Рубеж XVIII — XIX веков в Европе (и в частности в Германии) — это период, отмеченный резким обострением интереса к различным восточным цивилизациям, в том числе и индийской. На европейские языки активно переводятся сочинения индийских поэтов и философов, пишутся работы по истории и этнографии Индии и т. д.; большую роль в изучении Индии сыграла также деятельность основанного В. Джонсом в 1784 году «Бенгальского общества».
Велики заслуги Джонса и в ознакомлении европейского читателя с древнеиндийской литературой; так, в 1789 году им переведена на английский язык «Шакунтала» — лучшая драма Кали-дасы. Работа Джонса послужила основой для переложения драмы на другие европейские языки, в частности для перевода на немецкий, опубликованного в 1791 году. Автором перевода был известный немецкий ученый и революционер Георг Форстер, который, развивая просветительские идеи единства человечества и интернационального братства людей, писал в предисловии к драме: «Каждая страна обладает особенностями, воздействующими на творческий дух и на организацию ее жителей. Из этих очень различных особенностей, сравнивая их и отделяя общее от местного, мы создаем правильное представление о роде человеческом. Отличие индийских мифологии, истории, обычаев от греческих придает произведениям соответственно каждой страны необычную для нас форму и построение, но в данном произведении интересно не то, на сколько актов (пять или семь) делится оно, а то, что тончайшие чувства, на которые только способно человеческое сердце, равно проявляются как у темно-коричневых людей на Ганге, так и у белых людей на Рейне или Тибре». Подобную характеристику «Шакунталы», явившейся своего рода посланницей индийской литературы в Европе, можно рассматривать как одно из ярких выражений симпатии передовых людей той эпохи к Индии и ее культуре.
Высочайшую оценку драме Калидасы дает и такой выдающийся деятель немецкого Просвещения, как Гердер, неоднократно обращавшийся в своих трудах (прежде всего в «Идеях к философии истории человечества») к анализу индийской цивилизации; в письме к Г. Форстеру он подчеркивал: «Это настоящий восточный цветок, самый прекрасный в своем роде; такие цветы появляются лишь один раз в течении двух тысяч лет». Внимательно изучал «Шакунталу» — в контексте исследования индийского искусства — и Гегель; необходимо, однако, отметить, что на само это искусство Гегель смотрел, как говорится, сверху вниз, ставил его много ниже «классического» искусства античности и стоял здесь на сугубо европоцентристской точке зрения.
Высоко была оценена пьеса в России, где Карамзин, а впоследствии и Пушкин ставили ее в один ряд с творениями Гомера. Именно Карамзин (которому, к слову сказать, принадлежит еще одна заслуга в ознакомлении российского читателя с Индией — именно он обнародовал «Хождение за три моря» Афанасия Никитина) в 1792 году перевел (по Форстеру) «Шакунталу» на русский язык и опубликовал ее в своем «Московском журнале».
Индийская тематика становится характерной чертой поэтики романтизма, в частности немецкого. В эстетических построениях немецких романтиков обращения к феномену индийской культуры носят едва ли не регулярный характер и не укладываются в рамки нормативного романтического филоориентализма. В отличие от национальных вариантов романтизма в таких странах, как Америка, Франция или Россия, где само понятие Востока ассоциировалось преимущественно с феноменом мусульманской (точнее, арабо-мусульманской) цивилизации и географически было закреплено за регионом Ближнего Востока, в немецком романтизме культивировалась именно «индийская тема», причем интерпретировалась она под весьма определенным углом зрения. В трактовке Вакенродера, Новалиса и Ф. Шлегеля Индия представала как страна, культура которой в наибольшей степени покоится на принципе идеального и мистического начала.
Не случайно, думается, образ Индии появляется у Новалиса в контексте его рассуждений о музыке: сопряжение этих феноменов происходит, если рассуждать в духе романтической эстетики, по линии их абсолютной духовности. В этом же ключе трактуется музыкальная тема и в «Удивительном восточном сказании об обнаженном святом» Вакенродера — этюде, в котором автор в романтическом стиле обработал легенды об индийских гимнософистах.
Особо нужно остановиться на индологических штудиях Ф. Шлегеля. Выдвинув в 1800 году лозунг: «На Востоке мы должны искать высот романтического», младший Шлегель в дальнейшем последовательно претворял его в своей деятельности историка и теоретика искусства. Уехав в Париж, Шлегель ревностно изучает там ориенталистику и в 1808 году публикует книгу «О языке и мудрости индийцев», где дана развернутая концепция культуры Востока, в первую очередь — Индии.
Преодолевая европоцентристскую точку зрения на мировую культуру, Шлегель выходит к носящим универсальный характер типологическим обобщениям ее развития, но саму восточную культуру он при этом трактует явно тенденциозно. Так, в индийской культуре Шлегель пытается обнаружить истоки христианского спиритуализма, в такой интерпретации она представала как своеобразная предтеча христианства, а это последнее — в качестве извечной, абсолютной и универсальной религии. В этом и некоторых других случаях выход Шлегеля за рамки европоцентризма оборачивается попыткой христианизации истории культуры. Именно эта сторона шлегелевской работы послужила причиной критического отношения к ней Гете.
Было бы, однако, неверно сводить смысл востоковедческих штудий Шлегеля исключительно к конфессиональному принципу, объективно они имели и немалое позитивное значение. В частности, его упомянутая работа активно способствовала становлению таких дисциплин, как индология и сравнительное языкознание, и, несомненно, содействовала тому росту интереса к Индии, о котором шла речь выше. Под влиянием Ф. Шлегеля к изучению индийской культуры обращается его старший брат — А. В. Шлегель, выпустивший несколько томов «Индийской библиотеки».
Приступая к исследованию гетевской концепции индийской культуры, рассмотрим одно замечание Гейне о своеобразии ориентализма Гете, сделанное в «Романтической школе». «Достойно упоминания, может быть, и то, — пишет поэт, — что Гете, так радостно воспевший Персию и Аравию, высказал определенней шее нерасположение к Индии. Его отталкивало причудливое, смутное, неясное в этой стране, и, может быть, эта неприязнь возникла оттого, что в санскритологии Шлегелей и господ их друзей он чуял католическую заднюю мысль.»
Суждение Гейне справедливо как указание на тот факт, что концепция индийской культуры Гете формировалась под знаком полемики с ее романтическими интерпретациями, однако это лишь одна сторона проблемы. Гораздо важнее то, что поэт дает исключительно высокую оценку индийской литературе, ее Гете ставит так высоко, как, пожалуй, ни одну другую, за исключением греческой. Произведения классической индийской литературы поэт прежде всего ценит за то, что они «пробиваются к счастливой естественности» и что в них речь «идет о чисто человеческих проблемах». Гете приветствует индийскую литературу как подлинно гуманистическую, ибо в ней органично воплощено общечеловеческое начало.
Интересны суждения Гете об индуизме и индийской философии. «В этой философии, — замечает он своему секретарю Эккерману 17 февраля 1829 года, — нет ничего чуждого нам, скорее, в ней повторяются эпохи, через которые прошли мы все. В детстве мы сенсуалисты; когда любим и приписываем предмету своей любви свойства, которых в нем, собственно, нет — идеалисты. Едва только любовь зашатается, едва пробудятся сомнения в верности любимой, и в мгновенье ока мы уже скептики. К остатку жизни относишься безразлично — как есть, так и ладно, вот мы, наподобие индийских философов, и кончаем квиетизмом».
Не будет ошибкой сказать, что в понимании индийской философии Гете руководствуется здесь тем же этическим принципом, от которого он отталкивается в интерпретации индийской литературы: в обоих случаях он сосредоточен на выявлении в предмете общечеловеческого содержания.
В свете изложенного становится понятным, что мнение Гейне об «определеннейшем нерасположении» и «неприязни» Гете к Индии, как минимум, нуждается в существенной коррекции.
Остановимся более подробно на том, как воспринимал Гете индийскую литературу, важная веха тут — знакомство поэта в 1791 году с форстеровским переводом «Шакунталы». Драма буквально потрясла Гете и сделала его горячим поклонником и пропагандистом творчества Калидасы. Поэт вновь и вновь возвращается к «Шакунтале», занявшей прочное место в его размышлениях о судьбах мировой литературы. Давая в 1821 году обзор литературных памятников Индии, Гете подчеркивает: «Прежде всего назовем «Шакунталу», мы с восторгом погружаемся в нее уже на протяжении многих лет. Женственная чистота, невинное послушание, забывчивость, присущая мужам, материнская отрешенность, отец и мать, соединенные сыном, — все эти самые естественные явления поэтически возвышаются до тех сфер, в которых творятся чудеса, и, словно благодатные облака, витают между небом и землей, а самые обычные явления природы предстают, разыгранные богами и отпрысками богов.
То же происходит и в «Гита-Говинда»; самое необычайное может быть представлено лишь потому, что в действии участвуют боги и полубоги ... Нас поражает тщательность этой живописи, не упускающей и мельчайших подробностей... Нельзя не упомянуть и о «Мегха-Дута», новейшей из поэм, ставших теперь известными. В ней, как и в первых двух, речь идет о чисто человеческих проблемах».
Спустя почти десятилетие Гете вновь обращается к «Шакунтале». Получив от французского ориенталиста де Шези ее выполненный непосредственно с оригинала перевод на французский язык, поэт отвечает ему взволнованным письмом, в котором дана, быть может, самая проникновенная в истории западной культуры характеристика шедевра Калидасы: «Какой великолепный подарок Вы сделали мне, прислав Ваш перевод «Шакунталы». Когда я впервые узнал об этом неописуемом творении, оно возбудило во мне такой энтузиазм, так привлекло меня, что я не уставал изучать его, даже испытал соблазн предпринять невозможное и хоть как-то приспособить его к немецкой сцене. Пусть все усилия остались бесплодными, но при этом я так близко познакомился с бесценным творением, что оно определило целую эпоху в моей жизни и настолько вошло в меня, что я уже больше не перечитывал ни английского, ни немецкого переводов.
И вот теперь Ваш научно обоснованный перевод непосредственно с подлинника обрадовал меня на старости лет, в ту пору, когда уже сама тема художественного произведения — которая раньше, бывало, интересовала прежде всего — для созерцателя почти ничего не значит, зато тем более чувствуешь себя способным оценить именно художественное исполнение, разработку темы.
...Лишь теперь я понял природу того необычайно потрясающего впечатления, которое это творение производило на меня раньше. В нем поэт проявляет себя в своем наивысшем назначении — он представляет самое естественное состояние, самый утонченный образ жизни, самые чистые нравственные устремления, самое достойное величие и самое серьезное созерцание божества...
Все это лишь теперь становится по-настоящему понятным благодаря изящному и в высшей степени развитому французскому языку, и я чувствую это так, словно опять прозвучало все то радостное, прекрасное и сильное, что я когда-либо слышал на этом языке.
Ваша «Шакунтала» принадлежит к самым прекрасным из тех звезд, благодаря которым я свою ночь предпочитаю своему дню.»
Нетрудно выделить лейтмотив гетевских оценок: поэта в «Шакунтале» в первую очередь привлекает этическое начало, ее глубокий гуманистический пафос. И надо прямо сказать, что очень немного было произведений, о которых Гете написал строки, подобные приведенным; впечатление от «Шакунталы» отразилось и в его художественном творчестве: как известно, «Пролог в театре» в «Фаусте», где поэт излагает свое эстетическое кредо, был навеян ему вступлением Калидасы к драме. Эта духовная перекличка через века двух гениев мировой культуры глубоко знаменательна, она лишний раз подтверждает ту истину, что настоящее искусство не может не быть гуманистическим.
Помимо творчества Калидасы и Джаядевы, Гете был знаком с фрагментами «Рамаяны», «Махабхараты», «Панчатантры», с различными редакциями «Тутинаме» (на частичный перевод этого цикла сказок на немецкий язык он отозвался благожелательной рецензией) и т. д. В период работы над «Западно-восточным диваном», в котором органично синтезированы духовные богатства Запада и Востока (в том числе индийские мифы и легенды), Гете приступил к изучению санскрита. Все эти факты красноречиво свидетельствуют о масштабах интереса поэта к Индии и ее культуре.
Как видим, восприятие индийской культуры в Германии на рубеже XVIII — XIX веков носило весьма интенсивный, хотя в иных отношениях и противоречивый характер; основополагающее значение здесь имеет тот факт, что дальнейшее освоение в немецкой литературе духовного наследия Индии пошло преимущественно по пути, намеченному Форстером, Гердером и Гете. В XIX и особенно XX столетиях индийская цивилизация рассматривается в качестве одного из очагов гуманистической мировой культуры, а индийские мотивы находят свое отражение, например, в творчестве выдающихся немецких писателей-гуманистов Г. Гессе и Т. Манна.
— Литературные символы в визуальном коммуникативном пространстве
— О диалектах мансийского языка
— «Калмыцко-русский словарь», 1977. Рецензия
— Словоупотребление в русской поэзии начала XX века
— Проблемы эргативности в языке