Марио Варгас Льоса Тётушка Хулия И Писака

Рецензии на книгу «Тетушка Хулия и писака»

Он был мужчиной в расцвете лет — ему исполнилось пятьдесят. Разве не были они счастьем, целомудренным светом, самой жизнью. Несмотря на то что дикторы этой радиостанции не являлись аргентинцами (как сказал бы Педро Камачо), они заслуживали того, чтобы быть ими. По дороге в «Бранса» я спросил, всегда ли он начинает работать так рано, на это он заметил, что вдохновение у него — в отличие от других «творческих деятелей» — всегда пропорционально силе солнечного света. Выцарапайте ему глаза. » Все три женщины завывали и дону Федерико чудилось, что от их крика у него лопаются перепонки в ушах.

(Желтый «фольксваген» покрылся паутиной, зарос было вьюнком, потом его продали, чтоб оплатить проезд златокудрой до Франции. ) Друзья и знакомые Лучо толковали, что у него не остается иного выхода, как дом для умалишенных — в лучшем случае — или самоубийство как крайность. Иногда попавшиеся зверьки были еще живы. С тех пор все стало на свои места. Очень часто я представлял себе французского императора с длинноносой физиономией боливийского писаки и некоторое время мы с Хавьером даже называли его Андским Наполеоном (это прозвище мы иногда заменяли на Креольский Бальзак).

Выяснилось, что до двадцати пяти лет Адольфо был вполне нормальным человеком. Спотыкаясь о невидимые кочки, морщась от бьющего в нос зловония исходившего от экскрементов и пищевых отбросов, сержант Литума обходил залитые мочой уголки квартала в поисках Курносого и думал: «Холод рано уложил сегодня ночью бродяг». Мы посмеялись, но действительность подтвердила прогнозы артиста. Зал здесь был весьма невелик — не более сотни мест, вот таким образом побывать на выступлении могли лишь немногие.

Текст книги "Тетушка Хулия и писака"

Но это еще не все. Вот и сейчас он находился в таком состоянии и болтал без умолку, пока мы пили кофе с молоком и ели сандвичи в маленьком кафе «Эль-Пальмеро» на улице Белен. Никогда я не видел, чтобы он читал газету, журнал или книгу, за исключением фолианта со знаменитыми цитатами и планами города — их он называл своими «орудиями труда». Танцевала она хорошо — и многие мужчины провожали ее взглядом.

Играли «Смерть коммивояжера» Артура Миллера. Вышколенных. Доктор быстро вышел, бросив искоса взгляд на Рыжего.

С утра до вечера он околачивался в студиях «Сентраль» и «Панамерикана», делая все, что придется: помогал уборщикам, покупал билеты в кино и на бой быков обоим Хенаро, раздавал пропуска для прослушивания в студии. Они не встретили на улице ни автомобилей, ни собак, ни пьяных. В связи с чем обвиняемый предложил им почитать издание «Проснись. » стоимостью в два соля и выходящее каждые две недели, которое помогло бы им освободиться от сомнений как по данному, так и по другим вопросам веры и просвещения и к тому же доставило бы полезное развлечение. Рассказывали, что однажды с ним приключилось трагикомическое недоразумение в другом ночном клубе — «Эмбесси».

Дыра была достаточно велика, чтобы в нее мог пролезть на четвереньках взрослый человек. Около него, как ангелы-спасители, несущие покой страждущему, стояли блондинистая землячка Жюльетт Греко и доктор Швальб из «Лаборатории Байер». «Практические упражнения» были связаны с определенным риском, однако это не останавливало коммивояжера, хоть он и признавал за собой некоторую робость, — напротив, риск в этих обстоятельствах играл для него роль некоего стимулятора. Я тебя приглашаю». Все эти часы отличались завидной продуктивностью и «творческой отдачей» и отдача эта была весьма звучной. Он тут же сообщил мне, что возмущен отсутствием такта у «торгашей» (только так он теперь называл обоих Хенаро).

Было еще рано, приглашенные только начинали прибывать. Наклоняясь, чтобы поцеловать тетушку Хулию, я шепнул ей на ухо как мог язвительнее: «Блестящая победа. » Она подмигнула мне и утвердительно кивнула головой. «Народ я ни в грош не ставлю», — думал он. Вот что увидели полицейские: гнусавя какие-то странные псалмы, «свидетели Иеговы» держали за руки и за ноги дряхлого старика в пончо и топили развалину в грязной воде — может быть, с намерением принести его в жертву богам.

Тетушка Хулия и писака, Льоса Марио Варгас – отзывы

Раздавшийся крик застал его врасплох от неожиданности он выронил фонарь и тот покатился по полу, освещая ящики, мешки — похоже, с хлопком, — бочки, древесину и вдруг высветил (мимолетно, неправдоподобно) фигуру негра голый и скрюченный, тот пытался руками прикрыть лицо и в то же время сквозь щели меж пальцев огромными испуганными глазами уставился на фонарь, будто единственную опасность для него представлял именно свет. Но ведь речь шла о коммивояжере медицинских товаров, деловые операции которого распространялись на всю обширную территорию Перу, вот таким образом отвращение к колесам возымело трагические последствия. Духи являлись в автобусах, маршрутных такси, гуляли по улицам. Хавьер, который в этот вечер разошелся как никогда, заказал четыре виски.

Найдя ее, убедился при свете фонаря: замок в полной сохранности. Даже теперь, двадцать лет спустя, она по-прежнему синела, стоя под холодным душем. Большинство же были бродяги, воры, пьяницы, жулики и педерасты (не говоря уже о бесчисленных проститутках), которые по любому поводу вытаскивали ножи или палили друг в друга из пистолетов.

Судья мысленно представил образ жизни, которому, без сомнения, следовал этот «свидетель Иеговы»: он поднимался с постели не выспавшись, вставал из-за стола с ощущением голода, а из кинотеатра (если когда-нибудь такое случалось) уходил до конца сеанса. Озноб прошел, теперь он ощущал тепло и усталость.

Марио Льоса – Тетушка Хулия и писака

Нет, вру: однажды я обнаружил у него «Бюллетень членов Национального клуба». Это — вор». Неужели она действительно никогда не слышала о нем. Он стучал на своем (вернее — моем) «ремингтоне», а его то и дело прерывали актеры, Батан или техник по звуку. Именно так он и поступил в ту ночь (и не мог простить себе этого всю свою жизнь).

Он уже находился в районе, где нес службу Початок Роман. Все произошло очень просто и страшно. Затем она повернулась ко мне, внимавшему, как будет решена моя участь в этот вечер и добавила, чтобы успокоить меня, к своему словесному букету еще один великолепный цветок: «О деньгах не беспокойся, Марито. Анонимное общество», что они могут идти обедать.

«Естественно, — говорил Хавьер, — если не хватает времени прочитать рукопись, то уж и вовсе некогда пересчитывать все слова». Но нынешняя ночь была на удивление мирной. Хенаро-сын покупал (а точнее — СМО продавала) радиодрамы на вес и по телеграфу.

Тетушка Хулия и писакаМарио Варгас Льоса

В холле стоял второй стол с закусками, в столовой — стол со сладкими блюдами: всевозможные булочки, сырное мороженое, печенье «безе», яйца с миндалем в сиропе, взбитые желтки, пальмовые орехи, орешки с медом, окружавшие грандиозный свадебный торт — сложное сооружение из колонн и завитков крема, вызывавшее у всех дам возгласы восторга. Они подождали, пока я отредактировал еще две радиосводки, после чего мы отправились в маленькое кафе на улице Белен, которое обожал Хавьер — хотя оно было тесным и грязным, — так как здесь подавали лучшие в Лиме чичарронес. В любое время, вспоминая о Педро Камачо, я знал: он пишет много раз я видел, как он делает это, стуча двумя резвыми пальчиками по клавишам «ремингтона», уставясь на валик горящими глазами, — и всегда я испытывал смешанное чувство жалости и зависти. Чего стоят их милые привычки совать пальцы в розетки для электроприборов, вызывая короткое замыкание или нелепую смерть от удара током, что означает для семейства приобретение белого гробика, ниши на кладбище, поминальную службу в церкви, объявление в газете «Комерсио» и траур. Он пояснил нам, что у него разработан беспроигрышный план.

Куда же запропастился Курносый Сольдевилья. Согласно инструкции, данной в «Упражнениях», Лучо теперь каждую ночь разыгрывал по шестнадцать мини-представлений случайной (. ) трагедии. Он ходил и на руках (на них он тоже надевал ботинки), садился на корточки, свесив руки по-обезьяньи или ударяя себя ладонями или локтями. Для него это было все равно что складывать кубики, решать головоломку или кроссворд. Литума прекрасно знал, что полицейский находится на другом конце своего квартала — где-нибудь в «Happy Land» или «Blue Star», в любом другом баре или борделе для моряков в глубине узенькой улочки, которую острые на язык жители называли «Улицей Сифилитиков».

Читать бесплатно книгу Тетушка хулия и писака – Льоса Марио Варгас

Но меня он действительно переносил легче, чем кого-либо другого. Мне казалось, будто я провел с артистом всего минут тридцать, а на самом деле социозлословный анализ города и проклятия в адрес плагиаторов заняли у нас целых три часа.

После сеанса мы долго бродили, она научила меня «ходить пирожком» (оказывается, гулять под руку в Боливии называется «ходить пирожком»). Старшая дочь выкрикивала ругательства вроде: «Жадина. Гумерсиндо Тельо уточнил, что в Лиму пришел с этими мудрецами имена которых он извинившись, отказался назвать, заявив, что достаточно знать об их существовании на белом свете и не надо клеить на них никаких ярлыков далее он добавил, что жил в этом городе, деля время между работой в качестве механика (этому ремеслу он научился в приюте) и проповедью истинного учения. Оба сына — Рикардо и Федерико-младший — не унаследовали отцовских добродетелей. В каждой из драм героем был пятидесятилетний мужчина, «удивительно хорошо сохранившийся». Он писал свои драмы по мере того, как их транслировали. Ну и что же.

Марио Варгас Льоса Тетушка Хулия и писака

Он даст волю ярости, действуя по наитию. Он думал (о эгоизм и чувственность распаленного мужчины. ) лишь о своей нежной женушке, почти что девочке, белокожей, с голубыми глазами и золотыми локонами и о том, как под романтическим покровом ночи она умела вызывать в нем трепет наслаждения, достойного Нерона, напевая на ушко со стонами томной кошечки песенку под названием «Мертвые листья» на сугубо эротическом языке (французский язык чем менее понятен, тем более возбуждает). «Послушай, Марито», — долетел до меня ее растерянный шепот, но тотчас же я прервал ее, сказав на ухо: «Запрещаю тебе впредь называть меня Марито. » Она чуть откинула голову, чтобы взглянуть на меня, попыталась улыбнуться и тогда, почти бессознательно, я наклонился и поцеловал ее в губы.

По всему саду были укреплены зонты, под которыми разместились столики. Волна веселья, рожденная музыкой, солнцем и вином, от молодежи поднялась до людей зрелого возраста, а там увлекла и стариков и доктор Кинтерос с удивлением наблюдал, как восьмидесятилетний родственник — дон Марселино Уапайя — что было мочи старался, насилуя свои похрустывающие суставы, настигнуть быстрый ритм «Серого облака», придерживаясь за свояченицу Маргариту. Естественно иначе и быть не могло: в церкви собрался весь свет.

Марио Варгас Льоса – Тетушка Хулия и писака

Теперь она не только била его, но и кричала: «Проклятый. Теперь дон Федерико не строил иллюзий. Повернул голову. «Свидетели Иеговы» немедленно разразились новыми песнопениями, возведя взоры к небесам и закатывая глаза и в таком виде проводили машину сеньора Принсипе, который доставил полицейских и задержанного в комиссариат района Ла-Виктория, где полицейские распрощались с хозяином мастерской «Инти», поблагодарив за оказанное содействие. Как у любовников, у нас была своя тайна, страх перед разоблачением, ощущение опасности, но любовниками мы были платоническими ибо любовью не занимались (как же впоследствии удивился Хавьер, узнав, что мы даже не обнимались. ).

Но эта же работа превратила его в отверженного. Чем больше я общался с Педро Камачо, хотя это общение сводилось к непродолжительным беседам за столиком кафе, тем больше поддавался обаянию его личности, ума, его риторики.

Тетушка Хулия и писака, Марио Варгас Льоса

Я прекрасно помню день, когда он рассказал мне об этом радиофеномене, так как именно в тот день я впервые увидел тетушку Хулию. Но в этот раз, доставая ключ и с трудом открывая дверь (от гнева пальцы его одеревенели), он понял, что не сможет действовать спокойно и рассудочно. Я подошел из любопытства, предполагая, что причиной всего должен быть Педро Камачо. Она говорит (это уже обращаясь к нам), чтобы я сердечно приветствовал вас и просит по возможности время от времени молиться за нее, чтобы она поскорее могла покинуть чистилище».

Часть «Упражнений, чтобы научиться жить откровенно», где говорилось о детях, показалась ему абсолютно абсурдной, но — то ли из греховных побуждений, то ли из любознательности, которая, как известно, движет вперед науку, — он выполнил и ее. Доктора Асемилу не задевало, что ее называют «знахаркой», «нечистой силой», «растлительницей растленных», «отчужденной» и прочими мерзкими кличками. И тут же: «Без сомнения, он — дикарь». Пока доктор среди других желающих дожидался своей очереди поздравить новобрачных, ему пришлось выслушать добрую дюжину антиправительственных анекдотов, которыми с ним поделились братья Фебре — близнецы, столь похожие друг на друга, что, как утверждала молва их путали даже собственные жены. Он собирался было идти, ворча про себя: «Ну и свалял же ты дурака, Литума, не тот уж у тебя нюх, как прежде», — когда машинально осветил стену и в желтоватом свете фонаря перед ним возникло отверстие. Механик не оказал ни малейшего сопротивления, не выразил никакого удивления в связи с арестом, не пытался бежать и в момент, когда на него надевали наручники, сказал только: «Братья, никогда вас не забуду».

Я спросил его, не смягчил ли писака свои нападки на аргентинцев. Никогда ему не приходила мысль, что донья Сойла могла родить и девочек. Негр был абсолютно гол, в чем мать родила: ни ботинок, ни трусов, ни майки — ничегошеньки на нем не было. На этот раз, поверив в свое выздоровление, он снова, но уже намеренно взял такси, чтобы доехать до «Лаборатории».

Марио Варгас Льоса – «Тетушка Хулия и писака»

То был генерал, наставляющий своих вышколенных подчиненных. Щеки у нее пылали, как у горянки и вид был очень довольный. Счастлив слышать тебя. Мы не признаем ни инъекций, ни переливания крови ибо то, что создано Господом, науке не переделать.

Я вознамерился назвать свое произведение «Качественный скачок» и мне хотелось, чтобы оно было остраненным интеллектуалистским, сконденсированным и саркастическим, как рассказы Борхеса, которого в те дни я открыл для себя. Но наконец день настал. Согласно инструкции, он выкрасил автомобильчики в подлинные цвета разбившихся тогда в катастрофе, то же самое он проделал и с кукольными платьями (у него были способности к рисованию, так что мундир полицейского, лохмотья на девочке и даже грязь у нее на теле получились как настоящие). Встав с колен, он направился к Сарите, сказав: «Ну, хватит, хватит. Но особенно неподражаем он был, воспроизводя звуки улицы.

Марио Варгас Льоса — «Тетушка Хулия и писака»

Дядюшка и тетушки пили виски, налили и мне. Я вновь встретился с Педро Камачо через несколько дней после инцидента с машинкой. Едва закончился вальс «Идол», едва танцующие остановились, чтобы похлопать музыкантам, едва те сняли руки с гитарных струн, едва Рыжий отказался от двадцатого тоста, как вдруг невеста поднесла правую руку к глазам, будто пытаясь отогнать невидимую муху, покачнулась и, прежде чем партнер успел поддержать ее, упала, потеряв сознание. Но все-таки сделал смелый шаг.

Лучо Гатика оказался низенького роста, с мертвенно-бледным лицом. «Какой там вор, чтоб его — подумал сержант. — Померещилось. Подозревая (так как это уже случалось), что секта есть не что иное, как объединение извращенцев, Кусиканки Апестеги и Тито Паринакоча потребовали, чтобы их отвели к обвиняемому. Тетушка Хулия в свою очередь доставила немало хлопот дяде Лучо, заставив его танцевать, не держась за нее руками и к тому же выделывать всяческие па. Стихийные бедствия — дожди, эпидемии, наводнения — и человеческая ограниченность: отсутствие рабочих рук, леность, глупость «трудяг», алкоголь, отсутствие средств — все это одну за другой убивало мечты пионера.

Паскуаль орал: «Скорая помощь. Единственный ее недостаток — робость. Конец тебе, Початок» Он прошел еще метров двести и резко остановился. Несмотря на то что я уже привык к контрастам между голосом и внешностью — благодаря моим вылазкам в студию «Радио Сентраль», меня потрясло, каким образом из крохотного и немощного тельца мог исходить столь глубокий и мелодичный голос, да еще с поражающей великолепной дикцией. В этой уникальной сфере дон Федерико не смог навязать свою волю — жестокое вегетарианство.

Марио Варгас Льоса «Тетушка Хулия и писака»

«Наверное, его уже увезли в Лиму», — подумал он. Все шло прекрасно: Маргарита и Роберто умели принять гостей на высоком уровне.

Мы попрощались у подъезда здания «Панамерикана» и договорились с тетушкой Хулией встретиться под предлогом посещения кино. Он обошел оклад в поисках двери. Они показались ему настолько нелепыми, что он хохотал до икоты (от нее он избавился, выпив стакан воды, как его учила мать) потом его обуяло жгучее любопытство.

Тетушка Хулия и писака (Марио Варгас Льоса)

Блюстители порядка вынуждены были смириться, ожидая окончания обряда крещения, чтобы задержать Гумерсиндо Тельо, личность которого была ими установлена с помощью сеньора Принсипе. Вот уж верно, подумал доктор Кинтерос, кто не отступает, тот своего добьется. Наконец он стал приходить в себя от охватившего его оцепенения и защищаться, прикрывая лицо руками. Лейтенант Конча даже не повернулся и не посмотрел, как они вышли: он уткнулся лицом в комикс о приключениях Утенка Дональда («А сам держит журнал вверх ногами», — отметил Литума), Камачо же, напротив, сочувственно им улыбнулся.

Что ты обманул Хулиту, так как вы должны были идти в кино. Сержант и полицейский отвезли таксиста в пункт «Скорой помощи», чтобы его там привели в чувство. Более того.

Тетушка Хулия и писака :: Льоса Марио Варгас

Дон Федерико Тельес Унсатеги скрывал ее, никогда не забывая при этом своего плана. В дверях «Радио Сентраль» я столкнулся с Хенаро-сыном, у которого был на редкость возбужденный вид. Сорок лет спустя — в доказательство того, что воля движет горами, — дон Федерико Тельес Унсатеги мог сказать, пока его «додж» катился по авенидам навстречу тощему будничному обеду, что показал себя человеком слова.

Но еще более, чем эти тирады, поражала его глубокая убежденность, а также эффект, вызываемый ею. Я попытался спустить его с высот искусства, где он парил, на бренную землю, к будничным делам и спросил, устроился ли он, есть ли у него здесь друзья, как он чувствует себя в Лиме. Но меня не проведешь. Мы пили свой кофе (он — как всегда, отвар мяты и других трав), потом я заходил к нему в каморку — беседы служили ему передышкой в работе. Гильермо Веландо давал мне свои записи, подсказывал на экзаменах и перед началом сессии я обычно отправлялся к нему в пансион за чудодейственным экстрактом всего пройденного на лекциях.

Выйдя у дома своих стариков, я спросил себя, на сколько же лет она старше меня. Казалось, единственной его страстью было истребление отвратительных крыс. Вот они — доступные всем и каждому ноги, руки, животы, плечи, шеи Лауры и Тересы.

Льоса Марио Варгас – Тетушка Хулия и писака

Чувствовалось, что он верит совершенно во все, о чем говорит в то же время было ясно и другое: он — самый уважительный и искренний человек в мире.

Мальчик вскочил с матраца, схватил палку и криками разбудил надсмотрщика и батраков. В этот момент вдалеке, на свинцово-сером фасаде «Радио Сентраль», я увидел раскрытое окошко конуры Педро Камачо. Все случилось мгновенно, она не ожидала этого и от удивления даже остановилась. Затем он услышал, как парень заперся изнутри. Может быть, сама донья Сойла была ответственной за установку тарифов и взимание платы. Сейчас же. » Ему показалось, будто он сходит с ума, едва увидел (все свершалось так быстро — он почти не отдавал себе отчета в происходящем), что к нему бежит Тереса и не удерживает сестру, а приходит к ней на помощь.

Ведь по утверждению Хенаро-сына, тот слыл знаменитостью в Боливии. Спрятав маски и прочие атрибуты, он закрыл чемодан и вернулся к окну. Да, он веселился больше всех. Сомнений не было: это его дочери. Приближаясь, он уже различил мост, развилку, хилые строения вокруг — киоски с напитками, сигаретами, дорожный пост, силуэты людей (лица их он не разглядел против света), бродивших вокруг хижин.

Описание книги Тетушка Хулия и писака

Сколько раз доктор видел своего племянника во главе компании девиц и юношей, затевавших танцы в комнате Чарито.

«И он щипал меня вот здесь», — прервала Сарита судью, становясь к нему вполоборота и демонстрируя ягодицу, которая в его глазах вдруг начала расти и раздуваться, как воздушный шар. Донья Сойла была покорной, бережливой женой, во всем стремящейся усвоить принципы — некоторые определяли их как «эксцентрические выходки» — своего мужа. Сержант отметил в своем докладе: полицейский Роман «употреблял спиртные напитки в служебное время», хотя прекрасно знал, что лейтенант Конча, человек, относившийся с пониманием как к собственным, так и к чужим слабостям, не обратит на его замечание никакого внимания. Но едва началось действие, я забыл о своих страхах. Целиком поглощенный своим делом, он не замечал меня, хоть я стоял рядом. Лучо выезжал из города на шоссе. Парень жил в одном из пансионов центра столицы, на площади Второго Мая.

Благодаря бережливости супруги молодожены вскоре погасили все долги, возникшие за время болезни и приобрели в рассрочку новый «фольксваген», разумеется желтого цвета. Отдав должные распоряжения, доктор де Кинтерос напомнил, чтобы в случае серьезной необходимости ему звонили в гимнастический зал «Ремихиус» или — в час обеда — домой к его брату Роберто, затем добавил, что вечером зайдет в больницу. Отомстим за себя. Лучо Абриль Маррокин собирался вернуться в Лиму. Но доктор Альберто де Кинтерос был не из тех, кого карты, юбки и напитки прельщали более положенного, так что среди его знакомых — а имя им легион — даже бытовал афоризм: «Его пороки — наука, семья, гимнастика».

Похожие книги на Тетушка Хулия и писака

У склада он, задыхаясь, остановился. Было шесть утра, он был свободен. Но было ли оно взаимным. Медиумом был канцелярист, с которым Хавьер познакомился в Ипотечном банке.

«Единственное, что для него имеет значение, это пища», — подумал Литума. Ничего дельного в голову не пришло, а сказать ей правду я не решился. Она была явно потрясена: глаза широко раскрылись, губы разомкнулись.

Значит, дочери слушались его, лишь когда он был рядом, значит, стоило ему отвернуться, они в союзе с братьями и — о Боже (у дона Федерико даже екнуло сердце) — с его собственной супругой игнорировали все его указания и шли на пляж, где обнажали, выставляли напоказ свое тело. Он почти оглушил себя собственным голосом. Однако когда полицейские с пистолетами в руках, марая в тине ботинки и краги, приказали всем немедленно прекратить преступные действия, старик первым начал возмущаться и требовать, чтобы они убирались, обзывая их какими-то диковинными словами (вроде «римляне» и «паписты»). Я не стал выяснять, не тесно ли ему в этой конуре, так как был уверен, он ответит, что искусству претят удобства.

Публики собралось столько, что стены зала приходского дома, похоже, вот-вот рухнут многие еще дожидались в саду. Вместе с тем ему была горька мысль о том, что, возможно, его имя будет втоптано в грязь. Он пояснил ей, что, несмотря на необходимость рассказать о случившемся со всей объективностью, совсем не обязательно задерживаться на отдельных деталях и даже освободил ее от изложения таких подробностей (здесь доктор дон Барреда-и-Сальдивар поперхнулся, ощутив некоторую неловкость), которые могли бы ранить ее целомудрие. После долгих колебаний и переговоров хозяин мастерской «Инти» сам проводил полицейских к месту, где, по его словам, мог находиться Гумерсиндо Тельо: несколько дней назад механик, пытаясь обратить его и товарищей по работе в свою веру, пригласил их туда на обряд крещения (этот ритуал, как заявил вышеупомянутый сеньор Принсипе, никоим образом его не убедил).

Сколько всего было.

Чаще всего он участвовал в радиопостановках, где отвечал за «особые эффекты». Тогда он был молод, у него имелся лишь скарб, носимый с собой, да единственный помощник. Внешне он успокоился, но внутри его бушевало пламя.

Она ограничивалась единственным указанием: «Ежедневно размышляйте о несчастьях, которые несут человечеству дети». Все произошло именно в этот момент. —Это человек, животное или вещь. Кузина Нанси, которой мои литературные знания всегда казались экстравагантностью вроде той, что отличала дядюшку Эдуардо (у этого старичка, брата моего деда, судьи на пенсии, было весьма редкое хобби — он коллекционировал пауков), послушав меня, высказала предположение, что я плохо кончу: «Ты становишься психом, долговязый». Делать это надлежало осторожно, учитывая всевозможные демагогические постулаты вроде «беззащитных детишек», «ребенка нельзя ударить даже цветком розы» и «порка рождает комплексы».

Тогда Хавьер попросил вызвать няньку, вырастившую его мать, братьев и его самого. Однако Хенаро-сын улыбался, оставаясь глухим к моим пессимистическим пророчествам. Он потащил меня за рукав к бару «Бранса»: «Я должен рассказать тебе нечто абсолютно фантастическое. » Хенаро-сын провел несколько дней по делам в Ла-Пасе и там увидел в деле феноменальнейшую личность: Педро Камачо. Слышались шутки, смех, тосты все, буквально все говорили о том, как прекрасна невеста. Вначале казалось, что катастрофа имела лишь физические последствия. Духи имели обыкновение подшучивать над канцеляристом: скажем, звонили ему на рассвете по телефону сняв трубку, он слышал на другом конце провода неповторимое хихиканье своей прабабки, скончавшейся полвека назад и с тех пор пребывавшей в чистилище (об этом она сообщила ему лично). Главным образом последнее.

Вот для такой любви возраст не имеет никакого значения. Да, это вор, вор. Сержант знал себя: подобные порывы обуревали его не раз. Дядя Лучо в порыве энтузиазма заявил: пятьдесят лет бывает лишь раз в жизни — и предложил поехать в ресторан «Боливар».

Более того, у него не дрогнуло сердце, когда в невнятном бормотании и всхлипывании племянника он наконец расслышал дважды и трижды повторенную фразу, которая при всем ужасающем ее смысле звучала прекрасно и даже чисто: «Так как я люблю ее как мужчина, дядя и на все мне наплевать, на все. » В саду, когда они вышли из такси у дома доктора, Ричарда стошнило — да так, что он напугал фокстерьера и вызвал укоризненные взгляды прислуги. Сразу же после полудня и по окончании передачи бюллетеня «Панамерикана» я пришел к дяде Лучо и застал тетушку Хулию с одним из ее поклонников. Она училась в бесплатной школе салесианских монахинь, которую те держали (из честных побуждений или в интересах рекламы. ) около частного платного лицея. После этого «свидетели» поторопились вытащить старика на берег, где и поздравили его с новой жизнью, которая, по их словам и начиналась отныне.

Отзывы о Марио Льоса – Тетушка Хулия и писака

Так, например, экономические преступления детей дали ему пищу для размышлений на тридцать километров пути. Последний вот уже восемь месяцев — то есть со дня, когда он появился в доме 12 (личность это была странная, можно сказать — темная), — преследовал Сариту Уанку (причем ни родители девочки, ни соседи не догадывались об этом) сомнительного рода комплиментами и непристойными намеками. В поисках этих пословиц и поговорок Хавьеру пришлось чуть не с лупой проштудировать «Перуанские традиции», а так как он был человеком обязательным и пунктуальным, то делал множество научных выписок их накопился у него целый ящик. Нет, сказал сам себе дон Федерико Тельес Унсатеги, бросая рассеянный взгляд на серые (этот цвет он ненавидел) воды Тихого океана, когда проезжал на автомобиле по набережной Мирафлорес, которую его «додж» обдавал гарью нет, повторял он, в конце концов донья Сойла не разочаровала его. Конечно, девочек снял скрытой камерой ловкий фотограф, спрятавшийся среди купающихся.

То была вечная шутка по поводу его возраста и увлечений и доктор переносил ее стоически, с чувством юмора: «Не надорвитесь, доктор, помните о внуках. » На этот раз шутка прошла мимо его ушей ибо доктор старался вообразить, как прекрасно будет выглядеть Элианита в подвенечном платье, сшитом на заказ парижским домом моделей «Кристиан Диор». После театра, поглощая сосиски с пивом в «Ринкон-Тони», я продолжал безудержно восхвалять спектакль. Здесь оказалось меньше людей и можно было перевести дух. На самом же деле все было гораздо торжественнее мессы.

1. Автор книги: Марио Варгас Льоса
2. Лучшее в категории – Книги / Современная проза
3. Скрибблер / Писака / (Джон Суитц)
4. Писака / Скрибблер / (Джон Суитц)
5. Современная бесплатная библиотека электронных книг Скачать книги для,,

Я уже бросал на Хавьера убийственные взгляды, как вдруг часы пробили полночь. Труд его назывался «Пословицы и поговорки в творчестве Рикардо Пальмы». Лаура была одета в школьную форму. Однако донья Сойла никогда не пыталась сокрыть свой грех, не таила его от мужа, который в этот момент на своем «додже» уже въезжал в оживленный квартал Мирафлорес дон Федерико говорил себе, что откровенность жены помогала ему если не искоренить, то по крайней мере учитывать слабость супруги. Вот каким стал Лучо Абриль Маррокин через год после катастрофы: покинутый женушкой, сном и покоем, ненавидящий колеса, обреченный на вечную ходьбу по жизни пешком (sensu stricto) — без единого друга, кроме тоски.

Судья мысленно представил себе, как в прошлый понедельник в полицейский комиссариат разношерстного и перенаселенного района вошла девочка тринадцати лет, ученица школы «Мерседес Кабельо де Карбонера» по имени Сарита Уанка Салаверриа. Мы подошли к Камачо. Но «свидетеля» уже прорвало — он разрыдался, закрыв лицо руками.

Альберто де Кинтерос часто слышал, как его дочь Чаро и ее подружки сравнивали Ричарда с Чарльтоном Хэстоном и утверждали, что кузен куда красивей последнего и эти слова заставляли юношу краснеть как маков цвет. В полном одиночестве, в темноте, Родригес, сохраняя серьезное выражение лица, перескакивал из одного класса на другой то на одной ноге, то на обеих. Сияющим летним утром, как всегда подтянутый и пунктуальный, доктор дон Педро Барреда-и-Сальдивар вошел в свой кабинет судьи первой инстанции (по уголовным делам) при Верховном суде города Лимы. Возможно, Курносый прав, думал сержант Литума, шагая в полночь по пустынной авениде. О боливийском писаке он всегда отзывался восторженно искренне восхищался им. Если судить по тому, что ему поведали духи, никакой разницы в «качестве» жизни здесь и там не существовало: духи болели, влюблялись, вступали в брак, рожали детей, путешествовали, но — единственное, что их отличало от живых, — никогда не умирали.

Месяц. Затем он стал конструировать «семейные» ловушки на просторном основании, в которых затейливое проволочное устройство одним махом придавливало папашу, мамашу и четырех крысят. Я позвонил дяде Лучо и предупредил, что приеду вечером его поздравить. Мы много говорили о литературе, вернее, тетушка Хулия слушала, а я рассказывал ей о мансарде в Париже (неотъемлемой части моей литературной карьеры) и о всех романах, драмах и эссе, которые я сочиню, став писателем. Бессонница была самым легким из зол, одолевших его.

Значит, насильник был одним из этих одержимых проповедников. Лучо спрятал чемоданчик с образцами и проспектами, снял галстук и пиджак (согласно швейцарским нормам фирмы коммивояжеры обязаны ходить в пиджаке и при галстуке, дабы создавать впечатление респектабельности) и окончательно решил не заглядывать к другу-капитану. Он скрежетал зубами от ненависти к своим поклонницам. Скорая помощь.

Мы отредактировали объявления, съели по жареной рыбе, выпили холодного пива, провожая взглядом сереньких мышек, сновавших временами по балкам у потолка ресторана «Раймонди» и как будто специально запускаемых туда, чтобы подтвердить вековую историю этого заведения, после чего Хенаро-сын рассказал мне еще об одном конфликте с Педро Камачо. Здесь, содрогаясь от омерзения, он долго рассматривал ужасающее свидетельство. В то время я проходил курс права, но, сдав экзамены, тут же все забывал.

Прибегая к чрезвычайным мерам предосторожности, мы с тетушкой Хулией решили не встречаться даже тайком по крайней мере неделю. Он закрыл глаза. Через оконце его каморки я увидел писаку, охраняемого Хесусито и Хенаро-отцом.

Лучо узнал также, что полицейский погиб на месте от перелома шейных позвонков, а бедная девочка — истинная дочь Софокла — во второй катастрофе (будто ей первой было недостаточно) не только умерла, но была буквально раздавлена (к удовольствию демонов и сатаны) двойными задними колесами грузовика. Он был полон решимости спустить в унитаз «Упражнения», даже не заглянув в них. Я попросил канцеляриста вызвать моего брата Хуана. При этом ее пронизывала дрожь, как девочку перед алтарем в день первого причастия. Я, например, согласился, что сокращение «СБРД» (то есть средняя буржуазия, ремесленники, домохозяйки) могло относиться к району Хесус-Мария, но явно несправедливо обозначать районы Ла-Виктория и Порвенир беспощадной аббревиатурой «БГЖП» (бродяги, гомосексуалисты, жулики, проститутки) и что очень спорно сводить весь район Кальяо к «МРМ» (морякам, рыбакам и мулатам), а Серкадо и Эль-Агустино — к «СРЧИ» (служанки, рабочие, чиновники индейцы).

Зато все время расписывали добродетели Сариты, будто выставляя дочь на продажу. В то воскресенье я как раз возвращался от него. Но все это не означает, что мы не выполняем свой долг. Протянув ему на прощание руку, я решил взглянуть на часы и ужаснулся: было десять вечера. Он знал их. «Да, проснуться и увидеть рядом с собой такого бяку. » — посмеялся Литума, вновь раздвигая своей массивной фигурой туман, ветер и темноту. Мы считали, что оформление бара выдержано в экзистенциалистском духе.

Одет он был почти как нищий: рваный комбинезон, рубашка в заплатах, огромные ботинки без шнурков. Как всегда, он был чрезвычайно серьезен.

С другой стороны, нередко при перевозке из Гаваны до Лимы в чреве парохода или самолета, при перегрузках на таможнях папки с машинописными текстами приходили в негодность, а иногда терялись целые главы отсыревшие и склеившиеся страницы невозможно было читать, в довершение всего уже на складах «Радио Сентраль» их обгрызали крысы. Усатую н прыщавую Хосефину Санчес, которую я столько раз видел в момент записи ее партии со жвачкой за щекой или со спицами в руках, обычно отрешенную от происходящего (нередко она даже не понимала, что произносит, — об этом свидетельствовал ее вид), с трудом можно было узнать в серьезной женщине, сидевшей передо мной. Доктор отправился пешком к церкви Святой Марии, что на площади Овало-Гутьеррес. Как.

Литума застал подчиненного за игрой в классики. По этой причине мы старались реже видеться по вечерам и чаще — днем, когда я использовал свободные «окна» в радиовещании. Накрапывал дождь, неслышно падая на волосы и на одежду. Его неприязнь к аргентинским актерам и актрисам не связывалась с корыстными соображениями. Таким образом, его рабочий день длился от пятнадцати до шестнадцати часов ежедневно с понедельника до субботы и от восьми до десяти часов по воскресеньям. Заперев дверь, он сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. В лучшем случае Хенаро-сын узнавал через рекламные агентства, через коллег и друзей, сколько стран уже купили радиодрамы, предложенные ему и как они были восприняты радиослушателями в худшем — он решал все сам исходя из названий или по принципу «орел или решка».

Среди всех церковных служб, памятных мне (вот уже несколько лет, как я вообще не ходил в церковь), я никогда не видел столь продуманной церемонии, столь сложного ритуала, каким была запись на пленку семнадцатой главы «Приключений и несчастий дона Альберто де Кинтероса», на которую я был допущен. Потом сержант повернулся спиной к морю и направился по авениде Саэнс-Пенья, мертвой в этот час, точно кладбище. Он ничего не видел, но не хотел зажигать фонарь.

Мы сидели у себя на крыше и беседовали, пока я перепечатывал, меняя лишь наречия и прилагательные, сообщения из «Комерсио» и «Пренса» для радиообзора «Панамерикана» к двенадцати часам. Он не мог заснуть довольно долго, а как только заснул, ему тотчас приснился негр. Покраснев, как гранат, секретарь пробормотал, что все происшедшее привело его в замешательство. Люди толкались, прокладывая дорогу локтями.

Потом убийца бежал в горы. Обе радиостанции принадлежали одному хозяину и находились по соседству — на улице Белен, совсем близко от площади Сан-Мартина. Свернувшись в клубок, спал на полу подвала. Но писатели ведь умирают с голоду. Паблито был великодушен — к Педро Камачо он не испытывал никакой злобы за то, что тот заменил его человеком из «Радио Виктория».

Они с Нанси сразу же пошли танцевать, а я, притиснутый толпой к столику, все говорил Хулии о театре и об Артуре Миллере. Шум был настолько неожиданным, что он почти испугался. «А на самом деле — поискать другого мужа», — заключила на одном из семейных вечеров самая злоязычная из всей моей родни тетушка Ортенсия.

Лишь только машина тронулась, Ричард разрыдался. Мотыгами, факелами, пинками они обратили в бегство полчища оккупантов. Паскуаль в это время заканчивал радиосводку. Неабсолютнолетняя стала жертвой преступления накануне в жилом доме на авениде Луна-Писарро, 12, в квартире Г, со стороны субъекта по имени Гумерсиндо Тельо, жильца того же дома (квартира Е). Тетушка Хулия покаялась мне, что нередко она и тетя Ольга рыдали, слушая эти передачи. Простояв неподвижно несколько секунд, он захотел повернуть назад. «Радио Панамерикана» занимала второй этаж и плоскую крышу великолепного здания, ее редакторы блистали претенциозностью, а программы — особым духом: снобистским и космополитским все материалы подавались в модернистской манере и были обращены к аристократствующей, эстетствующей молодежи.

Я, раздраженный ожиданием, подумал было с надеждой, что дело наконец становится любопытным, но, едва появились «духи», канцелярист все тем же будничным голосом стал задавать им скучнейшие вопросы: «Как дела, Зоилита. По причине естественной стыдливости пострадавшая не рассказывала родителям об этом. Но однажды в наводнение поток разбил паром и у отца уже не хватило сил соорудить новый. Внутри он быстро выпрямился, на цыпочках отбежал в сторону и прижался спиной к стене. Но кроме этого созвездия в крестовом антикрысином походе участвовали две лаборатории, с которыми дон Федерико подписал контракты (практически это были субсидии) на испытание новых ядов ибо враг обладал удивительным иммунитетом. Только вдалеке слышны море и шум редких автомобилей. Разве дети не подрывали семейный бюджет самым варварским образом. Был и подзаголовок: «Что говорили Сервантес, Шекспир, Мольер и др.

Лаура и дядя Хуан также не задавали коварных вопросов кузине Нанси. «Интеллигент начинает разлагаться», — констатировал дядя Лучо и увлек тетю Ольгу на последний танец.

Когда мажордом принес сок папайи, чашечку черного кофе и поджаренный ломтик хлеба с медом, Альберто де Кинтерос был уже побрит и одет в серые вельветовые брюки, мокасины без каблуков и зеленую куртку с высоким воротом. На языке, который девочка определила как «романтический», Гумерсиндо Тельо убеждал ее уступить его желаниям. Пересекая Университетский парк, я столкнулся с Хенаро-отцом, патриархом собственников радиостанций «Панамерикана» и «Сентраль».

Но и это еще не все. Он затормозил и встал у тротуара. Мы с Хавьером ждали их у входа в театр «Сегура». Он вытер глаза и включил мотор.

Чтобы облегчить его, я занялся тем, что Хавьер сурово определил как «проституирование пера». Он вышел в сад, свежий воздух живительно подействовал на него.

Он дожидался ее на автобусной остановке и провожал до дома, говоря: «Мне бы хотелось попробовать твоего медку», «Я изнемогаю от любви к тебе. » — и прочее и прочее. В автобусе, по дороге на «Радио Панамерикана», в моем настроении произошла перемена: от унижения к гордыне. Прошло несколько тревожных дней.

Но дело обстояло иначе. Бог мой, какая глупость: разве он не врач. Так они и ехали: Ричард сидел, прижавшись к дяде, поливая слезами, соплями и слюной синюю тройку и серебристый галстук доктора, а тот сохранял спокойствие.

Именно здесь, не отдавая себе отчета, мы полюбили друг друга. В общем, мы решили как-нибудь ночью, взяв с собой Паскуаля, отправиться на пустыри «Корпака», чтобы выяснить, где правда, а где ложь в опасных играх (такое название выбрал я для рассказа).

Пусть подавится своей дуростью. —Представь себе, что подумала бы твоя сестра, не явись ты на ее свадьбу. С настойчивостью, показавшейся мне подозрительной, он повторил, что старость — это нечто вроде «вседозволенности». Однажды она меня порадовала, сказав: «Хулита обладает такими качествами, при которых возраст, кузен, уже не играет никакой роли». Посол приводил ряд примеров, которые, по его утверждению, были взяты наугад сотрудниками посольства, «увлекавшимися этими передачами». В этот момент остановилось такси.

Я пригласил тетушку Хулию и все время, пока мы танцевали, она — впервые — молчала. Продукцию эту выпускала компания СМО — разновидность радиотелевизионной империи, управляемой Гоаром Местре, седовласым джентльменом, которого я как-то видел в один из его приездов в Лиму в коридорчиках «Радио Панамерикана». о Боге, Жизни, Смерти, Любви, Страданиях и т. д». Я просыпался по утрам с позывными «Радио Сентраль»: это старики уже готовились прослушать первую из подобных передач — она транслировалась в десять часов утра. Маньяк.

Он пошел впереди сержанта с тем же безразличием, с каким встретил его. Доктор обнял племянника за плечи, потрепал волосы, точь-в-точь как сделал это недавно в комнате его сестры и жестом успокоил водителя, следившего за ними в зеркальце: «Парень перебрал спиртного». Они транслировались с понедельника до субботы, каждая глава по полчаса (на самом деле получалось по двадцать три минуты, так как на рекламу отводилось семь). Время от времени он приветствовал легкой улыбкой знакомых. Сколько миллионов подобных случаев происходит на земном шаре. Ну конечно, Зоилита. Правда, вначале Лучо было нелегко.

Жизненного опыта я набрался вполне достаточно. Если вор не один, тем хуже для них и лучше для него. Эту часть инструкции доктор Люсия Асемила озаглавила «Прямые действия» и Лучо казалось: перечитывая листки, от слышит ее наставления. Во-первых, у него было всего два сына.

Что мы думаем по этому поводу. Дядя Лучо оплатил счет и мы ушли. Эта часть состояла из двух маленьких глав: «Теоретические упражнения» и «Практические упражнения», причем доктор Люсия Асемила подчеркивала, что первые непременно должны предварять вторые разве человек не является разумным существом, у которого мысль предшествует поступку. Звезда болеро остался жив, но от всей его одежды уцелели лишь туфли и трусы.

За свою работу он получал скромное вознаграждение, однако в домах бедняков проводил безвозмездные чистки. Ричард занимался на первом курсе архитектурного факультета и, как утверждали его родители, Роберто и Маргарита, всегда был примернейшим мальчиком: прилежным, послушным, добрым к отцу, матери и сестре, отличался завидным здоровьем и вызывал всеобщую симпатию. Резкий удар вырвал из рук Лучо девочку, а самого его погрузил в звездную темень. В своем «кабинете» на крыше я проверил сводки и они оказались вполне «вещательными». Этого он достиг вполне: все пятеро актеров внимали ему, слушали его, оцепеневшие и потрясенные, широко раскрыв глаза, будто впитывая его сентенции по поводу их работы («миссии», как именовал ее боливиец).

Музыка смолкла. Я как раз выходил из университета Сан-Маркос, терзаемый угрызениями совести после оглашения экзаменационных оценок по процессуальному праву: я получил более высокий балл, чем мой друг Веландо, который действительно знал материал. Нанси заехала к тетушке Ольге за Хулией и в центр они отправились на такси.

Импресарио заставил меня покраснеть, заявив, что, поскольку у меня имеются «литературные наклонности», мне надо бы следовать примеру боливийца и поучиться у него методам завоевания масс. «Нельзя тебе замыкаться в своей башне из слоновой кости», — посоветовал он. Во всех случаях жизни она лишь послушно кивала головой, как корова. Мало того, билеты в театр лежали у Хавьера в кармане. Особенно много было молодых женщин, хотя попадались и мужчины. Эта враждебность обернулась трагедией, когда блондинка вновь забеременела.

Она, например, никогда не протестовала против вето, наложенного доном Федерико на использование горячей воды (по его утверждению, горячая вода расслабляла волю и вызывала кашель). Да, так и есть: вор. Войну эту он вел вот уже сорок лет и целью ее было истребление всех грызунов на территории республики. Эта ночь, несмотря на все принятые меры, была длиною в год. Просунув голову в окошко, я обнаружил, что за машинкой сидел Педро Камачо.

Но и это было не самым страшным. Так это все началось И кончилось Навсегда. Свидетельством поисков в области культуры и являлась Информационная служба, в лоне которой мы с Паскуалем трудились, разместившись в деревянной будке на крыше, откуда можно было различить свалки мусора и невзрачные окна под убогими кровлями окраинных домов Лимы. Он видел его лишь одно мгновение, когда они пересекали освещенный круг под фонарем.

Тетя Ольга уже устала и уговаривала нас уйти, но я настоял еще на одном танце. Для него продолжение рода не имело иной цели, кроме продолжения антикрысиной войны.

У судьи не было повода раскаяться в столь рискованной практике. Шум заставил его повернуть голову.

Приближалась зимняя сессия. Тяжкий, непредвиденный удар. Но не только это привлекло моего друга: «Негро-Негро» был самый темный ночной клуб во всей Лиме, на деле — подвал под аркой одного из домов на площади Сан-Мартина, где размещалось не более двадцати столиков. Он добавил, что теперь ему стало ясно, почему его не призвали на военную службу.

Однако более опасной, чем эта склонность, была ненависть к детям, укоренившаяся в душе Лучо Абриля Маррокина со времени «Практических упражнений». Теперь он добрался до фонаря и луч света запрыгал в поисках негра. Сосчитав до трех, он зажег фонарь. Я спросил его, что означают эти символы и буквы. В меню семейства постоянно включалось мясо, рыба и сладкое блюдо из крема. Она на год моложе Ричарда, только что закончила колледж.

Он молча уставился на нас, как фокусник, довольный произведенным эффектом. Гимнастический зал «Ремихиус» находился в нескольких кварталах от дома на улице Мигеля Дассо и доктору Кинтеросу доставляло удовольствие пройтись пешком.

Но сержант сдержал себя, у него не дернулся палец и выстрела не последовало. А может, потому, что каждая тетушка еще сохранила, пусть немного, романтики. Ему не составило труда отыскать в отделе игрушек универмага «Сире» легковой автомобильчик, грузовик номер один, грузовик номер два, необходимые для воссоздания картины происшествия, а также кукол, которые должны были изображать девочку, полицейского, жуликов и самого Лучо. Целуя ее, я сказал ей на ухо: «Спасибо эндокринологу — теперь я убедился, что влюблен в тебя».

Однажды, в момент отправления естественной нужды (чернослив заставлял его желудок действовать строго по установленному расписанию, не уступая в точности английскому поезду), Лучо почувствовал, что уже не содрогается при мысли об Ироде. Нет, она ничего не знала о нем, даже не слыхала такого имени. Нарушение этих пунктов всегда каралось телесными наказаниями. Проникнув с помощью этой стратегии в квартиру Г, обвиняемый немедленно запер дверь. Первым кинулся к ней Рыжий Антунес. Вот уже десять лет — с тех пор как им была избрана эта бродяжная профессия — он объезжал города и селения Перу, посещая врачебные кабинеты и аптеки, вручая образцы лекарств и проспекты «Лаборатории Байер».

Оркестранты сменялись и нам пришлось вернуться к столику. Этот лентяй испугавшись холода и бандитов, наверное, отправился в поисках тепла и глотка писко в таверны на авениде Уаскар. «Тысячу лет счастья тебе, крошка», — сказал доктор, обнимая ее, а она прошептала ему на ухо: «Сегодня утром Чарито звонила мне из Рима, поздравляла и я поговорила с тетей Мерседес. Вот таким образом я просто пригласил его выпить со мной кофе. Чтоб ты сдох. Слезы омывали его лицо. Но вот дети.

Имя его было Паскуаль. Я добрался до «Радио Панамерикана» как раз вовремя, чтобы помешать Паскуалю заполнить радиосводку, подготовленную к трем часам, сообщением о разыгравшемся сражении между могильщиками и прокаженными на экзотических улицах пакистанского города Равалпинди, которое было опубликовано газетой «Ультима ора». На следующий день, когда мы пили традиционный кофе в десять утра в «Бранса», я рассказал Педро Камачо о подвигах поклонниц Гатики. Естественно, Початка на месте не оказалось. Как они любезны — позвонили мне. » Потный и красный, будто вареная креветка, Рыжий Антунес искрился от счастья: «Теперь и мне тоже будет позволено называть вас дядей, дон Альберто. » — «Конечно, племянничек, — похлопал Антунеса по плечу доктор Кинтерос. — Можешь даже называть меня на ты». Он не мог двигаться, но не ощущал и боли, только облегчающий душу покой.

После этого он отправился в свою комнатушку на улице Колон. От его рассказов возникало ощущение, будто переговоры с мертвецами по сути схожи с просмотром кинофильма или футбольного матча (хотя, несомненно, не столь привлекательны). Три дня спустя я увидел Педро Камачо собственной персоной. Два.

Негр не бросился на сержанта, а просто пытался пробежать сквозь него. Доктор дон Барреда-и-Сальдивар проявлял особый такт при допросе неабсолютнолетних. Он защищался изо всех сил, пытался отвечать на удары, но тщетно: женщины (возможно, они на практике применили заранее отработанные удары) висли вдвоем у него на руках, а третья продолжала терзать его. Отец и доктор Кинтерос сперва не стали спешить, полагая, что она, вероятно, оступилась и сейчас поднимется, посмеиваясь над собой, но шумиха, возникшая в зале, восклицания, крики матери: «Доченька, Элиана, Элианита. » — заставили обоих мужчин броситься на помощь к невесте. Скорее очарованных, завороженных, загипнотизированных. То ли в Чикаго, то ли в Сан-Франциско или в Майами — тетушка Хулия не помнила, где именно, — молодой Адольфо покорил (как он считал) некую даму в одном кабаре.

Почему это так, а, Литума. Он принял нас в грязной, обшарпанной комнатке, предложил пресные галеты с кусочком сыра и по крохотной стопочке писко. Храпел он монотонно и со свистом, как проржавленный вентилятор.

Но Марито уже пригласил меня в кино». — «Дорогу молодежи. » — склонил голову дядя Панкрасио с самообладанием спортсмена. Он прислушался, прижавшись лицом к деревянной стене, — полная тишина. «И жизни тоже», — подумал сержант и попрощался, громко щелкнув каблуками. Возникшая проблема была связана с письмом, направленным послом Аргентины в «Радио Сентраль». Псих.

А чем платят им наследники за все страдания и бессонные ночи. Враво-о-о-о. Смерть жены повергла его в неутешную печаль, от которой его спас один из друзей, познакомив со спиритизмом. Он купил ее на чаевые, заработанные в магазине и на складе матрацев фирмы «Глубокий сон», что на авениде Раймонди. Тупица. Она привезла его в отель.

Едва я повесил трубку, телефон вновь зазвонил. И действительно, сюда стянулись коллекционеры автографов. Действительно, «свидетели Иеговы» находились здесь.

Рандеву достигло своего апогея, как вдруг Адольфо ощутил спиной острие ножа. Однако они были абсолютно несхожи, напоминая пресловутых сестер из сказки: одна — избалованная барышня, другая — простенькая замарашка так же резко отличались друг от друга и радиостанции. Она кивнула: «Я это вижу, Варгитас». Но по ударам, уколам, тычкам и затрещинам он понял, что прибывшие к месту происшествия не стремились оказать ему первую помощь: с него сорвали часы, обчистили карманы, вытащили в драку бумажник, сорвали с шеи образок Пречистого Христа, который он носил со дня первого причастия. Несколько минут прошло в молчании. Еще у входа меня потрясла атмосфера религиозного экстаза, царившая в застекленной клетушке с пыльным зеленым ковром, которая громко именовалась «Студия записи 1 Радио Сентраль». Книги — это культура, а радиодрамы — пустяк, простое времяпрепровождение.

Церемония закончилась. Квартира заполнилась игрушками, что приводило в замешательство и соседей и прислугу.

Очередь выстроилась в ряд по двое по мере того как народ прибывал, она распадалась. Он определил время с помощью доисторического механизма, болтавшегося на его худенькой ручонке и пробормотал: «После полуторачасовой работы имею право слегка освежиться». Медленно ехал он на своем «додже» к домику на авениде Педро-де-Осма и про себя думал: если они ходили голыми по пляжу, то вполне естественно — в его отсутствие девочки посещали вечеринки, носили брюки, встречались с мужчинами, продавали свое тело, а может быть, даже принимали ухажеров в его доме. Как-то утром он поймал себя на том, что пнул мальчишку-нищего. Радиосводки продолжительностью в одну минуту передавались каждый час исключение составляли передачи в полдень и в девять вечера, когда они длились четверть часа, однако мы заготавливали сразу несколько сообщений и потому я имел возможность подолгу бродить по улицам, сидеть за кофе на авениде Ла-Кольмена иногда посещал лекции иногда слонялся по студиям «Радио Сентраль», где обстановка была оживленнее, чем у меня на работе. Они были вялыми, ленивыми мальцами, любителями ничегонеделанья (кроме жвачки и футбола) и не проявляли никакого энтузиазма, когда дон Федерико разъяснял, какое будущее им уготовано. Они всегда оставляли мне ужин на плите.

Педро Камачо приходил в «Радио Сентраль» в восемь утра и уходил около полуночи свои выходы в город он совершал со мною — выпить в баре «Бранса» «умственно возбуждающего напитка». Только после того как он, покинув больницу, вернулся в свой домик в столичном районе Сан-Мигель и вышел на службу, обнаружились скрытые и тяжелые травмы, нанесенные автомобильной катастрофой его духу. Но с уверенностью, рождаемой опытом, Лучо понемногу преодолевал застенчивость и извечные предубеждения, действовал смелее, отрабатывал технику, проявлял инициативу и через несколько недель, как и было указано в «Упражнениях», обнаружил, что щелчки, которые он щедро раздавал повсюду, пинки, заставлявшие реципиентов реветь во все горло, щипки, отмеченные синяками на теле, даже доставляют ему удовольствие. «Нет, это не кот, — подумал сержант, — и не крыса. После развода они остались добрыми друзьями. Дело, решил доктор дон Барреда-и-Сальдивар, приобретает любопытный оборот. Комаришка Очоа включал запись гудков и шума автомобилей, но все остальные уличные звуки производил самолично один Батан, щелкая языком, клекоча, подсвистывая (казалось, он все это делает одновременно).

Вместо кофе он попросил чашку отвара йербалуисы с мятой, который, как он меня просветил, не «только приятен на вкус, но и освежает мозг». Она не убирала руки, но не произнесла ни слова, вид у нее по-прежнему был чрезвычайно растерянный. Сочинитель не возражал против моих вторжений, казалось, ему даже приятно присутствие постороннего, наблюдавшего, как он «творит». Я подумал: вот уже второй день подряд мне приходится откладывать редактуру текста о сенаторе-евнухе и извращенце (а может быть, так и следует назвать рассказ. ), но потом решил не жалеть об этом. В некоторых случаях Педро оказался прав, в других его выводы были произвольными.

Здесь тетушка Хулия вновь стала подшучивать над дядей Лучо по поводу его пятидесятилетия — рубежа, после которого все мужчины превращались в «старых хрычей». В первые годы все шло прекрасно. Хавьер был моим лучшим другом, мы встречались с ним ежедневно хоть на минуту, лишь для того чтобы убедиться, что мы существуем. По мере того как я читал, тетушка Хулия то и дело прерывала меня. Станция передавала много музыки, чаще всего джаз, рок-н-ролл, редко кое-что из классики ее волны первыми разносили по Лиме последние музыкальные новинки Нью-Йорка и Европы, но не пренебрегали и латиноамериканскими мелодиями, правда, только в том случае, если они выделялись определенной изощренностью: национальная музыка допускалась неохотно, да и то не дальше вальсов.

Приятно было окунуться в праздник. Нет, это была не игра воображения, не сон. Иногда (а точнее, в день выплаты жалованья) я приглашал ее пообедать и тогда мы проводили вместе целых три часа. Стол тянулся вдоль стены всего дома и пестрел яркими цветами разнообразнейших закусок. Он провел меня в свою клетушку и царственным жестом предложил единственно возможное место для сидения (не считая его собственного стула) — угол развалины, служившей ему письменным столом.

Она провела часть своей жизни, работая привратницей у монахинь и свободный распорядок дня, а также неопределенность обязанностей (кем она была: служанкой, рабочей, служащей. ) лишь усугубили ее рабскую покорность. Он бормотал какие-то отрывочные фразы, в которых удивленная супруга различала неизменное слово «Ирод». Вскоре в домах моих родственников я имел возможность собрать и другие свидетельства. Он носился по волнам на своей доске — серфе — даже в непогожие зимние месяцы, увлекался баскетболом, теннисом, плаванием, футболом — словом, был из тех парней, у которых торс отшлифован всеми видами спорта и которых Негр Умилья называл «смерть педерастам»: ни капли жира, широкие плечи, выпуклая грудь, осиная талия, а мускулистые, длинные и ловкие ноги заставили бы побледнеть от зависти лучшего боксера.

Мы смотрели на него опешив, а Педро Камачо преображался то во врача, то в моряка, то в судью, то в старуху, то в нищего, то в ханжу, то в кардинала Не прекращая своих перевоплощений, он запальчиво говорил. Я уеду в Буэнос-Айрес», — день и ночь мрачно твердил детоубийца. У Лучо Абриля Маррокина было развито чувство прекрасного, делавшее более содержательным и его прогулки.

Если кто-либо интересовался причиной бегства, он отвечал (а может быть, просто отшучивался), что диплом, над которым он трудился, открыл ему глаза. С утратой новизны, с появлением привычки слабеет, а потом угасает сексуальное влечение (особенно в мужчине), после чего совместная жизнь пары может продлиться лишь при наличии иных магнитов — духовных интеллектуальных, моральных.

Тогда Худышка Нанси дала согласие, а потом распрощалась с полудюжиной юношей Мирафлореса. Около полуночи, когда мы пересекали с ней площадь Сан-Мартина, чтобы сесть в автобус, я заметил Педро Камачо, выходящего из «Радио Сентраль». Коммивояжер, как змея, окрепшая после линьки, вскоре вновь занял ведущее место в «Лаборатории». Его указательный палец поочередно упирался то в мою машинку, то в машинку Паскуаля.

(Впоследствии я узнал, что он известен под таинственной кличкой Батан. ) Его рабочими инструментами были: толстая доска, дверь, снятая с петель, стиральная машина с водой, свисток, рулон фольги, вентилятор и прочие предметы домашнего обихода. Сержант держал палец на спусковом крючке, а пистолет — на уровне груди.

Нечто в стиле Хемингуэя. После бессонных кошмарных ночей наступали жуткие дни. Сеньор Принсипе объяснил, что Гумерсиндо Тельо не католик, что он принадлежит к секте «свидетелей Иеговы» и что члены ее совершают обряд крещения не в церкви и не со священником, а под открытым небом, погружаясь в воды реки. Ему стало стыдно при мысли, что эти неблагодарные могут догадаться, как он унижен. По четвергам я всегда обедал в доме дяди Лучо и тетушки Ольги. Все эти земные темы ни капли не интересовали его. В толпе мелькали официанты, разносившие шампанское.

Он старался не для того, чтобы люди уважали или любили его. Дед». Юноша только что закончил свои визиты.

Вначале он побывал на «Улице Сифилитиков», где обнаружил Початка Романа, устроившегося у стойки притона «Happy Land» и обменивавшегося шутками со Стонущей Голубкой — старым педерастом с крашеными волосами и вставными зубами, который заменял бармена. Все началось с момента, когда он овдовел — лет двенадцать назад. Полицейские незамедлительно направились туда. Иногда, работая на складе «Лаборатории Байер», где он выдавал коммивояжерам образцы препаратов, Лучо ловил себя на мысли о новых деталях происшествия, его мотивах, которые позволяли бы ему разнообразить и продлить свою игру предстоящей ночью.

Через два-три дня я ознакомился с жилищем Педро Камачо. Нет, его не ранили, не избили, у него просто отобрали доллары, часы и нательный образок. Тетушка Хулия пришла ко мне на свидание во время передачи последней сводки, так как ей хотелось посмотреть в кинотеатре «Метро» фильм с участием прославленной пары романтических актеров — Грир Гарсон и Уолтера Пиджена. Радиоволны буквально захлестывали музыкой тропиков, мексиканских и аргентинских напевов программы были составлены просто, без особой выдумки, но отличались целенаправленностью, например: «Заказы по телефону», «Серенады в день рождения», «Сплетни из мира кулис», «Кинолента и экран».

Мужи эти открывали глаза на истинное учение тем, кто ранее был к нему слеп и глух. — радовались этому. Пока мы брели по улицам Барриос-Альтос в поисках такси, которое доставило бы нас на площадь Сан-Мартина, где можно было сесть на микроавтобус, я довел Хавьера до бешенства, заявив, что по его вине загробный мир потерял для меня всю свою поэтичность и очарование ибо благодаря ему же мне теперь ясно, что все мертвецы превращаются в дураков и опять-таки из-за него я не смогу оставаться агностиком и мне придется отныне всю жизнь мучиться сомнениями, не ждут ли меня в иной жизни, если она существует, вечная скука и кретинизм. Было чуть за полдень.

И никогда не противилась епитимье. Одет он был в свой обычный черный костюм, при галстуке-бабочке и курил вонючие сигареты «Авиасьон». Он был в неизменном пиджаке и неизменном галстуке-бабочке, по-прежнему вокруг него лежали отпечатанные на машинке листки, на этот раз он аккуратно сложил их стопочкой у «ремингтона».

Он особенно упирал на два заглавных А, как если бы хотел подчеркнуть, что «лишь слепцы не замечают солнца». Лучо Абриль Маррокин очнулся в Лиме, в крохотной больничной палате, перебинтованный с ног до головы и привязанный к спинкам кровати. Мне пришло в голову загадочное название: «Неполноценное лицо». Когда мы закончили работу над рекламой, уже было поздно отправляться в Мирафлорес.

Ее речь отличалась легкостью и остроумием, соленые анекдоты она рассказывала абсолютно непринужденно и была (как и все женщины, которых я знал до той поры) фантастически невежественна в литературе. У меня превосходно разработанная система. Конечно же, мне захотелось заглянуть к нему. Двести-триста солей в месяц значительно увеличивали мой бюджет. Адольфо повернулся: над ним стоял какой-то тип, одноглазый, двухметрового роста.

Наконец бессонница была побеждена с помощью снотворного, но стало еще хуже: сон Лучо Абриля Маррокина то и дело посещали кошмары — он видел себя разрывающим на части свою еще не родившуюся дочь. И думал: «Откуда же ты взялся, черный. » Наконец он протянул свой отчет лейтенанту, тот открыл покрасневшие глаза. Ричард — красивый малый, этакий молодой бог, бронзовый от солнца и моря. А здесь он только по воскресеньям мог работать так, как привык.

Патроны «Лаборатории» пошли на то, что предоставили ему сидячую работу в конторе фирмы в Лиме и, хотя жалованье оставалось прежним, с моральной и психологической точки зрения эта перемена означала деградацию. Я обычно забирался в его каморку под предлогом занятий: дескать, в моем «курятнике» слишком шумно и людно. Робка она была настолько, что привела в полное отчаяние организаторов конкурса на титул «Мисс Перу», поскольку никак не соглашалась принять в нем участие. Здесь, в крохотной каморке швейцара, ему оборудовали рабочий кабинет.

Он мечтал отправиться в Испанию (так же как я — во Францию) и мысль о мантилье пришла ему в голову после того, как он напал на рекламу в какой-то газете. Мерзкий тиран. Вскоре я обнаружил, что Педро Камачо не был способен на столь расчетливые действия.

Подготовив материал для программ на четыре часа и на пять, я вышел глотнуть кофе. Но негр существовал: он был на месте. Книга, опубликованная в доисторические времена испанским издательством «Эспаса Кальпе» — ее плотный переплет был испещрен царапинами и множеством пятен, а страницы пожелтели, — принадлежала перу неизвестного, но достаточно титулованного автора (Адальберто Кастехон де ла Регера, лиценциат классической литературы, грамматики и риторики университета Мурсии).

Ему пришло в голову, что, если какой-нибудь футбольный болельщик спросит его однажды: «Ты за кого, Литума, за Спорт бойз или за Чалако. » — он ответит: «Я болельщик Национальной полиции». Доктор Швальб согласился. Посещение медиков и провизоров городка заняло у него около трех часов. Гумерсиндо Тельо потер запястья и поблагодарил за доверие.

Были программы с интеллектуальным уклоном, например «Картинки прошлого», «Международные комментарии» и даже передачи несколько фривольного характера вроде «Конкурса вопросов» либо «Трамплина к славе», в которых ощущалось стремление все-таки избежать явных глупостей или банальности.

Правда, растерзать его окончательно им не удалось, но когда мы засунули кумира в автомобиль Хенаро-отца, ожидавшего нас за рулем уже полтора часа, сам Лучо Гатика и его железная гвардия выглядели как чудом уцелевшие жертвы катастрофы. Она плакала, на лице ее, на руках и ногах были видны синяки. Позднее Хавьер уколол меня: «Ты напоминал попугая, проглотившего возбуждающую таблетку». Именно в этот момент, к вящему своему нравственному и физическому страданию, Федерико Тельес Унсатеги увидел журнал, сунутый в открытое окно «доджа» уличным торговцем: яркая обложка греховно сияла в лучах утреннего солнца.

Растерянные, загипнотизированные, судья и секретарь смотрели, как девочка-женщина порхала, словно птичка, вставала на пальчики, словно балерина, как она склонялась, выпрямлялась, улыбалась, как меняла голос изображая то самое себя, то Гумерсиндо Тельо, пока наконец не упала на колени, признаваясь (себе от него) в любви. Этим размышлениям Лучо следовало предаваться систематически, в любой час и в любом месте. Лучо Абриль Маррокин до конца своих дней будет спрашивать себя: что же он ответил тогда. Паскуаль скрипел: «Черт побери. В больнице Лучо Абриль Маррокин, уже выздоравливая, узнал радостную новость: француженка зачала и через семь месяцев должна будет стать матерью его сына.

И через минуту: «Приговоренный к смерти не знает, что приговорен». Ненавижу тебя. В середине корриды он поразит Худышку Нанси неотразимым подарком: испанской мантильей. Мы поспорили, я в конце концов заявил ему, что в моем рассказе персонажи будут парить в воздухе, но тем не менее рассказ будет сугубо реалистическим (Нет, он будет фантастическим.

Нас усадили за столик у самой танцевальной площадки. Несколько позже, когда он уже ушел, я решил было, что спасся от посещения кино, но вдруг тетушка Ольга спросила: «Насчет кино ты, наверно, придумала, чтобы отвязаться от этого старого волокиты. » На что тетушка Хулия со всей горячностью возразила: «Ничего подобного, сестрица. Как можно сравнивать. Новенький «фольксваген», приобретенный в кредит одновременно с брачными узами — это было три месяца назад, — ждал юношу на площади под развесистым эвкалиптом.

Старшая — Тереса — держала в руках пыльную тряпку, как будто она занималась уборкой. Ей достаточно было уверенности в своей правоте, в том, что «друзья» благодарны ей — все эти шизофреники, отцеубийцы, параноики, поджигатели, маньяки, задавленные депрессией, онанисты, сомнамбулы, лица, склонные к преступлению, мистики и заики, которые, пройдя через ее руки и уверовав в ее лечение (она предпочла бы слово «советы»), вернулись к жизни любвеобильными родителями, послушными детьми, добродетельными женами, честными тружениками, прекрасными собеседниками и гражданами, неукоснительно уважающими закон. Сержант удержал негра, тряхнув за плечо: «Спокойно, черномазый, не пугайся».

«Эх, Роберто, ах, Маргарита, какие они легкомысленные. » — думал доктор Кинтерос, но без осуждения, скорее снисходя к слабостям брата и его жены. Рассказ я назвал на средневековый манер — «Унижение креста», в нем насчитывалось всего пять страниц. Так прошла ночь. Пока он брызгал, как кот, себе водицы в лицо и одевался, ему представлялся путь негра: скорее всего черного забрал патруль в девять утра, ему дали тряпье прикрыться, потом отвезли в префектуру, здесь на него завели дело и отправили в подвал предварительного заключения, где он сидит сейчас — в темной норе, среди бродяг, жуликов, скандалистов и драчунов, собранных за последние двадцать четыре часа, — дрожа от холода, умирая с голоду, ловя вшей. Когда они подошли к комиссариату (мягко светящийся огонек в окнах обрадовал Литуму, как берег — тонущего), глухие колокола церкви Божьей Матери Кармен де ла Легуа пробили два часа ночи.

Тюрьмы Перу кишели злоумышленниками, руки которых он сковал наручниками. Тогда Литума подошел к нему, взял за руку и человек покорно встал. Я смотрел, как она удалялась с Хавьером к автобусной остановке и лишь после этого обратил внимание, что у дверей «Радио Сентраль» собралась толпа. Сержант все размышлял: «Стольких на своем веку типов повидал и почему меня так занимает этот голозадый. » Но тут же пожал плечами: «Простое любопытство, заняты мозги, пока длится обход». Какова будет реакция Худышки. При содействии соседей было установлено, что он механик, работает в мастерской «Инти» по ремонту моторов и автогенной сварке, расположенной в другом конце района, почти у подножия горы Эль-Пино.

По крайней мере в данный момент я зарабатывал только на сигареты, покупку нескольких книг и на билеты в кино. «Упорный парень», — размышлял доктор Кинтерос. Это событие стало главным в его жизни. В письме, полном яда, выражался протест против клеветнических нападок и намеков в адрес родины Сармьенто и Сан-Мартина, намеков, которыми изобилуют передаваемые по радио постановки (дипломат назвал их «драматические истории в сериях»).

Жулик-карманник уснул в другом углу и его лицо все еще сохраняло испуганное выражение. Глаза его пощипывало. Крысятник. » Две юные фурии прижали дона Федерико к стене. Войдя в хижину, они увидели, что от девочки (лакомое блюдо на крысином празднике) осталась лишь горстка костей.

Он пнул его еще раз ногой, чтобы негр утихомирился. Тельо сказал, что прежде жил в районах Бренья, Витарта, Барриос-Альтос, что он переселился в район Ла-Виктория восемь месяцев назад, так как получил работу в мастерской «Инти» по ремонту моторов и автогенной сварке, расположенной довольно далеко от прежнего места жительства. Естественно, наиболее часто употребляемыми словами этого вдохновенного монолога были «искусство» и «эстетический», будто они служили волшебным ключом, который все открывал и с помощью которого все находило свое объяснение. Элианита и Ричард были любимыми племянниками доктора. Она лежала в нервическом припадке (по словам потерпевшей, в припадке она даже клацала зубами), а насильник сорвал с нее одежду и обрушился на сопротивлявшуюся девочку.

Легкими прыжками прокрался назад, чувствуя, как рвется наружу сердце. Почти шепотом проговорил, что в Боливии, где он всегда работал в собственном «ателье», у него никогда не возникало проблем «из-за тряпок». С горячностью, необходимой, чтобы убедить самого себя — так же как и ее, — я утверждал: какова бы ни была разница в возрасте, любовь кратковременна лишь в том случае, если зиждется на чисто физиологической основе. (Некий парень клялся, что видел однажды, как Хавьер подошел к Худышке Нанси после утренней церковной службы и предложил ей: «Послушай-ка, Нансита, какое прекрасное утро.

Все они были здесь, он даже пытался улыбнуться склонившимся над ним лицам. Наступал момент, когда двое героев, разговаривая, пересекали главную площадь. И к моему удивлению (у меня никогда не было братьев), он явился и передал мне ханжеским голосом медиума, что я могу за него не беспокоиться ибо он находится в раю и всегда за меня молится.

Воспоминание, от которого у судьи зашевелились волосы на затылке, нахлынуло неожиданно, едва он увидел лицо Гумерсиндо Тельо и одновременно — немигающий взгляд человека с велосипедом и журнальчиком «Проснись. », доводивший его до кошмаров. Если бы такие знаки внимания оказывали ей — тетушке Хулии, — она была бы сражена. Лучо пересек площадь, направляясь к кафе-мороженому «Пиаве», заказал итальянцу бутылку кока-колы и персиковое мороженое. — спросил Яблочко Аревало, вставая и принюхиваясь к негру. Из осторожности, присущей человеку, обожающему машину и уважающему закон, Лучо решил повременить с обгоном грузовика до развилки.

Единственно, в чем донья Сойла не покорилась мужу, так это в еде: еда была ее грехом. Механик оказался молодым человеком, ему наверняка не исполнилось и тридцати лет. Я вспомнил, как накануне в клетушке «Радио Сентраль» артист вдохновенно разглагольствовал о том, что такое пятьдесят лет для мужчины.

Мысль сделаться детоубийцей мучила его не меньше, чем сознание того, что тысячи людей обшаривали глазами (только ли глазами) сокровенные тайны плоти его дочерей. Однако на этот раз прежняя практика не помогла судье. Хавьер проходил практику в Центральном ипотечном банке и всегда отыскивал предлог, чтобы по утрам удирать в «Радио Панамерикана». Рассказ должен был быть сдержанным и лаконичным, тщательно продуманным.

Широкий лоб, орлиный нос, пронизывающий взгляд, праведность и доброжелательность — доктор Асемила являла собою живое отрицание собственной фамилии (она очень гордилась ею и всегда подчеркивала на визитных карточках и на бланках своей консультации как личное достояние — в глазах смертных). Дом Роберто и Маргариты находился на авениде Сайта-Крус в нескольких кварталах от церкви Святой Марии, так что по окончании церемонии в приходском доме приглашенные к обеду прошествовали по тенистым и залитым солнцем улицам района Сан-Исидро к старинному зданию из красного кирпича под деревянной кровлей, окруженному цветами, газонами, живыми изгородями и богато разукрашенному по случаю торжества. Я показал ей его и она тотчас потребовала, чтобы я его представил.

Однако мое более чем скромное жалованье не позволяло таких излишеств. Я приходил к тете Лауре, но, увидев меня на пороге, она подносила палец к губам, а сама продолжала сидеть, прижавшись к радиоприемнику, как бы для того, чтобы не только слышать, но и вдыхать, осязать (то дрожащий, то сдержанный, то горячий, то нежный) голос боливийского артиста. Доктор подумал, племянник вот-вот добавит: «идти на эшафот».

Другой бы, располагая таким состоянием и внешностью — чуть тронутые инеем виски, упругая походка, элегантность манер (чем он привлекал завистливые взгляды даже абсолютно неприступных дам), — другой бы, повторяем, воспользовался своим временным положением холостяка и тряхнул стариной. Но и тогда Лучо не отступил от своих «Упражнений». Если на «Радио Сентраль» увидят, как он работает, меняя обличье, тотчас пойдут пересуды, мол, он — извращенец и его кабинет станет магнитом для грязного любопытства черни. Лучо подумал о том, о чем уже незачем было думать: о карете «скорой помощи», о врачах, о сестрах милосердия.

Мы выбирали самые отдаленные от дома кинотеатры: «Монте-Карло», «Колина», «Марсано», — чтобы проводить как можно больше времени вместе. Я часто наблюдал, как он пишет. С тех пор как начался мой роман с тетушкой Хулией, я меньше уделял внимания лекциям, больше — сочинению рассказов (пирровы победы), а потому был плохо подготовлен для такого испытания. Сержант сделал ему знак встать, но, по всей видимости, негр его не понял.

Было семь с половиной утра, я уже подготовил первую утреннюю радиосводку и намеревался отправиться в «Бранса» выпить чашку кофе о молоком, когда, проходя мимо швейцарской «Радио Сентраль», разглядел в окошечко свой «ремингтон». Он скоро обнаружил Сарате, полицейского, служившего вместе с ним еще в Айякучо. Что ты говоришь. Самым интересным во всем этом были определения, сущность введенной им «номенклатуры».

Зато мы постоянно общались по телефону. Достаточно было закрыть глаза, как в маленькой студии «Радио Сентраль» раздавались голоса прохожих, можно было различить отдельно брошенные слова, шутки, восклицания — все, что обычно слышишь, рассеянно бредя по многолюдной улице. Но в ту же ночь, ослабев от бессонницы, всегда толкающей к крайностям, он прочел листки. Тот стоял отвернувшись, будто одержимый неприязнью ко всем.

Кузина изображала с ней пируэты тореро, заворачивалась в нее, хохоча во все горло. Тогда-то полицейские схватили Гумерсиндо Тельо. Приехал в эту область и инженер Ильдебрандо Тельес со своей молодой женой (ее имя Майте и фамилия Унсатеги свидетельствовали о том, что в жилах женщины текла голубая кровь басков) и маленьким сыном Федерико. Сеанс окончился около двух часов ночи. Канцелярист усадил нас вокруг стола (не круглого, а квадратного), потушил свет и приказал нам соединить руки. Видимо, Роберто, погруженный в свои дела, не был способен дать юноше нужный совет.

Мы уже шли по улице Белен. Диктатор. В десять с четвертью (на это время я договорился с тетушкой Хулией отправиться в кино) мы сами устали ждать, пока почитательницы обессилеют и решили выйти. Употребление спиртных напитков во время несения службы. Мои старички пребывали в неведении и по-прежнему с ангельским выражением лица спрашивали, сопровождаю ли я в кино Хулиту, «ведь она так любит кино».

Та хладнокровно выслушала их. Вспоминая скульптурное тело носившей его фамилию француженки, Лучо Абриль Маррокин с облегчением подумал, что она родила не пухленькое существо — губителя ее красоты, а лишь крохотное подобие человеческое. С другой стороны, что я терял, проводя время с дамой, которая, по ее собственным словам, была для меня почти матерью. Чего же он ждет.

Кот и крыса». Определенно он там, потягивает пивцо за деревянной стойкой. «Море» в это время ограничивалось аплодисментами, вздохами, прикосновением к своему любимцу, который, хотя и без кровинки в лице, улыбался и бормотал сквозь зубы: «Пожалуйста, друзья, только не расцепляйте руки. » Но вскоре нам пришлось отражать форменные атаки. Значит. Униженно кланяясь, она попятилась к двери и вышла.

С тех пор с точностью небесного светила «свидетель Иеговы» являлся к нему в разное время дня и ночи, желая просветить судью и навязывая ему брошюры, книги, журналы всевозможного формата и тематики, пока наконец судья, уверившись в невозможности оградить свой семейный очаг с помощью цивилизованных методов убеждения, не прибегнул к содействию полиции. «Только почти, — подумал Литума, — ведь ты никогда не испытывал и не испытываешь страха, Литума, даже не знаешь, с чем его едят, этот самый страх». Пребывая в каком-то мистическом оцепенении, он еще слышал жуткий рев, крики, рыдания. Но дон Федерико всю свою жизнь посвятил одному-единственному крестовому походу и не позволял кому-то или чему-то (за исключением сна, пищи и общения с семьей) отвлекать его. Она была сестрой жены моего дяди Лучо и лишь накануне вечером прибыла из Боливии.

Теперь Лучо занимался инвентаризацией образцов. Но будучи в душе кальвинистом, патрон не признавал сантиментов и заметил, что Лучо, независимо от того излечился он или нет от своего человеконенавистничества, должен под страхом штрафа аккуратно являться на службу в фирму «Антигрызуны». Услышав, что речь идет о его землячке, он проявил необычайную галантность.

В разговорах с супругой он обычно давал детям презрительные клички вроде «зародыши» или «сосунки». Доктор Кинтерос увидел, что его брат Роберто, стоя на верху лестницы, делал ему какие-то знаки. Позднее Гумерсиндо Тельо покинул квартиру Г, предварительно посоветовав Сарите Уанке Салаверриа не обмолвиться о происшедшем, если она хочет дожить до старости (он даже потряс ножом в доказательство, что говорит серьезно). Зажегся зеленый свет светофора — машины, стоявшие позади его автомобиля, стали сигналить. А, приветствовать их.

Тормозя перед светофорами, он закрывал глаза, как делал всегда, вспоминая тот страшный рассвет и его охватывало горькое, жгучее чувство ибо, как гласит пословица, «тяжко нести ношу одному». Три часа провел в комнатушке Гильермо — голова моя была забита юридическими терминами, я был подавлен огромным количеством латинских цитат, которые мне предстояло выучить. Настоящим чудом было бы найти полицейского Умберто Киспе, который отвечал за рынок. Девочка была тяжело ранена или уже скончалась.

Впервые за этот день он увидел негра. «Кот погнался за крысой, опрокинул ящик, другой, вот и обвал», — подумал сержант и представил себе несчастного кота, распростертого среди крыс, раздавленного грудой мешков и бочек. «Свидетели Иеговы». Вынув пистолет из кобуры, он снял его с предохранителя и взял в левую руку фонарь. Доктор, перепрыгивая через ступеньки, бежал сквозь расступавшуюся перед ним толпу.

Стояла еще глубокая ночь, но уже чувствовалось приближение рассвета: появились автомобили, один за другим катили грузовики, спешили забулдыги-полуночники. Лишь к одиннадцати часам вечера я добрался до своих стариков — дедушка с бабушкой уже спали. Была ли девочкой Сарита Уанка Салаверриа. После передачи сводки в восемь утра я отправился в центр города, заглянул в цветочный магазин и послал ей букет роз, который обошелся мне в сто солей и прикрепил к нему визитную карточку, где после долгих сомнений написал фразу, казавшуюся мне образцом лаконизма и элегантности: «С глубокими извинениями». Словно пылающую головню, он зажал в правой руке проклятый журнал.

В полдень мой мозг пылает, как факел. Мы снова заговорили о Педро Камачо. Ради того, чтобы его дочери попали в пять процентов добродетельных, дон Федерико организовал их жизнь по жесточайшей схеме: никогда и никаких вырезов на платьях зимою и летом — темные чулки и блузки с длинными рукавами им не разрешалось красить ногти, губы, подводить глаза, румянить щеки, не разрешалось делать никаких причесок — все эти челки, «лошадиные хвосты», переплетенные косички служили уловками для привлечения самцов девочкам были запрещены спортивные игры и развлечения, предполагающие наличие поблизости мужчин, как-то: посещение пляжа или дней рождения. Она посмотрела на меня с таким удивлением, будто на глазах у нее совершилось чудо. Опьяневший от запаха хлороформа, Лучо почувствовал прилив умиления и по его щекам побежали слезы, когда через марлевую повязку, покрывавшую лоб, он ощутил прикосновение губ супруги. Я подтвердил: мол, ничуть в этом не сомневаюсь.

Мысль о шести-семи Тельесах, обученных в лучших академиях, которые могли бы не только продолжить, но и увековечить его клятву, привела дона Федерико (его, отрицавшего саму идею брака. ) в брачное агентство: здесь за несколько завышенное вознаграждение ему был найдена жена ей было уже двадцать пять лет, она не блистала красотой, скорее наоборот (ей не хватало зубов и, кроме того, она отличалась излишками жира в талии и на бедрах), но зато обладала тремя качествами, затребованными женихом: отменным здоровьем, целомудрием и способностью к продолжению рода. В змеевидной колонне автомобилей он проехал по авениде Такна, затем свернул на авениду Вильсона, затем — Арекипы, направляясь в район Барранко, где его ждал обед.

Вот и сейчас: он пришел на автостоянку (взглядом кондора окинул свой «додж», убедился, что тот вымыт), включил зажигание (по часам выждал две минуты, пока согреется мотор), а мысли его, подобно бабочкам, пляшущим вокруг огня, вновь возвращались ко временам и местам его детства, к заброшенной в сельве деревушке и к тому случаю, который определил его судьбу. Много времени спустя Лучо узнал: он был сбит грузовиком не потому, что существует извечная справедливость, неотвратимое торжество которой отражено в верной пословице «око за око, зуб за зуб», нет — у машины, спускавшейся от горных разработок, отказали тормоза. Часть стены закрывал план города, прикрепленный кнопками. После нескольких безуспешных кругов и многочисленных свистков.

Беседа с Хенаро-сыном, примирение с тетушкой Хулией меня здорово подстегнули и я вернулся в свою будку с горячим намерением взяться за рассказ о «летающих» мальчишках. И не только из-за разницы в возрасте. Кузина Нанси была настолько добра, что вместо возражений соглашалась со мной. «Меня вылечили», — твердил счастливый коммивояжер всю последнюю неделю он спал ежедневно по семь часов и вместо кошмаров ему снились прекрасные сны: он загорал на каких-то экзотических пляжах под солнцем, напоминавшим футбольный мяч, вокруг него под перистыми пальмами ползали черепахи, а в голубых водах весело кувыркались в любовных играх дельфины.

Изобразив — акустически — главную площадь, он без особого труда создавал звуковую картину роскошной виллы великосветской дамы в Лиме, устраивающей чай (естественно, чашечки китайского фарфора) для своих приятельниц: Батан звякал железками, царапал по стеклу и, дабы имитировать скольжение стульев и шаги людей по истертым коврам, водил по собственному заду маленькими дощечками. Судья не дрогнул. Мы действительно шли в кинотеатр, но здесь выбирали самые последние ряды партера, где (особенно если фильм был плох) могли целоваться, не мешая другим зрителям и не опасаясь быть узнанными. Мы блуждали по пустынным улицам Мирафлореса (каждый раз при появлении автомашины или прохожего мы отстранялись друг от друга) и говорили обо всем на свете, а в это время нас поливал тихий дождик (стояло то мерзкое время года, которое в Лиме называют зимой). Сделав открытие — его семейный очаг, который он всегда считал пуританским, заражен не только общегородским поветрием пляжного нудизма, но еще и эксгибиционизмом (а может, вдобавок нимфоманией. ), он ощутил слабость во всем теле и известковый привкус во рту и вдруг впервые задумался: оправданна ли его жизнь.

Потом опять все стихло и только слышались издалека рокот моря и свист ветра, ударявшего по крышам и путавшегося в проводах. Все они находились в чистилище, все посылали нам приветы, все просили молиться за них.

В этот момент он услышал голос Яблочка. Да, с тех пор как он поселился в Ла-Виктории, в любой час и в любом месте. Возможно, плод был женского рода. Его супруга и дочь находились в Европе, обогащая эрудицию и обновляя гардероб, так что раньше конца месяца их ждать не следовало. Однако, заметив, что к нему направляется Яблочко, негр вновь издал леденящий душу крик (Литума заметил, что лейтенант Конча от потрясения чуть не свалился на пол вместе со стулом и что Сопливый смешал в этот миг на доске шашки) и опять попытался вырваться на улицу. Тексты были засорены словами чисто кубинского происхождения, которые за минуту до каждой передачи сам Лусиано и сама Хосефина и их коллеги переводили как могли (и всегда плохо) на разговорный язык перуанцев.

Не торопясь я пошел к автобусу на площади Сан-Мартина, чтобы отправиться в Мирафлорес. Но в этот момент он ощутил боль в спине: донья Сойла, встав с колен, укусила его. Таким образом, он округлился до пяти тысяч солей. Их охватила вязкая, почти густая ночь.

Громадный стол и «ремингтон» буквально подавляли Педро Камачо. Лучо прибежал к дону Федерико Тельесу Унсатеги, он целовал руки уроженца Амазонки, называл его «советником-спасителем и новым отцом». В конце концов он остановился на моем древнем, огромном, похожем на катафалк «ремингтоне», на котором годы вроде не оставили никакого следа. Абсолютно подавленный, Великий Паблито со всем соглашался, повторяя как заведенный: «Все верно я и не подумал об этом вы абсолютно правы» и смотрел на меня так, будто он уже уволен.

Урывая часы от занятий в колледже «Канадские братья» и от сна (но не от отдыха ибо с момента трагедии он уже никогда больше не играл), Федерико усовершенствовал мышеловки, добавив лезвие, перерезавшее тело животного. Сержант Литума поднял воротник плаща, потер руки и приготовился исполнять свой долг. Две тысячи я отдавал своим старикам на домашние расходы.

И Лучо уразумел, что не преднамеренно, а естественно и закономерно, как ночь сменяет день, он перешел к «Практическим упражнениям». По описаниям медиума, загробная жизнь была совсем будничной, невоодушевляющей. Вот почему».

Не поискать ли Курносого или Початка. Девочки стояли у лестницы. С нетерпеливым жестом он ответил, что снял себе «студию» недалеко от «Радио Сентраль» на улице Килка и что он великолепно чувствует себя где угодно: разве весь мир — не родина артиста. В темноте ребята ложились у края взлетной полосы аэродрома Лиматамбо и — Паскуаль клялся в том — каждый раз при взлете самолета силой воздушной волны мальчиков поднимало на несколько сантиметров над землей. Несколько лет назад к нему в дом постучал некий тип, прибывший на велосипеде и предложил ему журнальчик «Проснись. », каковой, поддавшись минутной слабости, судья и приобрел.

Я передам им приветы от тебя. Когда же ему сообщили подробности обвинения, Гумерсиндо Тельо искренне изумился, отрицая вменяемую ему вину, но через минуту (быть может, обвиняемый вначале просто симулировал замешательство, обдумывая форму будущей защиты. ) расхохотался, сказав, что это есть испытание, ниспосланное ему Богом, дабы узнать, тверда ли его вера и готов ли он к самопожертвованию. Изделие послужило ему образцом для изготовления многих других. Техника его вначале была очень примитивной: мышеловка. Сердце забилось от волнения и он ощутил, как лоб и руки его вспотели.

Ничего необычного я не заметил, если не считать одной любопытной детали, всколыхнувшей мои подозрения. Яблочко Аревало уже стоял в плаще, с замотанным вокруг шеи шарфом.

Если бы речь шла только о пятикилометровом расстоянии, отделявшем его дом от «Лаборатории Байер», дело не было бы столь безнадежным — для измученного духа двухчасовые утренние и вечерние прогулки, возможно, принесли бы успокоение. Дон Федерико почувствовал: вся кровь в нем застыла и перестала бежать по сосудам.

Они потребовали от девочки рассказать о том, что случилось, но она отказалась. Но боги и люди обратили в пепел пламень инженера. Разве не был он признанным танцором. Сержант спустился в подвал и открыл дверь. Сержант рванулся было, схватился за кобуру, потом замер. После чего он вновь обретал надежду и пребывал в состоянии эйфории.

Тетушка Хулия звонила мне из магазина, что был на углу, по меньшей мере трижды в день. Тогда на глазах у публики дядюшка Хорхе поднялся и возопил, словно Дон-Кихот: «Замолчи, несчастный, я научу тебя уважать даму. » Затем он, как боксер, готовый к бою, направился к столику оскорбителя, но через секунду понял, что попал в глупейшее положение ибо выкрики псевдоклиента в адрес певицы были частью шоу.

Доктор дон Барреда-и-Сальдивар улыбнулся. Доктор втолкнул Ричарда в машину, дал водителю адрес, сел сам. Он был грустен.

С некоторым опозданием я обнаружил, что она привлекательна. Он не ожидал подобной реакции от своих дочерей. Это была тетушка Хулия.

Как всякое существо, возвысившееся над обыденностью, она являлась объектом критики: ее осуждали, ее поносили коллеги-врачи, все эти психиатры и психологи, неспособные — в отличие от нее — творить чудеса. Здесь дон Федерико потерпел фиаско.

Испытание было ужасным, учитывая ранимость будущего писателя. Такой беды следовало ожидать. Церемония продолжалась еще несколько минут и все это время ее участники бормотали молитвы и окунали в воду новообращенного, пока у него не закатились глаза и он чуть не захлебнулся.

Она поведала мне историю своего замужества. Было еще довольно рано, но тем не менее у кафе Дэвори толпились уже в полном сборе непременные юнцы в распахнутых рубашках и с длинными спутанными гривами. От влюбленных мы унаследовали уважение к классическим ритуалам молодых возлюбленных района Мирафлореса тех времен (хождение в кино, поцелуи во время сеанса, прогулки под руку по улицам), а также непогрешимое поведение (в те доисторические времена девушки этого района приходили к алтарю целомудренными и позволяли прикоснуться к себе лишь после того, как возлюбленный был официально возведен в ранг жениха).

Дети. Доктор дон Барреда-и-Сальдивар приказал стражникам снять с обвиняемого наручники и выйти. Я пытался его отрезвить. «А ты смог бы прочесть семьдесят килограммов рукописей.

Перед Лучо катился старый и дребезжащий грузовик. То была привычка, родившаяся в начале его судебной карьеры даже самых закоренелых преступников он допрашивал наедине, без охраны, по-отечески беседуя с ними и на этих «tete-a-tete» обвиняемые обычно открывали ему душу, как грешник исповеднику. Увидев сержанта, он вытянулся. Однако из бесчисленных юношей Мирафлореса и Сан-Исидро, увивавшихся вокруг Элианиты и готовых на преступление ради женитьбы на ней, Рыжий, без сомнения, был самой неудачной кандидатурой и к тому же (доктору Кинтеросу стало стыдно, что он позволяет себе так судить о том, кто через час-другой станет его родственником) самым бездарным, туповатым и глуповатым.

Однако в последующие дни нервное напряжение спало игра постепенно обрела спортивный характер эти занятия возвращали его к детству и занимали часы, которые раньше он не знал чем заполнить, лишившись жены и не умея развлечься, поскольку не был ни книголюбом, ни меломаном. Они нимало не удивили его. Моим спасителем явился приятель с факультета, звали его Гильермо Веландо, родом из Каманы.

Мои собственные дедушка и бабушка всегда имели «склонность к романчикам», как выражалась бабушка Кармен теперь же ими овладела подлинная страсть к радиопостановкам. Паскуаль отреагировал первым. Чтобы скоротать бессонную ночь и как-то развлечься, Лучо решил испытать на практике эффективность «Упражнений», не веря в их терапевтическое свойство. Глаза юноши остекленели, голос прерывался.

Тетушка Хулия еще раз поблагодарила меня за розы — я увидел букет на серванте в зале и роз там было совсем немного, — и, как всегда, стала острить, требуя, чтобы я покаялся и рассказал, что за «программа» была у меня в тот вечер, когда я надул ее: девица из университета или вертихвостка на радио. Доктор Кинтерос, едва подойдя к дверям особняка брата, определил, что размах празднества превосходит все его расчеты, ему придется присутствовать при событии, которое репортеры светской хроники нарекут «потрясающим». В те дни я как раз посмотрел мексиканский фильм (много лет спустя я узнал, что это была картина режиссера Бунюэля и узнал, кто такой сам Бунюэль) «Забытые», который мне очень понравился.

Трех тысяч солей прежде мне с лихвой хватило бы на мои грешки: сигареты, кино, книги. Мы отказались от посещения «Бранса» на авениде Ла-Кольмена, так как здесь собирались все сотрудники «Радио Панамерикана» и «Радио Сентраль». Когда все ушли, дон Федерико по привычке сам закрыл помещение на два замка, надвинул серую в крапинку шляпу и направился по зловонным тротуарам улицы Уанкавелика к стоянке, где находилась его автомашина (седан марки «додж»). Разум ее являл собой нечто материальное, доступное слуху, зрению и обонянию пациентов, которых она предпочитала называть «друзьями». Что ты — дикарь и чтобы ты позвонил ей и извинился.

Дурак. На рассвете он почувствовал укусы стальных зубов. Я никогда не бывал в ресторане «Боливар» и он показался мне изысканнейшим и элегантнейшим местом в мире, а еда — самой утонченной из всего, что я когда-либо пробовал. Он искупался при свете луны, лег и заснул. Ночь в Кальяо — влажная и темная, как волчья пасть.

Затем с медлительностью священнослужителя встал (до этого он сидел на подоконнике около примуса), подошел к чемодану и стал извлекать из его недр, как иллюзионист извлекает из цилиндра голубей и флажки, абсолютно неожиданный набор предметов: парик английского судьи, накладные усы различных размеров, каску пожарного, военный орден, маски толстухи, старика, глупенького ребенка, жезл регулировщика уличного движения, зюйдвестку и трубку старого морского волка, белый медицинский халат, накладные носы и уши, ватные бороды Он механически перебирал все эти предметы и — может, чтобы мы лучше оценили их или подчиняясь внутренней потребности, — то вынимал их, то снова прятал, укладывая и вновь доставая с ловкостью, выдававшей старую привычку и постоянное занятие этой коллекцией. Какое же зло приносили человечеству невинные создания. Слева от него простирался пустырь, справа — громада первого склада морского вокзала. Первые ступеньки лестницы мы смогли одолеть без особых потерь, пробиваясь сквозь море поклонниц локтями, коленками, головой, плечами. Убеждал, что по собственному опыту знаю: боливийцы — люди с норовом и Педро Камачо непременно вступит в конфликт со всем персоналом «Радио Сентраль».

В том, что он говорил, не было ни капли высокомерия, только искреннее беспокойство. Эта часть работы всегда вызывала особое неудовольствие жителей, домохозяек и служанок. Он поднял ее на руки и в сопровождении друзей и подружек понес невесту по лестнице, следуя за сеньорой Маргаритой, беспрестанно твердившей: «Сюда, сюда, в ее комнату, осторожней, пожалуйста. Нет, сказал себе дон Федерико, несмотря на всю его опустошенность и гнев, он еще не испил до дна чашу с ядом. Потом потребовал от продавца счет на двадцать солей — именно столько стоил план. В руках его дрожал стакан с виски. — кричал Хавьер).

«Они все знают и что-то уже придумывают», — уверял я Хавьера, а он, обозленный тем, что я без конца говорю об одном и том же, отвечал: «В глубине души тебе до смерти хочется этого скандала, чтобы потом было о чем писать». Он покачал головой: нет, ему никто не нужен, хватит — и даже с лихвой — его одного.

Труд имел длинное название: «Десять тысяч цитат из произведений ста лучших писателей мира». Хенаро-сын решил переждать еще полчаса, считая, что поклонницы устанут ждать и удалятся. Вдруг ему показалось, что он уловил прерывистое дыхание.

Здесь находилась консультация (точнее, храм исповедальня, лаборатория духа) Люсии Асемилы. Полем битвы для техников служили улицы, поля, они выискивали, охотились и истребляли, получая директивы, научную и техническую помощь из Главного штаба, возглавляемого доном Федерико (кроме него в состав штаба входили еще шесть технократов, только что отправившихся обедать). Но плач не был ни слишком громким, ни долгим, чтобы разбудить его.

Педро Камачо казался человеком, не способным тратить свое время, свою энергию ни на дружбу, ни на что иное, что могло бы отвлечь его от «искусства», то есть от его работы или, скорее, порока, страсти, сметавшей все преграды: людей, предметы, желания. Доктор приказал подать себе завтрак и, пока его готовили, позвонил в клинику.

Благодаря искусным врачам исполнительным сестрам, преданной, как Мария Магдалина, супруге и солидарности патронов «Лаборатории Байера» последние, кстати, проявили себя безупречно и с точки зрения участия и в денежных пособиях. Практические занятия в отличие от теоретических основывались на четких предписаниях. Но он не стал говорить об этом племяннику. Однако семейный очаг, напоминавший гнездо голубков, с уютно горящим под музыку Вивальди камином, в чем-то сохранил следы терапии профессорши Асемилы (как свет давно угасшей звезды, доносящийся сквозь далекие пространства или растущие еще какое-то время волосы и ногти покойника). «Сны сбылись, я убил собственную дочь.

За истекшее время его последовательными усилиями, вероятно, было уничтожено больше грызунов, чем родилось на свет перуанских граждан. Он не слышал, как они спустились вниз. Во сне ему казалось, будто он слышит плач девочки. Они рассказали, что в этот вечер подписали контракт с Лучо Гатикой на его выступления в течение недели как гостя «Радио Панамерикана».

---