Картина «Алжирские женщины» (часто «Алжирские женщины в своих покоях») была написана Эженом Делакруа в 1834 году и позднее послужила источником вдохновения для Пикассо, Матисса и Ренуара.
Неистовым романтиком Делакруа делает ориентализм. Восток – это Делакруа. И хоть «настоящие» женщины не такие как те, что изображены на полотне их жизнь самая обычная и не наполнена тем романизмом, что можно заметить на картине.
Этот современный человек, полный идей, мучается собственной неугомонностью и чувством бессилия в каждом случае он достигает пределов своих возможностей в попытках стать на один уровень с мастерами прошлого. Бывают ещё случаи, когда кураторы слишком любят (по-старомодному любят) то, что намереваются выставить. Его отец – крупный бюрократ, хотя ходили упорные слухи, что на самом деле отцом был знаменитый дипломат, гениальный хитрец и опытный предатель Шарль Морис де Талейран, министр иностранных при трёх режимах, соблазнитель и острослов. Здесь шла своим чередом привычная (даже немного сонная) жизнь, а наложницы в цветистых арабских нарядах, представлявшиеся художнику необыкновенно романтическими персонажами, выглядели самыми обыкновенными женщинами. Идеальные, статуарные, чётко обрисованные фигуры и буйство животных, людей, красок. Адские волны колеблют лодку.
Решающими событиями в жизни Делакруа были: учёба у Жака-Луи Давида, ученичество у Теодора Жерико, чтение Байрона, первый Парижский салон 1822 года, где он выставил написанную в подражание «Плоту Медузы» «Ладью Данте», первая актуальная политическая картина «Резня на Хиосе» (1824), вторая – самая знаменитая – актуальная политическая картина «Свобода на баррикадах» (1830), путешествие в Северную Африку в составе дипломатической миссии в 1832 году, вот, кажется и всё. Это многое говорит о характере патентованного романтизма Делакруа, а также о масштабе его художественных притязаний. Когда они были завершены их оказалось пятнадцать. В 1864-м устроили распродажу работ покойного. То есть не артефакты влекут за собой логику, а наоборот. Концептуально невыверенная.
Оттого в молодости Делакруа пришлось рисовать страшную резню в далёкой Греции и только революция 1830 года дала возможность сделать что-то Большое на домашнем материале, «Свободу на баррикадах». (см. Тут интереснее иное противостояние, нежели «классицизм versus романтизм» в литературе определим его как «Академия versus Богема», в искусстве – «академизм versus всё остальное». Это были элегии в честь друга. Но это взгляд довольно старомодный – на что указывает хотя бы употребление слова «прекрасный». Под сходнями плещутся наяды. Эта картина появилась после посещения художником Алжира, пока путешествовал и наслаждался культурой Северной Африки, где он смог увидеть настоящий гарем, поразивший его до глубины души.
Это были элегии в честь друга. Ранее, когда Делакруа учился при Пьере Герене, он стал друзьями с таким же студентом, Анри Дюпоншэлем, который недавно стал директором по сценическому дизайну в Парижской Опере (и позже станет ее исполнительным директором).
Когда они были завершены их оказалось пятнадцать. Энгр был главным – в глазах тогдашней публики – соперником Делакруа, более того, они вообще считаются антиподами. Он родился при Директории, детство, отрочество и юность провёл при Первой империи, молодость – при вернувшихся к власти Бурбонах (Людовике XVIII и Карле X), в зрелый возраст вступил после их свержения, пик его славы пришелся на правление Луи-Филиппа Орлеанского, здоровье художника стало сдавать при Второй республике, пока болезни не свели его в могилу при Второй империи. Шарль Бодлер сказал что романтизм – это прежде всего эмоциональный строй. Таким образом у него не было удачи в Марокко. Матисс известен изображениями томных, чувственных женщин, одалисок (французское слово для обозначения женщин из гарема турецкого султана).
Эффект в целом получается почти музыкальный». Это общество уже настоящей прессы и раннего арт-рынка, но буржуазный вкус ещё не стал мейнстримом, что произойдёт в конце XIX века, в эпоху импрессионизма. Собственно, «восход современного искусства» представляется кураторами как восход преимущественно французского художественного модернизма последней трети XIX – начала XX века.
Оно стало вехой в истории изобразительного искусства от «Алжирских женщин», в частности, были в восторге Ренуар, Пикассо и Матисс. Классицист и Романтик. Грешники цепляются за барку, она вот-вот опрокинется.
Этого, конечно, не скажешь о работах Эжена Делакруа. Делакруа этого гашишного красноречия решительно не одобрял, а когда были опубликованы непристойные бодлеровские «Цветы зла», с поэтом почти раззнакомился, заметив в разговоре с приятелем, что Бодлер действует ему на нервы.
Кажется, что (на его картинах – К. К. ) цвет отвечает сам за себя независимо от деталей одежды. Матисс известен изображениями томных, чувственных женщин, одалисок (французское слово для обозначения женщин из гарема турецкого султана). Мы живем в мире, который возник как раз в те времена, когда немолодой Делакруа стал уже художником почти официозным, когда Маркс сочинял «18 брюмера Луи Бонапарта», Флобер – «Госпожу Бовари», а Бодлер – «Цветы зла». В декабре 1954 года Пикассо начал создавать серию свободных вариаций на картину Делакруа Алжирские женщины в своих покоях.
Эжен Делакруа умер в 1863 году. По общему мнению именно в «Алжирских женщинах» Делакруа, опираясь на работы Шеврёля, начал свои эксперименты с цветом. Любопытна одна деталь. Иногда стоит называть вещи своими именами. Делакруа вроде бы фигура очень подходящая – он долгие годы вёл «Дневник», где записывал разного рода размышления по поводу природы искусства. Она лишь пробует главные свои конструкции и инструменты.
Ну и студенты разного рода арт-колледжей, даже школ. Тем не менее Делакруа – это Восток. Здесь всё ясно.
Таким образом, «восточный» мотив этой серии имеет не менее тесные ассоциации с творчеством Матисса, чем с Делакруа. Это были одалиски, которых так любил Матисс. Делакруа дружил с Теофилем Готье, Фредериком Шопеном, Жорж Санд и десятками других знаменитостей, его работы часто покупало государство (хотя не всегда), ему давали обильные заказы на роспись разного рода официальных учреждений, после смерти он стал предметом культа у нового поколения художников, точнее – сразу у двух. Печально, но это так. Да потому, что – в отличие от коллег по жанру – Делакруа всё-таки рисует «другого» как «своего».
Однако концепция кураторов не сработала. Готье, Мериме и даже Нерваль рассудочны, несмотря на все полыхания страстей, которыми обуреваемы их герои. Влияние Делакруа на модернизм в искусстве (и культуре вообще) огромно, но искать его следует не совсем там, где это кажется Нуну и Риопеллю. Тогда они придумывают концепцию для отвода глаз, ведь сегодня нельзя же без этого. На самом же деле Энгр тот ещё (используя тыняновскую терминологию) «архаист», а Делакруа не только романтик. Для этого не подходят ни парижские буржуа, ни пикардийские крестьяне и их лошади и коровы, ни даже солдаты и офицеры довольно мирной эпохи между 1815-м и 1854-м (Жерико успел воспользоваться в этих целях наполеоновскими войнами, но он был старше).
Лодка приближается к пятому кругу ада, его освещает зарево адского города Дит. Непродуманная. Но всё это на первый взгляд. Первых назвали импрессионистами, вторых – уже позже – постимпрессионистами.
Нет, неверно. Хотя у Энгра вроде бы можно найти примеры этого жанра (например, знаменитая «Турецкая баня», ей посвящены лучшие страницы упомянутой книги Калассо), но, конечно же, вершиной его считается Делакруа. Не будь трёх французских революций в течение шестидесяти лет, не было бы не только «Свободы на баррикадах», не было бы вообще того странного, сильно перемешанного французского общества из которое формировалась публика Делакруа. Это общество уже буржуазное, но в нем ещё играют важную роль аристократия и дворянство.
Нет, пожалуй, не «скверная» и не «плохая», а неумная, что ли. Пикассо создал вариации от «А» до «О». Да и вообще, что такое «французский романтизм». Одежды наложниц разнообразны, но самый элегантный наряд у лежащей слева. И ещё он видел в Делакруа настоящего «современного художника» (напомню, что понятием «современность» мы тоже почти полностью обязаны Бодлеру, как и многим, очень многим другим), принимая за «современность» вот такое качество: «Делакруа художник, лучше всех экипированный для того, чтобы изображать современную женщину в её героической манифестации, неважно, в каком смысле мы используем слово героический – в божественном или инфернальном.
Из этого можно сделать вывод, что данная особа является любимой наложницей султана. И это очень странно. Делакруа ведь не просто любил Рубенса и других старых мастеров, в его голове была Идея Высокого (читай Великого) искусства, однако буржуазная французская жизнь материал для этого предоставляла скудно. Некоторые фрагменты полотна написаны двумя контрастными дополнительными цветами (зеленым и красным).
Изнутри гарем оказался совсем не таким загадочным, каким изображал его Делакруа на своих ранних «восточных» картинах. Сам он писал, что арабы напоминают ему древних греков и древних римлян разом: «В дверях у меня греки и римляне – это завёрнутые в белые покрывала арабы, которые похожи на Катона или Брута». Чернокожая девушка, как бы уходит с картины, сообщая что-то другим прекрасным особам. Интеллигенты немолодого возраста.
А в Марокко и Алжире он увидел все эти цвета и рефлексы вживую, увидел насыщенный свет и прозрачные тени, увидел ослепительный, роскошный, величественный Восток, о котором фантазировал в «Смерти Сарданапала». Эстетическое есть социальное и политическое, никакого автономного «прекрасного» нет, объяснить всё это должна концепция, точнее, даже не объяснить, а провести зрителя по залам так, чтобы он не только глазами, но и ногами эту концепцию воспринял, чтобы она в нём как бы физически поселилась. Делакруа отвергал данное ему звание романтика.
Основные тона дополнены зеленым и красным цветом. Также там содержались пожелания молодым художникам и даже призывы к ним, некоторые из которых в эти дни украсили стены Национальной галереи. На полотне, прежде всего, можно увидеть уютную, тихую, безмятежную, расслабленную и даже сонливую атмосферу с неясной грустью.
И, конечно, политика. Или страсть. Введёт она их в действие сразу после смерти Делакруа. А вот жители Марокко и Алжира для такого вполне сгодятся. Выставка «Delacroix and the Rise of Modern Art» в Национальной галерее Лондона – скверная.
Всех их интересовали артефакты, а не умствования. Чтобы сделать это, совместили Делакруа с «восходом современного искусства».
Об этом соперничестве написано много из последнего – оно составляет один из главных сюжетов книги Роберто Калассо «La Folier Baudelaire». Таким образом, «восточный» мотив этой серии имеет не менее тесные ассоциации с творчеством Матисса, чем с Делакруа. То есть и в этом тоже, но проблема шире и немного о другом. Случай «Delacroix and the Rise of Modern Art» из такого разряда Патрик Нун и Кристофер Риопелль очень хотели показать работы любимого художника в окружении других прекрасных любимых работ.
Собственно, выставка в Национальной галерее об этом – в залах, разбитых в основном по жанрам (от первого под названием «Всех нас можно обнаружить в Делакруа» до последнего, шестого, – «Цвет, музыка и утопия»), вещи Делакруа висят в окружении работ восторженных обожателей и учеников: Сезанна, Ренуара, Одилона Редона, Теодора Шассерио, Дега, Гогена, а в самом финале мы видим уже явление Матисса и Кандинского. Если так, то Энгр с Делакруа чаще находятся по одну сторону фронта, чем по разные. Пикассо создал вариации от «А» до «О».
Живущие в Лондоне французы и итальянцы – тоже уже покинувшие беззаботные лужайки юности. Лица оставшихся барышень отражают покой, женственность, по их позам можно сказать, что девушки полностью расслаблены. Как известно, появление современных городских женщин на картинах Бодлер считал чуть ли не первейшим признаком «современности» художника, а сама modernit пахла для него парфюмом и обитала где-то в парижских борделях.
Много почтенных джентльменов и леди. На ее берегах боги дают свою самую священную клятву. Это эпоха, когда «модерность» ещё не началась как таковая. Пикассо шутил по этому поводу: «Когда Матисс умер, он оставил своих одалисок мне в наследство».
Композиционно алжирские женщины разделены на три части. Пикассо шутил по этому поводу: «Когда Матисс умер, он оставил своих одалисок мне в наследство». На нем изображены четыре алжирские женщины. Четкую грань между классицизмом и романтизмом провести трудно. Делакруа прожил 65 лет. Получилось странно – и это несмотря на то, что их герой – действительно ключевая фигура эпохи «восхода» современности, формирования modernit в середине XIX века. Это были одалиски, которых так любил Матисс.