«Живописный Петербург» Александра Бенуа и доклад Д. С. Сипягина «О преобразовании Санкт-Петербургского городского общественного управления»
В предлагаемой статье речь пойдет о хорошо известном тексте Александра Бенуа «Живописный Петербург». Опубликованная в первом номере журнала «Мир Искусства» за 1902 год, статья сразу вызвала бурный интерес. Она стала поворотным пунктом в истории петербургского сознания, положила начало «ретроспективному» направлению. В поисках «петербургского мифа» к ней часто обращаются и сегодня.
Предлагая обозначить место и общественное значение этой статьи в широком контексте дискуссий вокруг судьбы городского общественного управления, я подразумеваю, что город – явление целостное, и что разные типы городского самосознания, разные способы выражения городской жизни своими корнями имеют общую действительность. Суждения царя, суждения государственного сановника, министра внутренних дел Д. С. Сипягина, суждения так называемых «профессионалов» (инженеров, архитекторов, медиков) и суждения художника Александра Бенуа имеют в виду один и тот же объект – город Петербург, одного и того же собеседника – городское сообщество Петербурга. В истории семьи Бенуа эти многогранные связи получили самое конкретное воплощение: достаточно вспомнить долголетнюю службу отца, Николая Леонтьевича, как архитектора высочайшего двора и его деятельность как гласного Петербургской думы, а также градостроительные проекты Леонтия Николаевича Бенуа, профессора Императорской Академии Художеств и его участие в Городской думе с 1916 года. Нельзя не упомянуть и о тесных связях «мирискусников» с двором, по крайней мере, вплоть до 1905 года и, что касается лично Александра Бенуа, о его полной лояльности к монархии.
Как рассматривалось будущее имперской столицы самим императором и его министрами?
В отличие от своего отца, Александра III, молодой Николай II с самого начала своего царствования поселился в столице. До рождения наследника в 1904 г. императорская семья жила в Петербурге почти постоянно, за исключением лета и начала зимы. Царский двор, высочайшие смотры и выходы, балы и парады считались в эти годы едва ли не самыми блестящими в Европе. Были приняты меры благоустройства Зимнего дворца. В 1901 г. к его западному фасаду был пристроен сад-цветник, окруженный великолепной решеткой. Сам дворец, а потом и весь ансамбль Дворцовой площади были выкрашены особой красно-коричневой краской, главное достоинство которой заключалось в её химических свойствах – она не выцветала. Эта уродливая краска – ее называли даже «красно-коричневой мумией» - тяжело легла на барочную постройку Растрелли, плотно покрыла убранство и архитектурные детали, сводя на нет всю её знаменитую легкость. Она оказалась до того безобразной, что в начале 1910-х годов её заменили более светлым, розовым цветом. Эти новшества произвели на блюстителей елизаветинского барокко удручающее впечатление.
Несмотря на все заботы о Зимнем дворце Николай II повелел одновременно начать работы по переустройству Александровского дворца в Царском Селе. Здесь намечались иные строительные масштабы, чем просто «украшения». Первым делом, с расчетом на постоянное пребывание императорской семьи здесь приступили к постройке дворцовой электрической станции. В следующие годы Царское Село получило образцовый водопровод и канализацию. Все эти усовершенствования превратили его, по словам историка, в «один из наиболее здоровых и благоустроенных городов России». Пригородная резиденция императора модернизировалась стремительно – гораздо быстрее, чем столичный город Петербург.
Столица страны, как и другие крупные русские города – Москва, Киев или Одесса – находилась в заброшенном состоянии, особенно по сравнению с европейскими столицами, где создавалось метро, строились массовые жилищные комплексы и обводные дороги. О плачевном состоянии петербургского хозяйства свидетельствовали представляемые царю отчеты градоначальников. Так, в докладе 1895 г. указывалось, что если столичные сметы составляются без дефицита, «то лишь при том крайне неблагоприятном условии, что многие насущные городские нужды остаются неудовлетворенными за недостатком средств, и работы отлагаются из года в год». Николай II написал на отчете: «Жаль, и стыдно для столицы».
Похожие лаконичные отзывы, фактически санкционирующие инерцию, повторялись из года в год. Но в 1899 году, назначив на пост министра внутренних дел Дмитрия Сергеевича Сипягина, Николай II велит ему подготовить доклад «О преобразовании Санкт-Петербургского общественного управления». Доклад Сипягина был готов в сентябре 1901 г. Статья Александра Бенуа «Живописный Петербург» вышла в свет несколько месяцев спустя.
Недостатки реформы Городового положения, проведенной в 1892 году, особенно в применении к столицам, правительственным кругам были ясны с самого начала. Кроме того, как отмечает Д. С. Сипягин, развитие городской жизни в Петербурге, особенно в «последние восемь лет», оказалось до того стремительным, что привело к «полной и совершенной невозможности» правильно вести городское хозяйство. Дискуссии вокруг необходимости новой реформы Положения продолжались, Особые комиссии чередовались, а столица оставалась без должного управления. В докладе царю Д. С. Сипягин предлагает разные варианты преобразования общественного управления, вплоть до полного упразднения «выборных городских учреждений» с заменой их «непосредственным правительственным руководством». С точки зрения министра, этот вариант предпочтительнее, но при существующих обстоятельствах он вынужден признать его невыполнимость.
Рассматривая доклад Сипягина, русские историки, естественно, обращают внимание, главным образом, на отношение министра к общественным выборным городским учреждениям -Думе и Управе. Я хочу подчеркнуть другой момент, а именно, оценку статуса столицы по отношению к государству и государю.
В своем докладе Д. С. Сипягин неоднократно подчеркивает «особое значение» Санкт-Петербурга как столицы империи. Ее престиж и роль, которая ей отведена в жизни страны, делают общие для всех городов подходы к ней неприемлемыми. Требования и задачи столицы несравнимы с таковыми в других городах страны, а следовательно её управление, хозяйство и финансы должны находиться в ведении государственной бюрократии и государственной казны. В поддержку этих предложений министр приводит мнение французов, которые «считают свою великую столицу принадлежащей всему французскому народу, а не парижанам только». Это знаменитая фраза. Она принадлежит барону Осману, префекту Парижа времен Наполеона III. Сипягин, естественно, не ссылается на источник этих слов, умалчивая об имени автора модернизаторской перестройки Парижа, хотя его определение функций столицы повторяет почти целиком слова префекта: Петербург, указывается в докладе, это «местопребывание Государя Императора и высших правительственных учреждений», «как бы средоточие всей России», «едва ли не важнейший центр отечественной торговли и промышленности». Примечательно, что царский министр оставляет в стороне только одно определение столицы Османом: в глазах префекта Париж это также «всемирное средоточение литературы, наук и искусств».
Итак, если Санкт-Петербург претендует быть столицей европейского уровня, то, естественно, – продолжает Сипягин, -что «потребности современной жизни выдвигают здесь те же запросы в области городского благоустройства, как и в Париже, и в Берлине. Между тем, Санкт-Петербург лишен в этом отношении большинства удобств, которыми пользуются не только названные иностранные столицы, но даже и некоторые собственные наши города: в нём нет ни канализации, ни пожарного водопровода, ни надлежаще устроенных способов сообщения, ни сколько-нибудь достаточной врачебной и санитарной организации». Нельзя не принять во внимание, подчеркивает доклад, ту огромную разницу в размерах средств к удовлетворению местных потребностей, которая существует между Санкт-Петербургом и главнейшими столичными городами западноевропейских государств. Приведение Петербурга в порядок, соответствующий его рангу, требует, следовательно, «крупного пособия из средств государственного казначейства». Таким образом, доклад Сипяги-на приводит к выводу, что если Петербург желает считаться европейской столицей, то это прежде всего задача Государя и государства, а не «общественного управления».
Именно этот диагноз глубокого кризиса, переживаемого имперской, европейской столицей России, оправдывает, как мне кажется, сопоставление доклада министра со статьей Александра Бенуа «Живописный Петербург». Изгнанные из официального кругозора, петербургские «литература, науки и искусства» заявляют в лице Бенуа о своем существовании и о своей роли в определении судьбы столицы.
Идейные предпосылки статьи Бенуа многогранны: это и новое эстетическое кредо «Мира искусства», и проснувшийся интерес к русской архитектуре и её истории. В то же время статья вписывается в широкий контекст нового, обостренного городского сознания, вспыхнувшего в самых разных кругах петербургской общественности. Здесь можно упомянуть и академическую среду (стоит назвать работы А. А. Кизеветтера, И. М. Гревса, семинар которого о городах итальянского возрождения посещал Н. П. Анциферов), и злободневные брошюры и сборники, исходящие от «третьего элемента» городской думы: назовем известную «По подвалам, чердакам и угловым квартирам Петербурга» женщины-врача С. Покровской (1903) или «Задачи Петербурга» журналиста А. Н. Никитина (1902). В предисловии к своей книге А. Н. Никитин ссылается на Дрезденскую выставку немецких городов, которая прошла под средневековым девизом «Городской воздух приносит свободу». Обращаясь к русскому читателю, Никитин заключает: «Да, вся культура в тесном смысле слова не только исходит из городов, но и идет в города». Это была прощальная песнь русскому народничеству.
Сам Александр Бенуа гордился своим городским, петербургским происхождением: «Мы, Бенуа, были чисто городскими людьми», – напишет он позже, – "У семьи Бенуа никогда не было поместья». Город для Александра Николаевича – это не только архитектура, улицы, площади, но и уклад жизни, поведение, менталитет. Бенуа восхищался народной городской культурой – вроде Петрушки, балаганов на Марсовом поле или песенок парижской улицы. Но вместе с тем в своей статье он яростно клеймит буржуазный Берлин, блестящий «легкой наживой» Париж, а также современный Петербург, искаженный многоэтажными домами и «роскошными», т. е. пошлыми, фасадами.
Парадокс, и даже несчастье Александра Бенуа и его дру-зей-"ретроспективистов», заключалось в том, что тяга к городской культуре ассоциировалась у них исключительно с имперской столицей Петра. Несчастье – потому что император начала XX века никак не походил на «вождя исполинского государства», он был скорее, как скажет Бенуа, «милым буржуа», а новый, модный стиль «модерн» никак не напоминал величия классицизма. Александр Бенуа мечтал о возврате в XVIII век, век гармоничного сосуществования между столичным двором и столичным обществом. Не эту ли ностальгию «пассеистов» имел в виду Сергей Дягилев, говоря на открытии выставки портретов в Таврическом дворце: «Не чувствуете ли Вы, что [эта] длинная галерея портретов великих и малых людей есть лишь грандиозный и убедительный итог, подводимый блестящему, но, увы, и омертвевшему периоду нашей истории. После длинных странствий по России я убедился, что наступила пора итогов». Пора итогов -это момент перемены культурной парадигмы: «Конец быта здесь налицо. Здесь доживают не люди, а доживает быт».
Русскими историками уже отмечался антибуржуазный пафос статьи Бенуа. Такого рода «аристократический романтизм», бунт против грядущего общества масс и демократии присущ не только русским приверженцам городской культуры. Мы находим его и в других европейских странах, особенно в Германии и Австрии. Интенсивный рост городов менял облик имперских столиц – Вены и Берлина, изменял положение в городе императорского двора, но вместе с этим и побуждал градостроительные проекты и теории. Александр Бенуа исколесил в молодости Австрию и Германию, немецкая культура была ему близкой и хорошо знакомой. Сын, брат и друг архитекторов, он не мог не интересоваться перестройкой Вены и Берлина, не мог не обратить внимания на бурные градостроительные споры, которые вспыхнули в эти годы, на голоса то в защиту «космополитического» (т. е. французского) неоклассицизма, то в поддержку национальных городских образцов.
В центре этого спора стояли два австрийских архитектора, авторы перестройки Вены в 70-х годах XIX столетия: Отто Вагнер и Камилло Зитте. Отто Вагнер, отец модерна, был хорошо известен в России, его работы часто рассматривались на страницах журнала «Зодчий», он сам был принят почётным членом Петербургского общества зодчих.
Гораздо меньшей популярностью пользовался в России его старший соперник по постройке Венского ринга, Камилло Зитте, – в отличие от Запада, где его книга-манифест «Градостроительство и его художественные основы» изданная в 1889 году, выдержала три тиража. Книга была направлена против современных перерождений города. По мнению Зитте, город конца XIX столетия превращается из рассадника культуры, каким он являлся в античной и средневековой Европе, в однообразное, пошлое средоточие рабочих и чиновничьих масс. Это город-молох, город толпы, изуродованный механическим транспортом и стандартными дешевыми жилищными постройками. Зитте не отвергает необходимости перемен и прогресса, но настаивает на том, что культуротворческая и гражданская суть города должна быть неразрывно связана с его художественно осмысленной застройкой. Название его книги, посвященной защите этой концепции, – "Malerische Stadte» -в переводе на русский язык и означает «Живописный город».
Между Веной и Петербургом конца столетия разница огромная, и представления А. Н. Бенуа о будущем российской столицы несводимы к градостроительным тезисам Зитте. Но несомненно сравнимой кажется защита «художественного» города от его современного индустриального перерождения. В этом смысле «Malerische Stadte» и «Живописный город» обозначают два параллельных пунктира на антимодернистской карте Европы рубежа столетий. Их сопоставление кажется мне естественным: оно подсказано европейским началом города Петра и особым образом окрашивает факт присутствия Петербурга в европейской истории.
— Павел Михайлович Третьяков: жизнь и долг
— Эпоха Возрождения
— Дом-музей Бетховена
— Из истории борьбы за союз и дружбу между СССР и народной Польшей
— Жорж Руо (1871-1958)