Опыт практический, выверенный для Пилата важнее зыбкой утопии «нового храма истины» (5, 26). Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти» (5, 31). Поистине уникальным является роман «Мастер и Маргарита». Диалог может разрастаться в полилог со множественностью сознаний, речевых активностей (полилог главы 24 «Извлечение Мастера»). М. М. Бахтин писал о «большом диалоге» и микродиалоге романа, о диалогических «далеких контекстах» будущего восприятия и осознания творений искусства.
Сейчас, перед тем как намекнуть о серьезном деле, прокуратору важно выразить чувство глубокого доверия начальнику своей тайной стражи: «Теперь я спокоен, как, впрочем и всегда спокоен, когда вы здесь». Иешуа выражает стойкую убежденность: «Настанет игемон» (5, 33). Беречь твой сон буду я. Фантазия знаменитого скульптора Александра Иулиановича Рукавишникова изобразила в машине ЛЮБОВЬ – Мастера и его Маргариту. Повествователь неторопливо ведет рассказ, погружая читателя в странности страшного майского вечера (пустота аллеи, «прозрачный гражданин»). Но преследует при этом свои личные цели.
Напрямую договариваться о том, как совершить преступление, Пилат не может. Внутренний мир Иешуа читателю почти не раскрыт, он домысливается исходя из философем, религиозных символов, «мифических» проекций на евангельский пратекст. Но тебе придется ее говорить. А Мастер и Маргарита какое-то время стояли на углу Воротниковского переулка и Садового кольца, у дома, в котором прежде снимал квартиру друг Пушкина Нащокин и где до недавнего времени располагалась галерея «Дом Нащокина».
«Покой» Мастеру дает Воланд, Левий приносит на то согласие силы излучающей свет. Получив исчерпывающую характеристику, прокуратор «оглянулся, нет ли кого на балконе и потом сказал тихо: Я получил сегодня сведения о том, что его зарежут этой ночью». Вот таким образом прокуратор ведет себя так, как должен, в соответствии со своим предназначением. Воланда именно вот таким образом трудно рассматривать в ряду с другими героями. Он придавал первостепенное значение полифоническому диалогу сознаний героев «в области слова», в процессуальности романного целого.
Они в течение почти полутора веков определяли научную парадигму знаний о Христе, в том числе и в атеистическом советском государстве 38. Приятели советуются. Книга, которую можно читать и перечитывать десятки, сотни раз, но так до конца и не понять.
Прокуратор на одну из реплик арестанта, что «злых людей нет на свете» (5, 29), отвечает глубокомысленной усмешкой: «Впервые слышу об этом, но, может быть, я мало знаю жизнь. » (5, 29). Поклонники творчества М. А. Булгакова с легкостью запоминают их. «Иностранец» вдруг повергает Берлиоза в удивление: «Вам отрежут голову. » (5, 16). Преобладанием философского дискурса определяется сам тип романного философского диалога. «Правду говорить легко и приятно» (5, 31), — произносит арестант.
Нетерпение, заносчивость Бездомно го противопоставлены умудренному скепсису Берлиоза. Следует категоричный ответ Бездомного: «И дьявола. Берлиоз и Бездомный сталкиваются с необычным воочию и как бы отгоняют его от себя. Воланд неистощим на аргументацию, пусть даже лукавую и из области чудесного.
Он прельщен сомнениями и в то же время холодно расчетлив. Он может позволить себе лишь некоторые «слабости». Слушай беззвучие, слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной. Герой «ершалаимских глав» пытается отвечать на многие «последние вопросы»: Бог и вера, власть кесаря, новый храм истины, царство истины и правды. М. Булгаков в этом философском диалоге «решал» богословские и историософские вопросы, отраженные в художественно-философском построении романа. Помимо обычных различительных реплик прямой речи Булгаков смело вводит в диалог новый элемент диалоги ческой встречи двух или нескольких сознаний — внутрен нюю речь, которая становится диалогической не только с «точки зрения» читателя, но и кругозора героя.
Га-Ноцри. » Однако этого не происходит. Но его философия, внешне противостоящая как будто суетности житейской мудрости, погружена в стихию «мудрости мира сего». Эти три диалога являются целиком философскими.
Они создают основной событийный ряд романа. Различие между ними — в возрасте интеллекте и темпераменте. Философские диалоги "Мастера и Маргариты" мало напоминают отвлеченные рассуждения. Из диалога вырисовывается философско-художе ственный универсум булгаковского романа, проясняется окончательный онтологический статус «духа зла и повелителя теней» (5, 349), Левия Матвея и его учителя (характерно, что имя Иешуа в диалоге не называется). Они разного типа и различаются по содержанию имеют свою тему, ситуацию высказыва ния.
Он начинает беседу о главном с казни, спрашивает, как вели себя осужденные, толпа. В исследовательской литературе существует многоуровневая трактовка диалога, представляющая его в бесчисленном количестве вариантов: искусства и жизни, читателя и писателя, творческого субъекта и его «материала», субъекта и объекта, двух субъектов, автора и героев, повествователя и персонажей, персонажей между собой, образов, мотивов, композици онных элементов структуры. Рассудок прокуратора взял верх над его же чувствами и совершилась трагическая ошибка. И сразу в роман входит таинствен ное, странное — поэтика недоговоренности.
Убедительней слов последний жест прокуратора: он предвкушает убийство Иуды. Герои подобного диалога философствуют, т. е. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени. » (5, 350). И Михаилу Александровичу с его рассудоч ным умом ничего не остается, как признать собеседника сумасшедшим. Нигде в романе не говорится о каком-либо «равновесии» добра и зла, света и теней, света и тьмы. Фабульные моменты в диалогических репликах, объясняю щие загадки действия, присутствуют в процессе диалога в единстве и различном соотношении с чисто философски ми рассуждениями. Прокуратор молчит, хотя нервы у него не выдерживают: «Безумец.
Роман Михаила Булгакова«Мастер и Маргарита»— ярчайший шедевр и самый загадочный из романов за всю историю отечественной литературы XX века. В тот момент, когда к Воланду приходит Левий Матвей просить за Мастера и Маргариту, темная и светлая стороны на короткий момент объединяют силы, чтобы решить важный вопрос. Последующие реплики диалога напоминают форму допроса иностранца. Чуть больше страницы текста занимает философский диалог Воланда и Левия Матвея, в репликах которого предопределен итог земного пути Мастера и Маргариты, реализуется всемогущая воля того, кто «прислал» «бывшего сборщика податей» (5, 349), в посмертной судьбе героев. Принципиальный спор с Воландом — отражение нескончаемой борьбы за право светить или покрывать мраком «грустную» землю.
Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Психологический рисунок его подробен, самосознание философично. Собеседники согласны друг с другом в одном убеждении: «что написано в Евангелиях, не происходило на самом деле никогда» (5, 44). Воланд проявляет себя неожиданным философским вопросом: «А дьявола тоже нет. » (5, 45). Он знает, что у стен дворца есть «уши» и за каждым его шагом, словом, жестом здесь следят.
Диалог принимает философскую остроту, когда Иешуа провозглашает, «что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины» (5, 26). Пилат срывается на крик: «Оно никогда не настанет. » (5, 33). Афраний хорошо понимает Понтия Пилата. Он в больничной пижаме, она в едва наброшенном на голое тело плаще. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. Между героями происходит странный разговор.
Вот твой дом, твой вечный дом. 1, 5). Он «всесилен» в своем всезнании, совершенности разумного. Эта линия европейского рационализма по-особому осознается в "Мастере и Маргарите". Возникает ощущение прямой связи между сознаниями в самых потаенных глубинах человеческого духа: «Тут дьявол с богом борется, а поле битвы — сердца людей». Общий тон повествователя — поначалу тон беспристрастного рассказчика — изобилует акцентными вводными сочетания ми слов типа: «следует отметить» (5, 7), «прошу заметить» (5, 8), «надо заметить» (5, 9), «между прочим» (5, 9), «и вот как раз в то время» (5, 10), «когда, откровенно говоря» (5, 10), «приходится признать» (5, 10), «необходимо добавить» (5, 12).
Здесь уже Афраний не выдерживает и пытается заставить Пилата проговориться. Иван чувствует приближение «чертовщины» и чертыхается: «А какого черта ему надо. » (5, 12) «Вот черт его возьми, а. » (5, 15). Это все ему действительно положено знать. Берлиоз же затвердел в одномерном своем существовании. Мастер создавал историческую версию событий в Ершалаиме.
И это становится еще одним пунктом философской ошибки: «Бог один, — ответил Иешуа, — в него я верю» (5, 33). Толкование этих слов и перевод их с древнегреческого неоднозначны: «Восточное христианство понимает это место, как утверждение непобедимости света, западная же церковь, наоборот, — как признание упорства тьмы»42. Многочисленные примеры сатирико-нравоописательного диалога есть в «московских главах» "Мастера и Маргариты". Слово Иешуа побуждает к отказу от такого единства, к дроблению сознания, к растворению Истины в хаосе мелких недоразумений, подобных головной боли. Чисто «сюжетные» диалоги — Афрания и Понтия Пилата, Маргариты и Азазелло, Ивана и Стравинского. Страх переходит в ужас, затем в тревогу.
Берлиоз предстает олицетворением непробиваемой косности сознания. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Арест по тяжкому обвинению для него первая серьезная встреча со злом»40. В Иване, кажется, еще не потеряна до конца необходимая для коренной ломки сознания восприимчивость. После этого Пилат излагает подробности будущего преступления.
Накопленные и «дешифрованные» «мотивные соответствия», литературные реминисценции, скрытые цитаты, предполагаемые объекты пародирования, архетипы, устойчивые символы, знаки — материалы для обширного текстологического историко-литературного и реального комментария к роману. Данный «диалог в диалоге» сводит философскую, с элементами пророчества, речь Иешуа и глубокий философский пессимизм дискурса Пилата в конфликт двух взаимоисключающих жизнеотношений. Пилат видит, что говорит с «философом», с этим именем обращается к собеседнику и главный свой вопрос формулирует философски: «Что такое истина. » (5, 26). Пилат выясняет, что из себя представляет предатель, его интересы, «страсти», род занятий. Прокуратор очень осторожен.
Цитаты удивляют и поражают своей емкостью и попаданием точно в цель. В разговоре Берлиоза, Бездомного и Воланда намечается, как указал Б. В. Покровский, концепция «объективной линии европейского рационализма» от Аристотеля через католицизм до Канта и далее — к атеистическому марксизму, коммунистической «кошмарной реальности послереволю ционной Москвы 20-х30-х годов»37. Последний «закатный» роман Михаила Афанасьевича Булгакова принес особенную известность и популярность автору.
Постепенно Берлиоз успокаивается. Стиль «Мастер и Маргариты», цитаты из романа потрясающе красивы. Начальник тайной стражи знает, кто именно интересует прокуратора больше остальных. Так произошло и с пятым прокуратором Иудеи. Всеведение, отрицание и разрушение «старого софиста» (5, 350) (заметим смелость и непоколебимую убежденность вестника Левия Матвея) в этой сцене теряют свою совершенность. «Прокуратор слишком добр», – говорит он.
Но государственная идея затмевает в прокураторе чисто человеческий помысел прощения. Даже оставшись наедине с Афранием, Пилат говорит только то, что имеет право сказать. Но «этому Иешуа не было искушений в пустыне. Он нечто отличное от обыкновенной, да и самой исключитель ной, личности. Очень многие принимают за жизнь внешние блага и удовольствия.
Диалог «речевых активностей» субъектов создает образ идеи, «живое событие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний». Их хотели поставить их на Патриарших прудах, но не получилось. Функция провоцирования диалога в Воланде далеко не единственная. Теперь Мастер и Маргарита в машине с грачом установлены на долгую стоянку, как бы приглашая всех заглянуть и посмотреть другие чудеса в шикарном арт-доме «Рукав». И вам оно сейчас будет представлено» (5, 46).
Каждый из нас рано или поздно задается такими сложными вопросами. Комментаторы романа много копий сломали над фразой Левия: «Он не заслужил света, он заслужил покой» (5, 350). В момент казни Иешуа он уже понимал, что сделал ошибку, но исправить ее не мог – было слишком поздно. Понтий Пилат приходит к окончательному и бесповоротному выводу на основе своего опыта правителя, устоявшегося мировоззрения, взращенного одиночеством, скукой, «малодушными» помыслами о смерти, потерей веры в людей. Начинается диалог внешне полярных сторон о Боге и дьяволе, религии и атеизме, «области разума» и Иисусе как исторической личности, «доказательствах бытия Божия» и о «точках зрения» по отношению к ним. А затем снова расходятся каждый в свою сторону. Исключительное значение имеет сюжетная функция диалогов.
О смерти чуть раньше уже сказал «философ». Общее толкование мифологемы «покой» как бестелесного существования души Мастера в тех сферах, куда проникает дьявол, нам кажется вполне приемлемо. Диалог ненадолго прерывается. Прежде он боялся навредить своей репутации, переживал за свое имя.
Он хочет узнать у арестанта: «Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов. » (5, 33). В конце беседы Афранию остается лишь уточнить твердость намерений прокуратора: «замысел злодеев чрезвычайно трудно выполним. Он все-таки философ, Иешуа. Предмет их «ученой беседы» (5, 11) — отрицание веры в Бога, самой возможности рождения Христа — подключает к разговору неизвестного собеседника-иностранца. Вопрос о том, насколько она соответствовала воззрениям Булгакова, прямо зависит от развития авторской мысли в «двойном романе». Иешуа поразительно быстро находит ответ: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти» (5, 26).
«Необос нованный, но столь сильный страх» (5, 8) Берлиоза сперва мотивируется «ударом от жары», галлюцинациями. Сегодня. » Пилат повторяет, что, несмотря на все трудности, он не откажется от задуманного: «его зарежут сегодняу меня предчувствие Не было случая, чтобы оно меня обмануло, – тут судорога прошла по лицу прокуратора и он коротко потер руки». Философские искания смысла, цели своего предназначения – это все невозможно представить без «Мастер и Маргариты».
Цитаты из романа «Мастер и Маргарита» наполнены иронией, жизненной мудростью и многообразием выбора, который мы совершаем каждый день. Именно последнее пугает его, а не климат и нравы горожан. Разговор «незваного, но предвиденного гостя» (5, 349), создателя мифа о своем учителе и Воланда — кульминационный отрезок сюжета, философски напряженный обмен загадочными репликами.
Спустя время самый жестокий правитель будет согласен «погубить свою карьеру». Вот таким образом находились эти работы во дворе мастерской скульптора на Малой Молчановке. Вот таким образом Афраний и посылает «свой особенный взгляд в щеку прокуратора». Консультант заверяет, что он «лично присутствовал при этом» (5, 44). То же произошло и с героями романа М. А. Булгакова. – сказал Пилат, почему-то гримасничая.
Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Его внутренняя самопроверка осуществляется в тесных рамках догмата. Реальность существо вания Иешуа в мире романа дана в кругозоре Понтия Пилата и в репликах самого «бродячего философа» (5, 30).
Он может слышать чужую внутреннюю речь. Ответ начальника стражи: «Я счастлив служить под вашим начальством игемон, » – служит сигналом к продолжению беседы. Но Пилат не реагирует, не выдает себя. «Ты глуп», — бросает ему Воланд и в их раздраженном споре — неизбеж ная враждебность света и тьмы, о которых так хорошо сказано в Евангелии от Иоанна: «И свет во тьме светит и тьма не объяла его» (Гл.
Прокуратор умышленно и язвительно переспрашивает его: «И настанет царство истины. » (5, 33). Воланд «читает мысли» своих собеседников. Тот, кому Пилат доверяет свою жизнь. Афраний реагирует на эти слова своим особым взглядом: он все понял. Кто поможет в убийстве Иуды. Берлиоз говорит с Иванушкой об Иисусе.
Известно, что Христос в аналогичной ситуации безмолвствовал. Вместе с тем Берлиоз сомневает ся в истинности услышанного. И пятый прокуратор Иудеи вызывает к себе начальника тайной стражи – Афрания. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство и уж самое надежное. Нету никакого дьявола» (5, 45).
Глубоко анализируя каждый пункт романного диалога с позиции «профессио нального философа» исследователь делает вывод, что «благодаря разговору Берлиоза и Воланда мы понимаем, что роман Мастера в том, что касается образа Иисуса Христа, переносит нас в начало девятнадцатого века, в ту точку исторического развития, когда после «Критики чистого разума» начался процесс рационалистической демифологизации священных текстов христианства». В чистом виде сделать это нельзя. Личность «философа» поначалу располагает к себе Пилата. Более 15 лет назад Рукавишников создал в бронзе нескольких героев «Мастера и Маргариты».