Проблемы эргативности в языке
Новый сборник, посвященный проблемам эргативности, составляют статьи, включенные в 71-й том журнала «Lingua». Это издание, объединившее авторов чуть ли не всех континентов, хотя и уступает по количественным параметрам вышедшему около 10 лет назад аналогичному собранию исследований, несомненно, является отражением тех надежд, которые возлагают многие лингвисты на создание цельно-системной типологии, способной по естественности своих классификаций встать в одном ряду с другими сравнительными дисциплинами — ареальным и сравнительно-историческим языкознанием. Подтверждает подобную характеристику, на наш взгляд, и дискуссия по поводу соотношения интегральной и парциальной эргативности, развернувшаяся на одном из пленарных заседаний XIV Международного конгресса лингвистов.
Особые перспективы для создания цельной системы типологии появились в 70-е годы, когда центр внимания типологов сместился с проблемы эргативной конструкции предложения как частного проявления эргативности к пониманию данного феномена как целостной системы, реализующейся на разных уровнях языковой структуры. В это время были сформулированы две основные ее концепции. Первая, разрабатываемая преимущественно в публикациях Г. А. Климова, выдвигает на первый, план исследований совокупность разноуровневых импликаций (цельносистемное определение).
Как представляется, эти направления (скорее взаимодополняющие, нежели взаимоисключающие) надолго определили специфику дальнейших типологических исследований. Трудно, например, назвать сейчас язык или семью языков, материалы которых не анализировались с применением парциального определения эргативности, прилагавшегося к явлениям морфологии, синтаксиса и в последнее время текста.
Как показывают исследования по «дискурсной эргативности», в различных языках мира проявляется тенденция к морфологической немаркированности темы сообщения. С этим, видимо, связано соотношение форм абсолютива (95,4%) и эргатива (4,6%) в тексте, приводимое Дж. В. Дю Буа в статье «Ноль абсолютива: парадигматическая приспособляемость в сакапультекском диалекте майя», а также неоднозначность поведения эргатива, прослеживаемая в статье «Эргативность, субъектность и топикальность в хинди-урду»: с одной стороны, он редко вводит тему сообщения, но, с другой стороны, наряду с дативом используется для ее дальнейшего обозначения. В то же время нельзя не согласиться с С. Камминг и Ф. Воук, утверждающими в статье «Имеется ли „дискурсная эргативность" в австронезийских языках?», что одной из существенных проблем, возникающих при изучении эргативности на уровне текста, является различие используемых разными авторами критериев. Представляется важным также их вывод о том, что «дискурсная эргативность» никоим образом не может быть приравнена к текстообразующим функциям эргативной морфологии.
Складывается впечатление, что на современном этапе развития теории эргативности все большее распространение, особенно за рубежом, получает именно такое направление исследовании, при котором языковые данные тестируются на демаркацию SA/0 или SO/A. В рецензируемом сборнике оно представлено статьями Т. В. Ларсена «Синтаксический статус эргативности в киче», где особое внимание уделяется вопросительным и выделительным конструкциям, выходящим, на первый взгляд, за рамки эргативной схематики (синтаксическая эргативность киче доказывается при этом весьма необычным образом: как полагает автор, в этом языке имена как в объектной, так и в субъектной функции являются прямыми объектами), М. Клайман «Механизмы эргативности в Южной Азии», в которой устанавливается шкала возрастания/убывания эргативности в иранских, дардских, тибетских языках и бурушаских на основе рассмотрения падежного оформления имен, местоименных клитик, согласования главных и вспомогательных глаголов, и некоторые другие статьи.
В разысканиях такого рода рассматриваемые явления изначально предстают как изолированные, в результате чего возникает соблазн трактовать их как чисто комбинаторные: поскольку в переходном предложении необходимо различать субъект и объект, один из них обязательно маркируется. Если маркируется субъект, налицо эргативность, если же маркируется объект, налицо аккузативность (номинативность). Между тем поиск системных взаимоотношений эргативных и аккузативных характеристик, сосуществующих в рамках одной языковой структуры, позволяет постулировать наличие все нового и нового количества импликативных связей, характеризующих эргативную и номинативную типологии как целостные языковые структуры. Бесспорным примером плодотворности поисков в данном направлении является формулировка иерархических закономерностей в оформлении эргативом и аккузативом именных членов предложения.
Близка к такому пониманию точка зрения, принятая в статье Б. Левин «Средняя конструкция и эргативность». Ведущее различие между номинативностью и эргативностью, указывается в статье, заключается в разной интерпретации на уровне глубинной структуры семантических ролей агенса и пациенса: в номинативных языках это соответственно субъект и объект, в эргативных, наоборот, объект и субъект. Из этого следует определенная изоморфность пассива номинативных языков и антипассива эргативных, а также возможный параллелизм в оформлении среднего залога. Аналогии этому понятию в языках эргативного строя демонстрируются на материале так называемого «ложного рефлексива».При этом не учитывается, как правило, совпадение характеристик субъекта переходного глагола и косвенных дополнений (чаще инструментального), присущее эталонным эргативным языкам. Счастливое исключение в данном сборнике представляет статья Б. Дж. Блейка(см. ниже).
Здесь можно увидеть определенное сближение между цельносистемным и парциальным подходами. Все же, на наш взгляд, между ними сохраняется и существенное различие. Если в первом случае импликации обусловлены самой иерархической организацией языковой структуры (т. е. различие в лексике определяет различие в синтаксисе и далее в морфологии, и, наоборот, различие в морфологии свидетельствует о различии в синтаксисе и далее в лексике), то во втором они устанавливаются более или менее эмпирически.
Первоначальная дихотомия «номинативность/эргативность» в последнее время все чаще дополняется третьим членом оппозиции — активным строем. Отношение к этому понятию современных типологов далеко не однозначно. Характерное для активной типологии противопоставление в оформлении субъекта семантически непереходных глаголов по активности/инактивности трактуется рядом авторов как одно из проявлений парциальной эргативности: оформление субъекта инактивных глаголов следует эргативной схеме, активных глаголов — номинативной схеме. Именно эта точка зрения принята Р. Диксоном во «Введении».
Близость к этой концепции прослеживается и в статье Б. Дж. Хьюитта «Грузинский язык: эргативный или активный?», где предлагается вернуться к традиционной квалификации картвельских языков (точнее их дономинативного компонента) в качестве эргативных. В поддержку такого взгляда выдвигаются следующие аргументы: многие семантически активные глаголы требуют не повествовательного, как ожидалось бы, а именительного падежа субъекта, т. е. не соответствуют схеме активного строя; в диалектах встречается повествовательный падеж субъекта при некоторых инактивных по семантике глаголах и др. Думается, изучение такого рода отклонений весьма полезно, поскольку позволяет прогнозировать некоторые тенденции в развитии языковой структуры, но, к сожалению, трудно в данном случае определить, перешло ли количество в качество.
Полемизируя с А. Харрис, автор фактически упускает из виду специальную литературу по данному вопросу, изданную в СССР, в которой, во-первых, обосновывается преобладание в современных картвельских языках номинативного компонента (нельзя в связи с этим не упомянуть и явно расходящуюся с этой характеристикой ремарку Р. Диксона об эргативности лазского языка) и, во-вторых, учитываются не только факты демаркации SA/0 или SO/A, но и некоторые другие явления, непосредственно к этой схематике не относящиеся, но играющие существенную роль в решении вопроса о типологической принадлежности того или иного языка.
Выгодно отличаются в этом отношении две другие статьи, включенные в рецензируемый сборник, в которых также обращается внимание на некоторые нюансы, не вполне укладывающиеся в априорные схемы. Д. А. Холиски в статье «Падеж непереходного субъекта в бацбийском языке» предлагает детальную классификацию непереходных глаголов бацбийского языка в зависимости от их употребления с номинативом или эргативом субъекта, различая глаголы с единственно возможным эргативом; с обычным номинативом, но возможным эргативом; с равновозможными номинативом и эргативом; с обычным эргативом, но возможным номинативом; с единственно возможным эргативом.
В основе этой классификации усматривается градация семантических ролей непереходного субъекта по активности- инактивности (пациенс — тема — локатив — эффектор/тема — эффектор — агенс), которая затем используется для формулировки правил употребления номинатива и эргатива при непереходных глаголах. Заметим, что автор использует традиционный для кавказоведения термин «номинатив», хотя, по словам Р. Диксона, такое использование ведет к смешению двух типологически различных падежных единиц.
Высокий уровень детализации отличает и статью М. С. Полинской и В. П. Недялкова, касающуюся различных способов выражения одной и той же семантической роли — в переходной эргативной конструкции, в анти-пассиве, при инкорпорации и т. п. Благодаря этому достигается возможность построения следующей цепочки иерархических взаимоотношений в кодировании объекта: абсолютив - косвенные падежи, датив - инструменталис - локатив - инкорпорированный объект.
Важно, что выявляемые при таком анализе специфические особенности отдельных языков ведут не к пересмотру типологической характеристики в целом, а к отказу от жесткой соотнесенности элементарных типологических концептов: описание синтаксической структуры конкретного языка только в терминах субъекта/объекта или семантических ролей агенса/пациенса явно недостаточна. К точному выводу нас приводит рассмотрение материала, анализируемого в статьях Д. Холиский. По-видимому, уже само операциональное (парциальное) определение языкового типа в настоящее время должно быть уточнено: активная типология не укладывается в рамки той рубрикации, которую навязывает разграничение семантических ролей S, Р и А. Соответственно, разграничение ролей S(A) и S(P), проводимое в языках активной типологии, не может квалифицироваться как расщепленная эргативность, так как подразумевает иной набор исходных понятий. В связи с этим схему из четырех элементарных семантических ролей, на которую опирается А. Е. Кибрик в статье «Конструкции с сентенциальными актантами в дагестанских языках», можно считать более адекватной. В силу этого типологически более значимыми оказываются и результаты исследования, изложенного в данной статье. В свое время тезис, согласно которому при эргативной морфологии синтаксис подавляющего большинства языков остается номинативным (аккузативным) , существенно изменил представления о природе эргативности. Судя по материалам, приводимым в работах А. Е. Кибрика (не только в данном сборнике, но и в ряде советских публикаций , мнение о предпочтительной аккузативности синтаксиса также является неверным: здесь существуют универсальные, типологически обусловленные и варьирующие от языка к языку признаки, так что в рамках одного языка могут сосуществовать одновременно явления номинативности, активности, эргативности, нейтральности и контр-активности.
Из этого вытекает, на наш взгляд, одно методическое следствие: если в эргативном языке то или иное явление имеет аккузативный характер, не следует считать его заведомым исключением. Более того, такие конструкции, как анти-пассив, с сугубо аккузативными признаками фиксируются только в эргативных языках. Аналогичным образом кажущаяся эргативность генитива при отглагольных именах (ср. плач ребенка, но воспитание ребенка) вызвана, конечно, не типологической принадлежностью языка, а большей семантической зависимостью объекта от глагола, на что указывал в свое время А. С. Чикобава Нельзя не напомнить также высказанное в литературе мнение о генитиве как принадлежности преимущественно номинативной типологии. Думается, примеры такого рода далеко не исчерпываются вышеприведенными.
В полемическом духе написана статья А. Рамсея, о чем свидетельствует уже ее название «Химера протоиндоевропейской эргативности». Как полагает А. Рам- сой, предлагавшиеся реконструкции проиндоевропейской падежной системы, противопоставлявшей, по мнению ряда лингвистов вистов эргатици абсолютив, не соответствуют иерархии Сильверстейна и, таким образом, не могут быть приняты. Решающим моментом кртк тики является представление о «расщепленности» реконструируемой эргативности. В действительности расщепленности не является необходимым условием подобной реконструкции. Трансформация этой системы в номинативную состояла в распространении исторического эргатива на выражение субъекта непереходных глаголов, представленных одушевленным именем, в то время как функция агенса, выраженного неодушевленным именем:, постепенно вошла в сферу употреблении исторического абсолютива. Ни на первом, ни на втором этапе «расщепленности») таким образом, могло не быть. Следовательно, апелляция к иерархии Сильверстейна, на наш взгляд, в данном случае некорректна.
Тем не менее содержание сборника наглядно демонстрирует как достигнутые успехи, так и нерешенные вопросы, исследованию которых в последнее время уделяется все большее внимание.
— «Калмыцко-русский словарь», 1977. Рецензия
— Индия и немецкая литература эпохи Гёте
— Словоупотребление в русской поэзии начала XX века
— Великолепный век: Марьям Узерли в роли Хюрем Султан и еще много интересного!
— Актриса из Тбилиси Тинатин Далакишвили