Главный Инструмент Философских Познаний Дали Сальвадор

Якобы я наблюдаю, как купают голенького младенца. Услышав, что я бегу, они удивленно останавливаются. Тогда я впервые я попробовал его и остался верен ему. И вдруг однажды мне удалось проглотить. Мой брат умер от менингита семи лет, года за три до моего рождения.

Я дал слово сразу же взяться за работу, чтобы на следующий день все было готово. И лампочка, придавленная к креслу и моим задом, лопается с оглушительным треском бомбы. Куда проще скомкать бумагу, чем поймать кузнечика. Я боюсь раздавить светляка или утопить его в поту и все время меняю руку.

• Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим
• Читать онлайн Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим автора Дали Сальвадор – – Страница 2
• Сальвадор Дали – Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим
• Глава первая Автопортрет в анекдотах
• Читать бесплатно книгу Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим – Дали Сальвадор
• ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ САЛЬВАДОРА ДАЛИ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ

Каждый цветок распускается в неволе. Уже стемнело, когда мы возвращаемся в Камбриль. Ведь свирепствовала гражданская война. Это пугало, но и завораживало, меня влекло к этому забавному существу. Как-то, мол, не «политкорректно», грубовато, да и «мелко» копаться в авгиевых конюшнях морали, нравственности хоть в искусстве, хоть в жизни вообще. Формально этим отличается и жизнь простого обывателя, обычного гражданина.

На плече у него карабин, а в поднятой руке что-то непонятное, что он хочет показать нам. Взамен длинных брюк я носил короткие штаны с мини-носками иногда заменяя их обмотками. Все шло как по маслу, пока я не согнул ногу и под моей тяжестью не треснуло полотно. Кузен кладет животное в металлическое ведерце и отдает его мне. Читатель сам сможет проникнуться этим в оригиналах и более того, мне хотелось бы побудить его самому погрузиться в «глубину» «философии» этой падшей личности. Крестьяне, разинув рты, стояли перед вишнями изображенными так натурально, что хотелось протянуть руку и взять их.

• Сальвадор Дали – король сюрреализма
• Блюда с философским подтекстом из поваренной книги Сальвадора Дали, которые может приготовить каждый
• Кроссворд 0117 – Дело с бездельем
• Тайная жизнь Сальвадора Дали- рассказанная им самим
• ФИЛОСОФОбсужденияПросмотр темы75

Повсюду задавались экстравагантные празднества. Суть в искусстве – выявляться художественным содержанием обращенным к человеку как мыслящему и чувствующему существу. Победа союзников была заразительна.

На втором этаже меня обожали так же, как и у нас. Имение называлось "Мулен де ла Тур" ("Мельница с Башней"). Не дай бог кто-то назовет чье-то творение «household art». Я обречен на эксцентричность, хочу того или нет.

1. Дали Сальвадор – Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим
2. САЛЬВАДОР ДАЛИ – Тайная жизнь Сальвадора Дали
3. Общееколичествопросмотровстраницы
4. Глава перваяАвтопортрет в анекдотах
5. Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим
6. Если ты играешь в гения, то и становишься им (с) Сальвадор Дали
7. Самое интересное в виде мозаики

Туда же сую светляка и кладу стакан в ведерце, где съежилась летучая мышь. Галючка с лукавой нежностью подносит шарик к моим губам и осторожно отводит его. Чем я занимался целый год в этой нищей начальной школе. Я, не в силах отвернуться, пялю глаза: что там делается за вуалью. Оглядевшись и заметив, что нас никто не видит, я грубо толкаю ребенка в пустоту.

Но обращаю внимание, что всё это делают только люди со своим субъективным вкусом и положением в обществе, своим психическим здоровьем (что немаловажно), происхождением и образованием, денежным вознаграждением за свой неподъемный труд и руководствуясь тысячью других факторов. Что, не можешь просто подняться по лестнице. Моя возлюбленная ничего не понимала в моих загадочных заявлениях: "Слова, – говорил я ей, – это блестящая вещь, острая и режущая, как раскрытые ножницы". Оно есть и будет всегда. Где его кровь. Моя увлеченность ею выросла настолько, что стало трудно ее сдерживать.

• Тайная жизнь Сальвадора Дали рассказанная им самим

Я подошел к нему. Мне шесть лет. Надо сказать, в то время я был болезненно застенчив. Танцевали популярный "сардан". Мое пристрастие к книгам, которых я не понимал, шло от огромной духовной жажды. Как правило интерпретаторы и определяют как «необходимость» (а значит истинность) того или иного творения, его «вес» (в виде цены).

Я был вялым, трусливым и противным. Порой он даже толкал меня ногой под столом – и я поддавался ему. Мне нужно поднять его из бесцветной пыли, которую лунный свет подкрашивает голубизной.

Подходим поближе и различаем: это маленькая летучая мышь, кузен ранил ее в крыло. Но ребенок вновь на ножках – и муравьев больше не видно. Именно в эту минуту я убедился, что король отличил меня от других.

Как-то вечером мне захотелось спрыгнуть с самого верха лестницы. И там была Дуллита. Предки его по материнской линии: дон Ансельмо Доменеч Серра и донья Мария Феррес Садурни, уроженцы Барселоны. Свобода бесформенна.

Борода нищего внезапно возникла из черноты моего рисунка с необычайной точностью.

Однако его спасала репутация умного человека. Я побродил по саду еще немного. А я. я мог провести взаперти весь день лишь потому, что не мог справиться с дверной ручкой.

Вот что захотелось Сальвадору. Моя картина стала упражнением в ловкости: как быстрее приступить к следующей вишне. Маленький салон граничит с входом, откуда мне видно самое важное. Я на прогулке с тремя хорошенькими дамами. Капля пота стекает с моей руки и падает в пыль, просверливая в ней дырочку.

Есть ли что-либо легче, вольнее, фантазийнее цветения минеральных кристаллов. Много раз я повторял свой опыт, особенно перед рыбаками. В школе в Фигерасе я лучше всех прыгал в длину и высоту. Было пять утра и Ректорский клуб закрывался. Но прежде, чем рассказать об этом, закончу о своем регламенте в незабываемом имении "Мулен де ла Тур". Он был высокий, худощавый и бледный.

Уже второй день его голубые глаза смотрели горько и устало. Я был в восторге от полученного эффекта. Каждый холм, каждая скала будто нарисованы самим Леонардо.

У меня замерли и онемели коленки. Бегу в купальню — одно из любимейших моих мест в доме. И в самом деле, он бросил на меня взгляд, чтобы проверить мою реакцию. Как только они становились чересчур реальными, я отказывался от них.

Уже стемнело, когда мы возвращаемся в Камбриль. Но при подъеме огромное нетерпение смешивалось с некоторым сладостным страхом. Обед затянулся так, что превращается в ужин. Похожие на домики или горки.

Мне нужно пробраться через колючий кустарник и мама кричит: "Все у тебя не как у людей. Я ужинал с друзьями в ресторане "Сена". Объявил, что благодаря магическому дару мне удастся оживить неживое. Одна из дочерей этой семьи, сказочной красоты Урсулина Mammaс, по слухам, стала Каталонкой 1900 года и еще поговаривали, что образ Каталани списал с нее Эухенио (д39Орс в своей книге "Ла Вен плантада" ("Дивно сложенная"). Когда в очередной раз перекладываю его из ладони в ладонь, светляк падает.

Она уступила мне с нежной улыбкой. Перед прыжком, чтобы привлечь внимание всего двора, я дико заорал. И мне представляется возможность блеснуть. Они готовы были всем пожертвовать ради этого, принимали весь огонь на себя. Они пробуют услать меня поиграть подальше. Наконец, я забросил колесико так высоко, что не поймал его.

Мне 33 года. И все же от страха меня всего колотит. Ставни из-за жары закрыты снаружи и внутри – прохладный сумрак. Случай с Дали особый. Я стою на верху лестницы — нет, на вершине славы и на моем лице играют ее отблески. Добрались на закате солнца.

Я на прогулке с тремя хорошенькими дамами. Туповат он, по ее словам. Наречен отныне Сальвадором Фелипе Хасинто.

Входим в дом. Он хочет меня видеть, чтобы обсудить все это с глазу на глаз.

Я знаю, это была уже она. Я начал работать сразу тремя цветами, накладывая их прямо из тюбиков. Я весь дрожу, мне невыносимо стыдно. В дворик для отдыха надо выходить из классов по очень крутой каменной лестнице. Вот как это произошло.

В два часа – сухое вино с ветчиной и хамсой, чтобы убить время до прихода группы. И тут же откопал свой костыль из цветочной груды. Я протянул костыль к дыне. Ласточки с криком проносились над самой землей. Разлохматившаяся масса бумаги великолепно передавала шелковистый пушок бороды нищего (Позднее, наблюдая акварели Мариано фортуни изобретателя "испанского колорита", одного из самых лучших рисовальщиков в мире, я убедился, что он использовал подобные специальные соскребы, чтобы добиться сияющей белизны это удавалось ему лучше, чем мне, благодаря его рельефам и неровностям, в которых отражался свет, что усиливало эффект свечения). Со двора подымаются запахи мокрой земли и ароматы роз.

Я, не в силах отвернуться, пялю глаза: что там делается за вуалью. Если бы их сломали, они издали бы металлический звук. Моя жертва видела меня, но, ничегошеньки не подозревая, продолжала глотать свой полдник. У меня больше не было времени. Мартин при Шел ко мне с большим флагом и попросил сделать на нем надпись следующего содержания: "Фигерас чтит Вудро Вильсона, борца за свободу малых народов".

Мне нужно поднять его из бесцветной пыли, которую лунный свет подкрашивает голубизной. Я целовал ее в губы, гладил ее груди и смотрел в глаза. «Он же прекрасный художник. А это путь, проложенный гениями «сюра» с их психопатией, цинизмом и мистицизмом, о чем пойдет речь ниже. Одно только то, что и сегодня я могу воскрешать при желании подобное видение (пусть даже и не такое яркое и лишенное былой магии), заставляет меня вновь и вновь воспроизводить этот фосфорически сверкающий образ, напоминающий световые вспышки, возникающие под опущенными веками, если давить на глаза.

Наклонив голову, она раздвигает ноги, при этом изящно подбирая юбки до высоты бедер. Это изображение Наполеона на боку бочонка овладело моим воображением – столь же нестойким, как яичный желток на блюдце, (разве что без блюдца). Выйди я одетым, ляг в цветы подле Дуллиты – и она умрет от любви. Я был не в состоянии есть.

Мы позвонили и заказали отдельный зал. И не втречая сопротивления, становился опасным. Я был не так смышлен и, видимо, взамен наделен способностью все отражать. Это самая важная персона, какую вы когда-либо видели и при малейшей бестактности с вашей стороны мы набьем ваши физиономии".

Он бросает свой самокат и бухается на мою скамью, нахально крича и смеясь. Снова в Камбриле, приблизительно и пять лет. Погодите, господа, погодите, вы еще увидите, что я за личность. — я стал значительной фигурой для товарищей и братьев. Солнце садится. Только профессор анатомии, славившийся научным складом ума, попросил у меня на время эту маленькую книгу.

Позже я расскажу об этом, насколько позволит волнение. ", "Это далинийское.

Он прочел в "Минотавре" мою статью "Внутренние механизмы паранойальной деятельности". Однажды я принес свой каталог Жоржа Брака. К тому же берет меня за руку — и это меня волнует. Он прочел в «Минотавре» мою статью «Внутренние механизмы паранойальной деятельности».

Теперь я готов. Благословенный талисман стал символом смерти.

Все зрители вскрикивали от изумления и восторга: лист продолжал двигаться. В дневнике Стендаля приведены слова некоей итальянской маркизы, отведавшей мороженого в знойный летний вечер: «Как жаль, что это не греховное удовольствие. » Так вот, когда мне было шесть лет, есть прямо на кухне было серьезным прегрешением. Но вдруг она показалась мне слишком свежей и. чистой и я стал ее мять.

Бучакас будет жестоко наказан. Без определения принципов и критериев искусства, его смысла, а руководствуясь исключительно вердиктом «тяжеловесов от моды» и их реакцией в «тяжелых» публичных изданиях, его оценка скатывается к обывательскому «нравится – не нравится», заменяет Прекрасное (в философском толковании) вкусом. Анафема. На первом этаже нужно было миновать коридор из которого в сад выходило небольшое окошко. какому методу следовать, чтобы получить эффект.

В салоне полным-полно визитеров. Мы проезжаем мост, у которого еще не достроены перила. К шести вечера вокруг монументального стола в салоне, на котором высилось чучело аиста, собирались пить матэ очаровательные пышноволосые особы с аргентинским акцентом. Сбивчивое дыхание мешает нам говорить. В ожидании гостя, я продолжаю по памяти свою-начатую работу, — портрет виконтессы Ноайе.

Прошу простить, но несколькими строчками напомню начало моего расписания, прежде чем продолжу описывать его в деталях с того самого места, где остановился. Для себя я давно все решил. Вечера я проводил у себя один в долгих воображаемых беседах с Фрейдом. Три дня я не ходил в школу. Наберитесь терпения – и подробности не заставят себя ждать. Я не смею верить в чудо.

Это лишь развлечение души, которому можно предаваться на досуге. Теперь я уже понимаю — над чем и над кем и мое сердце колотится еще сильнее. Одним прыжком я очутился над ней, она испугалась, но продолжала лежать головой на короне.

В конечном счете они творцы смерти, антагонисты жизни. Г-н Траитер вел все более растительный образ жизни, почти не просыпаясь. Далинийская систематичность, сделавшая меня с тех пор знаменитым, проявлялась уже тогда. Мой психологический склад позволял мне делать "это" все с большими интервалами.

Сперва я довольно ловко кидал камни, но от волнения никак не мог попасть в зловонный шар. Мне нравился только Гарсия Лорка. Со склонов исчезли виноградники истребленные филлоксерой. Каково же было мое удивление, когда я заметил, что они перемещаются.

На следующее утро страшный спектакль продолжается. Я заметил, что детали легче различать при светлом блике. Было вдоволь белого и красного вина.

На стенах были развешаны картины, на окнах появились занавеси, повсюду блестели позументы. "Усложню задачу. Он был симпатичнее других и я уже давно обратил на него внимание, но осмеливался взглянуть на него лишь украдкой.

Это еще не все, чем я удивлю их. Снизу меня кто-то позвал несколько раз. Этот сбор имел для меня немало последствий. Псе в нем были артистичны, обладали большими талантами и безупречным вкусом. Все дни, как отшельник, проводил один.

Услышав, что я бегу, они удивленно останавливаются. Я поднял ее за хвост, как вишенку. Мне хотелось быть изобретателем и описать великие философские открытия, как написанная годом позже "Ла Тур де Бабель" ("Вавилонская Башня"). Бучакас стал для меня всем: я дарил ему свои самые любимые игрушки. Я бы очень скоро объелся, если бы не перебегал от одного фрукта или овоща к другому. ".

Уступаешь во всем, позволяешь превзойти себя и отказываешь себе во всех желаниях. В любом случае больше не пойдем в чистую и скучную столовую Резиденции. Председатель группы разыскал меня и попросил сказать речь на открытии. У меня хватает духу с иронией воспринимать эти достовернейшие сведения.

И вдруг вокруг столько людей. Возмущенный профессор велел мне отдать комок. На следующее утро, прочтя предисловие, он вернул мне книгу. Сегодня я отдаю себе отчет, что мой странный наряд был немного "фантастическим". Все дни, как отшельник, проводил один.

Я настаиваю на этом, потакая его тщеславию. Не надо быть сумасшедшим, чтобы суметь представить такое. Но и они – продукт принуждения более концентрированной «коллоидной среды», которая, мучая их, заключает в жесткую структуру. Сырые сероватые пятна впитываются в туфельки, как в промокательную бумагу.

Я проверяю устойчивость стульев, на которых лежит мое оружие. Содрогнувшись, я бросаю летучую мышь в бассейн и бегу прочь. А на поверхности «триада», обслуживая искусство, фактически превращает его в пародию. отовсюду, где эта «попса» находит свой приют. Из непрерывного хождения взад-вперед и, главное из стыда, который я почувствовал дома, я извлекаю сладкую иллюзию. Мне 16 лет и я учусь в коллеже братьев Maristes в фигерасе.

Но я не даю руки. Она заплакала и отпустила колесико, спрятанное у груди. Зачем ей играть со мной. Кроме того, он был некрасив, а его шоколад дурного качества. Больше того, конечная развязка моих действий поражает меня первого. Я боюсь раздавить светляка или утопить его в поту и все время меняю руку. Мне навсегда запомнился один октябрьский вечер.

Гости тут же хлынули на лестницу, а я в каком-то оцепенении остался сидеть на полу. И не втречая сопротивления, становился опасным. Мне 33 года. Анекдоты, которые я расскажу, проиллюстрируют это лучше всего. Я так счастлив.

Не сводила с меня глаз ни на минуту. По происхождению Бретон – сын конторщика. И вдруг вокруг столько людей. (В отличии от явлений гравитации полет – символ эрекции. ) Современная мифология в обожествлении самолета и парашюта видит исступленную и смехотворную иллюзию покорения неба. Мне 16 лет и я учусь в коллеже братьев Maristes в фигерасе.

Все стали смотреть на меня как на высшее существо. Стоило мне слегка поцарапаться – и мне тут же перевязывали палец или колено чистым бинтом. Едва войдя, я все понял. И я стал абсолютно одинок. Но она не спускает с меня глаз. Впрочем, я не особенно усердно готовился к экзамену. Закрываю глаза и ищу в своей памяти то, что явится мне произвольно и зримо. На какое-то время она замирает.

Когда мы подходим к дому, нас встречает мой двадцатилетний кузен. Геноцид умственного кругозора, выраженный в гламуре, симулякр-авторитетных писаниях и «художественной» попсе привели к гибели империи под названием Высокое Искусство. Время от времени осторожно разжимаю пальцы, чтобы посмотреть, как он сверкает. И смогу разглядеть все подробности, не боясь, что меня кто-то заметит. А каким был этот рай.

Следующий день начался хмуро и сулил полное поражение. В свой черед и я тянул сладкую жидкость, на мой вкус, слаще меда, а мед — слаще крови. Она смотрит на подруг, как бы говоря им: «Слишком поздно, ничего не могу поделать». Все, что я усвоил, позже стало методической и логической основой моих дальнейших поисков.

Я неустанно повторял себе: "Я сам по себе. Мое путешествие туда, наверх, было самым торжественным мигом всего дня. Глаза моих друзей были полны слез.

Хотя нас было только двенадцать, между нами уже произошел раскол. Усевшись на террасе кафе "Регина" и выпив три вермута с маслиной, я оглядывал плотную толпу проходящих по улицам моих будущих зрителей, таких умных исполненных мадридского духа. Я называл эту игру во время грозы – "строить грот" или "играть в дядюшку Патуфэ". Но сзади шел отец и видел всю сцену. Отец, уведомленный директором и поэтом Маркина (под опекой которого оставил меня) о том, что я веду жизнь отшельника, тревожился. Я не слышал, что сказал мне Букачас.

Есть и другая, утопическая, но заманчивая возможность, наподобие "совершенно анархического монарха" Людовика II Баварского – согласитесь, не самый дурной пример. Но я не даю руки. И когда снаружи раздавались раскаты грома, сердце замирало от наслаждения. Например, взобраться на башню и там, наверху, запустить изо всей силы в воздух мое колесо. Нас было шестеро и мы разорвали на шесть кусочков карточку Ректорского клуба, на которой был написан номер стола (цифра 8, которую я запомнил из-за символического значения для меня этого числа). Эта затея показалась мне в сто раз ужасней, чем первоначальный замысел, – ведь дыня символизировала сейчас всю зрелую значительность моего желания. Боже мой, какая предстояла ночь.

Отталкиваю свою поклонницу, бросаю ее наземь и топчу ногами что есть силы. Вот-вот что-то произойдет.

Как-то вечером, наполовину уснувший к концу ужина, я расслышал, как г-н Пичот неразборчивым шепотом объявил, что сбор цветков липы начнется послезавтра. Но как заставить сборщицу подойти к окну. Вот, собственно и все.

Я смотрю, как он поднимается своей неуклюжей походкой, толстый зад в узких штанах. Мой брат умер от менингита семи лет, года за три до моего рождения. Мы останавливаемся там, где я видел павшую лошадь. Снование туда-сюда стало таким возбужденным, таким истеричным, что я понял – теряю контроль над своими действиями. Дети с самокатами поднимаются по нему и потом с ужасным грохотом катятся вниз. Позже я объясню и опишу со скрупулезностью "думающей машины" мои открытия.

И в эту минуту я рассчитывал, что с ней сделать. Я также придумал и распространил их немало. Меня никогда не тянуло на улицу, чтобы чему-нибудь научиться. Изобрел так называемое автоматическое письмо – безличное творчество.

Она скрещивала руки на груди и затаивала дыхание. Дама под вуалью так поглощена, что не замечает моего остолбенелого внимания. И не хотел бы поменяться местами с самим Господом Богом. И вдруг я делаю нечто ужасное, от чего дама испуганно кричит. В другой раз я напал на ученика-скрипача, которого почти не знал и которым вообще-то восхищался из-за его таланта.

Хватаю летучую мышь, как бы желая пожалеть ее, приласкать, а на самом деле – причинить боль и кусаю животное, с такой силой лязгнув зубами, что его голова, как мне показалось, чуть ли не распалась надвое. После моруна мне страшно захотелось чего-ниоудь вкусненького и я заказал куропатку. Вокруг пятна крови на ее лбу появляется синеватый ореол. Лежа на животе в этом импровизированном гамаке, я мог сунуть голову в дыру и освежиться. Я трогаю голову, украшенную шишкой, это доставляет приятную боль. Затем следовала церемония завтрака, накрытого в столовой для меня одного: два ломтика жареного хлеба с медом и чашка горячего кофе с молоком.

Его череп – это улитка. Знакомые расчищают для мамы от снега каменную скамью. И снова расшибся и снова, пьяный от радости, не чувствую ни синяков, ни шишек. Отсвет этой белизны позволил мне отчетливо видеть рисунок. На другой день на демонстрации я уже шел с кортежем и тащил немецкий флаг. Все только и говорят о комете: если будет ясно, ночью ее можно будет увидеть.

Наступал вечер и мы переместились в Палас, чтобы выпить сухого шампанского. На плече у него карабин, а в поднятой руке что-то непонятное, что он хочет показать нам. Под дождем она ожила запахами мокрого мха и свежих цветов.

Со двора подымаются запахи мокрой земли и ароматы роз. Звали его г-н Траитер, что по-каталонски означает "омлет". И с холста изливались воздух, пространство, свет, весь мир. Мы различались некоторыми психологическими чертами.

Да еще взгляд у него был другой – как бы окутанный меланхолией, «неодолимой» задумчивостью. Но, как я ни силился, все же не чувствовал ни малейшего беспокойства. Мир взорвался, как бомба.

Перед сном я свиваюсь в позе зародыша, до боли зажав в кулаках большие пальцы рук. Мои отчаянные крики развлекали соучеников. Позже я объясню и опишу со скрупулезностью «думающей машины» мои открытия. А вот входить на кухню – ни-ни. Подходим поближе и различаем: это маленькая летучая мышь, кузен ранил ее в крыло.

Вижу два кипариса, два больших кипариса, почти одного роста. На прогулке я показывал ей номера "Эспри нуво", который я выписывал. Я ужинал с друзьями в ресторане «Сена». Но пустынность только обнажает структуру побережья.

Мозг Леонардо – как орех, это свидетельствует о его более земной природе. Галлюцинация доходит до того, что я наяву вижу в спине кормилицы окно. Я бросился на нее и сжал так же, как утром, на ворохе цветов.

Я страстно ждал его. Еще две струи орошают почву. Мой тиранический вид должен был победить всю ее детскую самоуверенность. Мне и в самом деле хотелось быть повсюду в одно и то же время. Что мы ели. Даже если мой сын не станет профессором, меня достаточно убедили окружающие, что его творческая направленность – не ошибка. Это изображение Наполеона на боку бочонка овладело моим воображением — столь же нестойким, как яичный желток на блюдце, (разве что без блюдца).

Входим в дом. Вдруг она кладет руку мне на ногу – я чувствую еле ощутимую ласку ее трепещущих пальцев. Интерпретаторы и журналисты, «специалисты по объявлениям» бьются: допускать или не допускать к своей журналистской святости какого-либо творца – вот за что идет борьба в искусстве сейчас. навязчивый бред губ (ртов) и слепой духовный империализм.

Убежавшие смотрели на меня издали со страхом и восхищением, а я не понимал, почему. Входить в эту часть дома мне было запрещено родителями. Вдобавок я купил себе гибкую бамбуковую трость с набалдашником, отделанным кожей. Какой будет позор, если в последний момент меня парализует детская застенчивость.

Я же делал «Стенные часы гипногогии»: огромный батон хлеба возлежит на роскошном пьедестале, а хлеб – инкрустирован 12 чернильницами, которые наполняет чернилами Пеликан. И тут же вскакиваю, охваченный чувством ревности к самому себе, как если бы внезапно сам стал Гала. Итак, без сомнения, я был жизнеспособен. Мой отец был одним из вольных каталонских мыслителей, сыном чувствительной Барселоны, членом хора Хосе Ансельмо Клаве, фанатиком процесса Феррера. Иногда достаточно было лишь взять плод, коснуться его губами или прижать к горячей щеке. Безумная жажда охватила меня. Я стал в высшей степени отражателем из-за своей «искаженной полиморфности», а также феноменальной отсталости в развитии запечатлев в памяти смутные райские воспоминания грудного младенца — эротического происхождения, я цеплялся за удовольствия с безграничным упрямством эгоиста.

Загорались фонари в городе и звезды на небе. Перед прыжком, чтобы привлечь внимание всего двора, я дико заорал. Невнятный творческий язык одного иногда глубоко больного, человека без семиотического фундамента не может быть узнан и осознан. После этого случая я и близко не подходил к купальне.

Мне пять лет. – я стал значительной фигурой для товарищей и братьев. "Это" случилось однажды вечером в туалете Института и ужасно меня разочаровало. Зато все отчетливо вижу и слышу. В суровости испанской мысли моя натура искала высшее проявление полнокровных изощренных и прихотливых кристаллов своего неповторимого гения.

Одна из них мне особенно мила. Увы, ничего такого не было. Наконец и я осмелел и двинулся к террасе. Так называемая «культура вкуса» страшится глубины анализа, основывается только на частных суждениях имеет дело с обывательской потребностью. Мной овладело чувство вины: я был уверен, что "это" совсем другое.

Количество переходит в качество – закон, работающий универсально. Я любил болеть ангиной и с нетерпением ждал блаженного выздоровления. Оставшись один, я вынул перочинный нож и начал скоблить бумагу. Я чудом поймал его, наклонясь над перилами и наполовину нависнув над пустотой. Родителям удалось научить меня двум вещам: я знал алфавит и умел писать свое имя.

Вскоре стало ясно, что перемена места не дала ожидаемого результата. Но чем дальше продвигалась моя речь, тем больше меня охватывала подспудная робость. Я смущен и ревную к их секретам. Я умолк и продолжал обгладывать куриную косточку. Человек, написавший такие важные и бесполезные книги, был не иначе как ангелом.

Но ему никто не поверил. Через год учения в школе они обнаружили, что я полностью забыл эти азы.

Когда мы подходим к дому, нас встречает мой двадцатилетний кузен. И открыли следующую бутылку шампанского. Все индивидуальны и они, эти «неправильные люди», сами вымрут, если не востребованы.

Я всегда четко сознавал, что именно жаждал постичь умом. Я истерически закричал и так сильно забился, что мальчик испугавшись, отпустил меня. И безмолвно вышел. ". Не надо быть сумашедшим, чтобы суметь представить такое.

О войне 1914-1918 годов не могу вспомнить ничего плохого. Вернувшись в сонное царство г-на Траитера, я облегченно вздохнул после всех треволнений. Они стриглись очень коротко, я же отпускал волосы длинные, как у девушек. В сжатом кулаке я прячу светляка, подобранного у дороги.

Морфология (слава Гете изобретшему это слово в восторге перед творческой бесконечностью Леонардо) – так вот, морфология открывает нам, что наряду с триумфальным царством жесткой иерархии форм есть более анархические, более разнородные тенденции, раздираемые противоречиями. Зато математик утверждал, что мои способности намного ниже средних. Вскоре я понял, что они все у меня возьмут и ничего не дадут. Ее ноги с бесстыдной небрежностью приоткрылись и я впервые замечаю, что она без трусиков. Моя возрастающая ловкость заставила усложнить игру. Я вырос.

А я был уверен, что отныне она будет покоряться мне, как рабыня. Страшный удар. Перед санитарами, встречавшими нас, мы появились в самом оригинальном виде.

Одна из них мне особенно мила. После этого случая я и близко не подходил к купальне. Здесь не было ничего, что нельзя было бы "съесть" (к тому времени это уже стало моим излюбленным выражением). И – о чудо. Все это время мне не терпелось вернуться к работе.

Затем я бегу домой сообщать новость. В сжатом кулаке я прячу светляка, подобранного у дороги. Как знать. Итак, я побежал к курятнику искать мышь.

Хромающий измученный, я боялся, что крестьянка, увидев меня в коридоре голым, не поверит своим глазам и поднимется на одну ступеньку, но, вопреки моим ожиданиям, она не заметила меня и скрылась из виду. Мое сердцу стучит прямо в обжигающую рану расцарапанной щеки. Это была самая впечатляющая школа в моей жизни, первая встреча с революционной и антиакадемической эстетикой.

И тут же узнал в мальчике, стоявшем рядом, Бучакаса. Я так счастлив. Я весь дрожу, мне. невыносимо стыдно. Я хочу идти один. Подходим поближе и различаем: это маленькая летучая мышь, кузен ранил ее в крыло. Легкая, как сон, тень прячет верхушки ног, уходящих в глубокую тьму юбки. Сильно ушибаюсь, но боли не чувствую. Снова в Камбриле, приблизительно и пять лет.

Я разозлился на себя за свою неловкость и решил дотянуться до ежа костылем. Ну и страху же было, когда он вдруг прыгал прямо на меня. Все думали, что лист шевельнулся от удара. Мы различались некоторыми психологическими чертами. Она поняла, что ее не ждет ничего хорошего и, похоже, была готова убежать без оглядки.

Я пью прохладную воду и это один из элементов странного обряда. Час перед ужином проходит в каком-то бреду. Меня пронзила дрожь забытого было счастья.

В эту эпоху его популярность падала и предстоящее посещение разделило школу на два лагеря. Так, так, так. Подходим поближе и различаем: это маленькая летучая мышь, кузен ранил ее в крыло. Большая часть картин Дали в принципе подсказывала, что художник явно психически больной.

Это было так неожиданно, что сердце у меня забилось и я долго чувствовал его перебои. Но этого оказалось мало, сильный удар ногой и затрещина свалили меня наземь. Многие месяцы эта песета была моей единственной ежедневной тратой. И вот мы сидим лицом к лицу, до боли прижавшись друг к другу гладкими холодными коленями. Я оставался в огороде, пока не сгущались сумерки. В дворик для отдыха надо выходить из классов по очень крутой каменной лестнице. Еще и сейчас я знаменитый прыгун. ).

Мне казалось, что я раскрыл один из важнейших секретов природы. Теперь я утверждал, что не знаю и того, что запомнил и выучил непроизвольно. Так – здесь, так – там, так – тут, так. Со мной только что говорил по телефону блестящий молодой психиатр. Я уверена, что таким сравнением навлеку на себя критику. Матэ подавали в большом серебряном сосуде, который передавали от губ к губам.

Так, с приключениями, очень поздно мы добрались наконец в клинику. Есть ли что-либо легче, вольнее, фантазийнее цветения минеральных кристаллов. Отцовский долг – не такое уж легкое дело, как кажется.

Нижняя рама пересекала ее на высоте бедер, а верхняя скрывала голову. В семь лет я желал быть Наполеоном Вот как это произошло. Все остальное мне позволяли. Мы различались некоторыми психологическими чертами.

В этот то момент перед решетчатой дверью и появляется дама с вуалью. И всегда именно в таком положении. Г-н Траитер едва унес ноги, сопровождаемый градом камней. Весна в деревне близ Барселоны, в Камбриле. По контрасту с их поразительной живостью черты всего лица были гармоничны, как у рафаэлевской Мадонны.

Студенческая Резиденция разделилась на группы и подгруппы. Я вырос. Вот минута, которой ждет Бучакас, чтобы напуститься на меня.

Обескураженный измученный, я заметил, что натянутое на четырех крючках полотно похоже на удобный гамак. Я едва успеваю отскочить и прижаться к стене, чтобы меня не затоптали ее копыта. И хотя денежный эквивалент мракобесия ничтожен по сравнению с истинной духовной ценностью, всё же постоянная подмена основных ценностей искусства на фальшивку или симулякр (Жан Бодрийяр) неизбежно ведет к уничтожению искусства.

Они скрылись, а вернувшись, показались мне прекрасными, преображенными. Не важно – ЧТО, главное – ТВОРЯТ. Я хватаю камень, запускаю в нее – и промахиваюсь. Капля пота стекает с моей руки и падает в пыль, просверливая в ней дырочку. Я упражнялся перед зеркалом в мелодраматических позах. Мы договариваемся встретиться вечером в моей мастерской на улице Гоге в Париже.

Я открыл рот, чтобы поймать немного сладкого и слегка отдающего аммиаком сока. И вот, как я уже упомянула выше, в руки мне попались дневники этого «гения». Начав читать философию со смехом, закончил это чтение в слезах. В семь лет я желал быть Наполеоном. Больше того, конечная развязка моих действий поражает меня первого.

Наконец, на третье утро мне отперли дверь, которая выходила на верхнюю террасу. Металлические антенны готовятся терзать мембраны, чашка муки передает потрясение торса, у которого петушье перо на месте грудей. Еще не придя в себя от волнения, я сделал новое, не менее страшное открытие. Назавтра продолжили сбор липового цвета. Я боюсь раздавить светляка или утопить его в поту и все время меняю руку.

И кажется, давно наблюдает за мной. Сколько раз, шатаясь в одиночку по селению в погоне за мечтаниями, я чувствовал непреодолимую потребность прыгнуть с какой-нибудь скалы или стены. Я так счастлив. Прежде чем стать кубистом, надлежало выучиться рисовать.

То и дело ласкаю и целую ее шерстистую головку. Уже тогда он даровал предвкушение всех наслаждений, всех феерий. Мои ноги обнажены. Я был не так смышлен и, видимо, взамен наделен способностью все отражать. Гала на следующее утро должны были оперировать и ей следовало вечером прийти в клинику.

Раздвоения давно интересовали меня. Маленький салон граничит с входом, откуда мне видно самое важное. Я уже проделал несколько таких странных и безумных перемещений, когда был захвачен врасплох г-ном Пичотом, который мгновенье незамеченный стоял позади меня. Здесь было очень высоко, намного выше, чем я предполагал.

Черный саксофонист выдул в свой инструмент всю свою страстную кровь и упал без движения. Удар отбрасывает меня головой к земле, щеку я оцарапал о гравий. Снова в Камбриле, приблизительно и пять лет. Я закрываю глаза. Я не хотел ни в чем ни исправляться, ни меняться.

Здесь будто все было создано для того, чтобы подтвердить мелькавшие во мне мечтания. " Так вот, когда мне было шесть лет, есть прямо на кухне было серьезным прегрешением. Было очень душно и я сбросил мантию. На следующее утро страшный спектакль продолжается. И все же. Я обречен на эксцентричность, хочу того или нет.

Дверное стекло со звоном разбилось, прервав объяснения профессора математики. Я на прогулке с тремя хорошенькими дамами.

А Бучакас. Только что прошел дождь. Тогда, защищаясь, я закрыл голову руками. Но предвкушаю ваш вопрос: любите ли вы сыр камамбер и есть ли у него форма.

Почему отец выбрал для меня школу с таким чудаком учителем, как г-н Траитер. Я завершил мое творение, осветив рисунок рассеяным светом. Несмотря на тень, укрывающую ее тело, я догадываюсь, что там, в глубине, она совсем голая. Ведь моя мама, моя кровь, всегда бывала тут же.

Больше того, я был одержим желанием любой ценой заставить себя любить. И в это корыто упаковывается всё: от живописи до поделок. Из одежды я выбрал брюки светло-кремового цвета и серый пиджак. как постоянно добиваться цельной вещественности. И тут же отбежал подальше, но моя жертва, недолго думая, подстегиваемая яростью, бросилась за мной. Теперь я уже понимаю – над чем и над кем и мое сердце колотится еще сильнее. Они на удивление похожи. Каждая встреча с минеральной или вегетативной развилкой заставляла меня задумываться. Одна из них называла себя литературно-художественным нонконформистским авангардом.

Все было кончено. Она была очень плоха. В очи входит к ним вдохновение, в сто раз превосходящее поэтическое. А вот художники крепко стоят на земле. Однажды вечером я открыл Бучакасу свои чувства к Галючке.

Начинался день. Тогда я протянул костыль, держа его за нижний конец, а другим дотронулся до ежа. И кураторы выставок, чтобы понравиться своим новаторством, ведут тщательный отбор «концепций» под пульс новенького времени. Их массовость создает свою субкультуру, они кучкуются, могут быть «элитными», не признают общепринятой морали. Мои ноги подкосились, по спине пробежали мурашки.

", "Дали ответил. Нейтралитет Испании принес стране эйфорию и экономическое процветание. Я торопился вернуться к своей игре, дав себе слово больше не рисковать жизнью так опасно.

Видя, что я не принес флаг, он прибежал ко мне домой узнать, почему я опаздываю. Дама под вуалью так поглощена, что не замечает моего остолбенелого внимания. А если написать сейчас, не успеет высохнуть краска. Дуллита обидно засмеялась и побежала за ним.

Мой расчет оказался точным. Но в этот раз делаю крюк, чтобы подойти к источнику с другой стороны. Казалось, сны укачивают его, то как легкую тростинку, то как тяжелый ствол дуба. Знала бы она, что нам сулит будущее, как раз набиравшее силу. Хочешь переварить его мысль – надо выковыривать ее иголкой. Изложенные всерьез и без фальши, они – дерма-скелет меня самого, копии моего автопортрета.

Моя красавица с вуалью хочет взять меня за руку. В каждой – перо другого цвета. Бегая, я ощущаю, что маслина мешает моему учащенному дыханию и вытаскиваю ее.

Я развалился на нем и покачивался так славно, что едва не заснул. Однажды моя кузина нарочно сунула кузнечика мне за ворот. Низ – эта левая сторона.

" Наконец он отозвался: "Сижу я в брюхе у быка, где ни дождя, ни ветерка". И последним жестом, на который я был способен, я отбросил одеяло, под которым задыхался.

Мы договариваемся встретиться вечером в моей мастерской на улице Гоге в Париже. У меня закружилась голова. Я вовсю трезвоню о летучей мыши, о том, как горячо ее люблю.

Я загрунтовал холсты очень толстым слоем клеевой краски. Кузен кладет животное в металлическое ведерце и отдает его мне. Необыкновенный он или ненормальный. Как я был далек от них, от владеющей ими потребности действовать. Сильно ушибаюсь, но боли не чувствую.

И я придумал, как мне вернуть свое добро, совершив ряд ритуалов. Наутро я пошел на занятия очень, поздно. Да, стоит лишь раз нарушить свой собственный запрет не есть бесформенного – и не найдете ничего постыдного и позорного в том, чтобы употреблять в пищу нечто клейкое, вязкое, желеобразное, будь то липкий стеклянный глаз или мозжечок птицы или сперматозоидноподобный костный мозг или вялое сладострастие устриц (Я неизменно отказываюсь есть бесформенную груду устриц, разделенных раковинами и поданных в суповой миске, пусть даже самых свежих в мире. ). Как же так.

Но играл не бесцельно. Мама утирает мне лицо своим платком. Как-то вечером мне захотелось спрыгнуть с самого верха лестницы. Отталкиваю свою поклонницу, бросаю ее наземь и топчу ногами что есть силы. Положение лягушки менялось изо дня в день. То и дело ласкаю и целую ее шерстистую головку. Он был неживой. Гала.

Я стал предметом дискуссий. И все же должен признать, что эта вера во мне – одно из самых приятных постоянных ощущений), то же выражение беспричинной тревоги. Свобода бесформенна. Но обиженная хозяйка настаивала на своем – горячий кролик. Я был не так смышлен и, видимо, взамен наделен способностью все отражать.

Я взял один листок и осмотрел его. Благодаря Фрейду мы знаем об эротическом значении всего, что граничит с полетами. (Очень показательны в этом смысле занятия Леонардо. ) Нет ничего более символического, чем полеты во сне. Я оставил Гала в клинике и уехал, время от времени все еще отряхиваясь. По возвращению в класс мне давали попить лечебного хвойного бальзама. Такое представление о себе (во сне) граничит с памятью о внутриутробной жизни, которую я определил бы как некую тяжесть вокруг двух кругов – глаз. навязчивый бред губ (ртов) и слепой духовный империализм.

И мои руки тоже. Квалифицирован не был, не получил диплома, затем увлекся литературой. Гости тут же хлынули на лестницу, а я в каком-то оцепенении остался сидеть на полу.

Она впитывала каждое мое слово и сохраняла его в сердце. Он тут же соглашается, поскольку знает, что из нас двоих он более рослый. Чувствуя ее взгляд, я двигался особенно красиво. Меня охватывает огромная, невыразимая радость.

Дама под вуалью так поглощена, что не замечает моего остолбенелого внимания. С этого места к верхней аллее ведет длинный подъем. Я ответил, что он не совсем прав и кубизм следует внятно воспринимаемому рисунку. Ниже я приведу цитаты (от первого лица) из дневников «Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим» и «Дневник одного гения». Потом щелчком указательного и большого пальцев отправил в плевательницу окурок сигареты. Он решил, что я должен учиться в общей школе и это было воспринято как эксцентричность. И вдруг я делаю нечто ужасное, от чего дама испуганно кричит.

Ребенок-король стал анархистом. Жертвами становились дети слабее меня. Само собой, только я зажег огонь – и погасить пламя стоило больших трудов.

Долгими часами перед мольбертом, украдкой любуясь ею, когда она этого не замечала, я твердил себе, что она такое же прекрасное полотно, как работы Вермеера и Рафаэля. Простое описание, рассказанное зрячего слепому: мы видим кружочки, точечки, полоски.

Через века остается в истории искусства то, что представляет художественную ценность. На самом же деле я мало верил в новую работу и не обманывался собственной экзальтацией. Капля пота стекает с моей руки и падает в пыль, просверливая в ней дырочку.

Я хватаю камень, запускаю в нее – и промахиваюсь. Но эта предвещала иную грозу, бушевавшую в моей душе второй день. Никакой особый характер или некая особая эфемерность неразборчивого художественного языка, никакое «элитное действо» в искусстве не способны быть его целью. Он настаивал.

У меня из глаз хлынули горькие, обжигающие слезы, безудержные, как детские рыдания. Операция очень серьезная. Как музыкант на волне вдохновения, я чувствовал в себе множество идей. Мне хотелось, чтобы она сдохла.

Наоборот, стоило лишь об этом подумать и меня охватывала брезгливость. Может, он чокнутый только наполовину. Мой цементный трон казался все выше, все привилегированней. Все было готово к прибытию короля в сопровождении официальной свиты.

Ломаются подпорки – и мы падаем. Я возненавидел его. А я в это время успел побежать к себе в комнату и раздеться донага. Там жили отпрыски лучших испанских семейств. Но на самом конце проводка – маленькая лампочка.

Надо было разглядеть его вблизи. Мне нужно было выждать два дня, прежде чем подняться "наверх", пока кто-то не принес ключ. Отсвет этой белизны позволил мне отчетливо видеть рисунок. Еще миг назад отдаленные друг от друга, они сближались с бешеной скоростью.

Отсвет этой белизны позволил мне отчетливо видеть рисунок. Бегу в купальню – одно из любимейших моих мест в доме.

Там в перевернутом стакане у меня уже есть божьи коровки, металлически мерцающие на листочках мяты. В Кадакесе у самого берега моря рос кустарник. Я проводил эту неделю в своей комнате и даже свои дела делал тут же. Этот диагноз полностью «покрывает» сущность Дали. Каждый получил по кусочку картона, на котором мы все расписались и поставили дату.

Прокатился гром и задребезжали окна "Мулен де ла Тур". Дядюшка Патуфэ испокон веку был популярнейшим героем маленьких каталонцев. Мы поднялись на крышу и закрепили флаг на четырех бельевых крючках. Только одно, но очень пылко – я сочинял "ложные воспоминания".

Никогда в жизни я не казался себе таким красивым, как в тот день. Он уводил меня к себе, чтобы растолковать все тайны светотени, которые постиг в совершенстве и объяснить каждую линию оригинальных гравюр Рембрандта, которого он глубоко чтил.

Благодаря этой хитрости, я почти избавился от насекомых. пер. ). ) или сахар. Никакой провал не мог быть хуже тех минут, что мы пережили накануне. Матэ подавали в большом серебряном сосуде, который передавали от губ к губам.

Остановившееся было время вновь начинает бег. В коридоре мне попалась на глаза моя трехлетняя сестренка, путешествующая на четвереньках. Дождь перестал идти, маячило обновленное ясное небо.

Первые такты "Пассадобля" гаснут вместе с вечером. Неистовые крики птиц подняли и меня. Такова моя жена Гала (Елена Дмитриевна Дьяконова, русская по происхождению – прим. Самые давние картины г-на Пичота напоминали манеру Тулуз-Лотрека. Позднее я признаю себя побежденным, ведь ее вещь вся наполнена бессознательными аллюзиями близкой операции. Они более или менее соответствовали "дадаистам".

Мне ужасно стыдно, кровь как безумная, приливает и отливает. С трудом я выдрал один из них и удивленно стал разглядывать его по всей длине. Дрыгая ногами, я лишь бесполезно раскачивал гамак. Под прикрытием платана никто не видит, как я вынимаю шпагу из ножен. И я согласился уехать (с поразительным послушанием), так как меня неудержимо притягивала воображаемая башня.

В коридоре мне попалась на глаза моя трехлетняя сестренка, путешествующая на четвереньках. Содрогнувшись, я бросаю летучую мышь в бассейн и бегу прочь. Мне нужно поднять его из бесцветной пыли, которую лунный свет подкрашивает голубизной.

Мне 16 лет и я учусь в коллеже братьев Maristes в фигерасе. У него гениальная техника. » и т. д. Я возвращался и закрывался у себя в комнате, чтобы продолжать работать в одиночестве. Я принял душ, побрился и нанес на волосы лак для картин, невзирая не все последующие несчастья.

Я смущен и ревную к их секретам. Со мной только что говорил по телефону блестящий молодой психиатр. Тут меня охватывает новый приступ смущения и я возвращаюсь в толпу. Я стою на верху лестницы – нет, на вершине славы и на моем лице играют ее отблески. На следующее утро страшный спектакль продолжается. Достаточно заснуть. Из неутоленной любви моя возлюбленная воздвигла храм своих моральных пыток.

Полураздавленное насекомое все еще шевелилось, его зазубренные лапки вцепились в мою шею с такой силой, что их скорее можно было оторвать, чем ослабить хватку. Потом внезапно я отвесил ему сильную затрещину, так что хлеб и шоколад отлетели прочь. Образцов не так уж и много.

Неописуемая вонь заставила меня отступить. На какое-то время она замирает. Я задохнулся бы в этой нелепой позе, если бы меня не спас пришедший Мартин Вилланова.

Впрочем, я не особенно усердно готовился к экзамену. Моя личность, самоутверждаясь с неистовой силой, уже не довольствовалась примитивным самолюбием, а устремилась к антисоциальным и анархистским наклонностям. Он едет на трехколесном велосипеде, а я иду пешком, подталкивая его сзади рукой. Я был в восторге от полученного эффекта. Самые совершенные, самые воздушные разветвления – всего лишь график агонии, отчаянных мук, последних вздохов материи, которая умирает, но не сдается, последнее цветение мира минералов. Но и для розы закон тот же. Пусть бежит, а у меня остались палки, я поиграю с ними. Почему-то при виде этой дырочки я весь покрываюсь гусиной кожей.

На каждую вишню я тратил три цвета: так, так, так – свет, тень, блик. Да, это так, но только плохое распространяется как саранча и грозит поглотить это хорошее. Я смущенно опускаю глаза.

Позже я объясню и опишу со скрупулезностью «думающей машины» мои открытия. Я был им полной противоположностью.

Шампанским скрепили договор. Затем я бегу домой сообщать новость. У мышей тоже есть хвосты и, возможно, мне снова удастся сделать аппликацию. Сегодня мы знаем: форма всегда есть результат инквизиторского насилия над материей.

Я бросил колесо и оно упало почти мимо террасы. Готовая картина всех удивила. От Канта я-перешел к Спинозе и увлекся им.

Но и для розы закон тот же. – я стал значительной фигурой для товарищей и братьев. Вскоре кипарисы совсем растворялись в вечерних сумерках, но и тогда, когда исчезали их очертания, я продолжал смотреть туда, где они стояли.

Они думали обо мне бог знает что, но не ожидали, что я художник-кубист. Время от времени я беру электрический проводок и обматываю его вокруг талии. Я изложу их не в хронологической последовательности, а наудачу погружаясь а Прошлое. Это постоянная игра-забава крестьянских детей из окрестностей "Мулен де ла Тур". ). И – по значению имени – мне было предназначено ни много ни мало как спасти Живопись от небытия модернизма и это в эпоху катастроф, в той механической и обыденной вселенной, где мы, к счастью и несчастью, живем.

Я был безутешен, потеряв мой шарик – карликовую обезьянку. Он отошел, качая головой. Солнце лилось из окна, оживляя вишни тысячами огней. У меня не было больше желания играть с ними.

Ее гибкое тельце раздулось настолько, что старо серым пушистым шариком. Как знать. И все же от страха меня всего колотит. Ее мимолетные движения, жесты, ее выразительность – это все равно что вторая Новая Симфония: выдает архитектонические контуры абсолютной души, кристаллизующиеся в благодати самого тела, в аромате кожи, в сверкающей морской пене ее жизни.

Вдруг становится так холодно, что нас бьет озноб. Чтобы они не потерялись, я проигрывал в воображении исчезнувшее действо. Это окончательно придало ей неотразимый эффект. Первая публичная речь не должна была развеять мою легенду. Ее тело обозначилось передо мной, еще больше затеняя и без того темный коридор. Весна в деревне близ Барселоны, в Камбриле.

". Сильно ушибаюсь, но боли не чувствую. Он едет на трехколесном велосипеде, а я иду пешком, подталкивая его сзади рукой.

Он не смеялся над моими сумасбродствами, как бывало обычно. Я пробовал отыскать в загорелом лице деревенского ребенка следы бледности Галючки, которая с минуты на минуту становилась все более на нее похожа.

Из Академии в комнату из комнаты в Академию, одна песета в день и ни сантимом больше. Напротив, они мрачно воскрешали в памяти шарик разлагающегося ежа.

Я был так упрямо невнимателен, что приводил всех в отчаяние. Настоящее мучение ожидал меня в Фигерасе, где снова проявился мой страх. Иногда, когда мы лежали в траве, я говорил ей: "Сделай, как будто ты умерла".

Кровь ударяет мне в голову, когда Галючка слегка прикасается к моей одежде. Я сразу же почувствовал что-то липкое, клейкое, как будто то была "слюнявка". Мы ужасно грязны, запачканы землей, одежда разорвана в лохмотья. Кто-то заметил, что я забыл нарисовать хвостики ягод.

Я был хозяином, господином и изобретателем этого небывалого в истории живописи метода. Туда же сую светляка и кладу стакан в ведерце, где съежилась летучая мышь. От любого пустяка заливался краской до ушей. Мои щеки наполовину покрывают бакенбарды в виде котлет.

Я повернулся к грудям, которые заслоняли мне свет. Вот это точь-в-точь запах козла. И всю вторую половину дня я то и дело окатывался морской водой, желая смыть ужасное ощущение. Мои ребра больно сжаты в ловушке. И вдруг я делаю нечто ужасное, от чего дама испуганно кричит. Матэ подавали в большом серебряном сосуде, который передавали от губ к губам. Какова же моя досада, когда я замечаю среди шумных мальчишек красное потное лицо Бучакаса.

Она показывает мне что-то маленькое и коричневое. Нет, я не смогу. Уже тогда я любил ностальгически вспоминать действо, которого на самом деле не было.

Надо было забрать костыль и опустить его в прозрачные воды реки, в самую стремнину. Во весь голос я распевал из "Парсифаля". Мы с Галючкой пытаемся укрыться между стеной и большим платаном. Эльза Скиапарелли сделала такую шляпу, а г-н Деизи Феллоу обновил ее в Венеции. Они откровенно признались во всем, что говорили обо мне и взамен предложили свою дружбу. И мой седьмой год начался с того, что меня захватила либидо-светская привлекательность второго этажа.

У внутриутробного рая – цвет адского пламени: красно-оранжево-желто-синий. К таким животным я отношу и выдуманных мною сумчатых кентавров. Но жизнь антигероев всегда корыстна и разрушительна по человеческой сути и нравственности.

У нее на лбу появляется пятно крови, она бессмысленно смотрит на меня. Но и для розы закон тот же. И снова расшибся и снова, пьяный от радости, не чувствую ни синяков, ни шишек. На сей раз я расслышал, как он после долгого раздумья пробормотал: "Это гениально".

Позже я пользовался менее опасным средством, добавляя в жидкость желток. ). Со мной только что говорил по телефону блестящий молодой психиатр. Меня пересадили на другое место, но без толку: я продолжал смотреть сквозь стену, будто все еще видел деревья. пер. ), которую я обрел себе на счастье. Я, чтобы спрятаться, бросился на пол и упал на свой красный плащ, пропитанный дынным соком.

На самом деле я знал, что мы будем пить много и был настроен напиться. Я терялся в любом, даже знакомом доме. От любого пустяка заливался краской до ушей.

«Селебрити» их интерпретаторы и гламурные журналы, – эта триада оказалась смертельной опухолью, разрушающей своего когда-то могущественного прародителя – капитализм с его позитивными качествами предпринимательства, свободой выбора индивидуальностью. Все это имеет характер явного бреда. А уж если произведения оформлены в специально для этого существующие рамки, то тут уж вообще неприятие полное. Я сошел, спотыкаясь, как человек, страдающий морской болезнью. Я же, по контрасту, был полиморфным искажением, живучим и анархическим. Когда в очередной раз перекладываю его из ладони в ладонь, светляк падает.

Я хочу идти один. Я заметил, что детали легче различать при светлом блике. Мой успех казался мне сенсационным, а имитация – абсолютной. Бучакас направляется к подъему. У этого мальчика ноги были подлиннее моих и расстояние между нами быстро сокращалось. Меня слегка бил озноб. Точная противоположность низа. Отягощенные летами и привычкой к декорированию профессора ничему не могли меня научить.

Самая страшная тревога пригвоздила меня к постели. Не считаю себя вправе препятствовать столь очевидному призванию, учитывая к тому же "умственную лень", проявленную им во всех иных сферах. Я изложу их не в хронологической последовательности, а наудачу погружаясь а Прошлое. Мне тут же открылся морфологический секрет Фрейда. Больной-то больной, но было непонятно, почему этого никто не замечает.

Взамен хозяйка предложила горячего кролика с луком или голубя. За два года учебы у Братьев я не выучил и пятой части того, что усвоили за это время мои товарищи. Ничто в мире не сможет помешать мне совершить преступление.

Часть выступала за либеральный социализм, который вскоре станет игрушкой сталинизма. Садилось солнце, пирамида цветов росла и Дуллита легла среди них. Нравственный и интеллектуальный шабаш «троицы» превратился в норму.

Пространство давит на нее со всех сторон – и материя должна упираться и напрягаться, хлестать через край до предела своих возможностей. Но вскоре, стряхнув оцепенение, я чувствую сильное желание чтото сделать. Я же отказывался вступать с ней в сговор. Входить в эту часть дома мне было запрещено родителя- ми.

Искусство по своей сути не имеет синдрома жертвы. Целыми днями я терялся в догадках, поразительно наивных для моего возраста. Час перед ужином проходит в каком-то бреду.

Тогда я взял горсть вишен и начал их есть, вдавливая каждый хвостик в картину. На спинке, покрытой иголками, кишели черви. Наконец я один. Я заметил, что детали легче различать при светлом блике.

Моя внутренняя жизнь довольствовалась этим. Моя красавица с вуалью хочет взять меня за руку. Затем я засовываю маслину себе в ноздрю.

У меня мелькает ужасная мысль о мести. Вслед за колкостями последовало восхищенное и смятенное любопытство. Свет солнца снова проник в окошко и осветил высоко на стене две нетронутые дыни. Гулящую жену (по словам М. Деона, ее отличала исключительная сексуальная раскованность) он называл Девой Марией, себя – Спасителем, а свой развратный союз с этой «девой» (и не только) – Святым семейством. Ну и что.

Одна из дочерей этой семьи, сказочной красоты Урсулина Mammaс, по слухам, стала Каталонкой 1900 года и еще поговаривали, что образ Каталани списал с нее Эухенио (дОрс в своей книге «Ла Вен плантада» («Дивно сложенная»). Вдалеке замолк военный оркестр, его сменяет назойливое и одинокое уханье совы. Выразительные ноздри и глаза делали ее похожей на лесного зверька. Теперь сперва шибануло рыбой, затем козой. Теперь остается только помыть ее и положить в рот, чувствуя вкус прогорклого масла. Одна из них мне особенно мила.

В этот то момент перед решетчатой дверью и появляется дама с вуалью. В дождливые дни меня защищал непромокаемый плащ, почти волочившийся по земле. При любых формах и многообразии творений основные константы сути и смысла искусства остаются опорными. Я взял его и ушел.

И вскоре израсходовал весь рулон полотна. Эта фальшивая фобия имела бешеный успех. В знак протеста студенты сжигали испанский флаг. Так я и сделал. Пурпур заката сменяется сумерками. Помню: служанки бдительно следили, чтобы запрет не нарушался и чуть что – прогоняли меня.

Потом размешал пинцетом. Мне тут же открылся морфологический секрет Фрейда. Несмотря на первоначальный энтузиазм, я вскоре разочаровался в Академии изящных искусств. Одно из них, в частности, основано на идее питейного Наполеона, в которой материально воплотилось два призрака моего раннего детства. Не за суть, а за мнение одного-двух (тут обычно поднимают глаза к небу, почти как к богу) журналистов, которые могут в «селебрити» назначить или с грязью смешать, бьются галерейщики всех мастей.

То есть перед нами мразь по всем направлениям. Наутро я проснулся с угрызениями совести, так как накануне ничего не сделал. Эта пантомима давала мне возможность выходить одному на прогулку в сад. И наоборот, без культуры мысли не может быть и профессиональных навыков.

Я боюсь раздавить светляка или утопить его в поту и все время меняю руку. И, наконец, прорывался туда, преследуемый криками служанок. Я разделся и поставил ведро воды прямо под дырой в полотне. А пока я не читал – глотал книги из отцовской библиотеки.

Анекдоты, которые я расскажу, проиллюстрируют это лучше всего. Мой плевок исчез в зарослях, где виднелись остатки старого курятника. – она должна мною восхищаться и только. Шары грудей и шары дынь были так похожи, что это сходство лишь обостряло мое желание. Профессор анатомии открыл коллегам оригинальность моих эстетических идей.

Мне нравилось кожей ощущать кожицу нежной и влажной, как собачья морда, сливы. Кто знает, сколько раз материя, одушевленная порывом совершенного избытка, гибнет, уничтожается. Мне навсегда запомнился один октябрьский вечер. И стал играть колесиком.

Однако никто не внимал гуманным призывам. Бретон, Дали, концептуализм, сюрреализм и аналогичные «измы» к искусству не имеют отношения, они имеют отношение к деньгам. Он тут же нагнал меня, схватил и запер до ужина у себя в кабинете. Это был, без сомнения, первый подобный стяг во всей Испании. Все вечера я проводил в Школе, занимаясь рисунком.

Я по-прежнему считаю, что Искусство – это не способ заработать на жизнь. Я в маленьком салоне ем фрукты, сидя в кресле-качалке, украшенном плетеным кружевом. С другой стороны Галючка делает мне энергичный знак.

Это поистине верно в Ла Палис, но я считаю глупыми ее назойливо повторенные комплименты. Уже стемнело, когда мы возвращаемся в Камбриль. С растущим волнением мы ждали этого трогательного момента. У меня не было с собой платка, чтобы предложить ей и я не знал, что делать.

Надо разыскать мышку, она стала бы идеальной моделью. Слава богу, что в настоящее время как кара для «обойщиков», строителей из кубиков, горе-дизайнеров, плакатистов-пародистов и их воспевал существует неподвластное им средство времени: современное «колесо» – Web, где можно найти и посмотреть то, что имеет человеческий смысл в искусстве, профессиональную и художественную силу. Боль пронзает мой закованный позвоночник. Он уже не кажется мне красивым, я смотрю на него с неприязнью. Она смотрит на меня с удивлением и нежным любопытством. Хватаю светляка и в паническом ужасе бросаюсь догонять дам, которые ушли далеко вперед.

навязчивый бред губ (ртов) и слепой духовный империализм. Люди за соседним столом дали мне понять, что рыбу надо есть ножом. Дамы выучились танцевать аргентинское танго и петь под акомпанемент гитары немецкие песни. Однако вовсе не обязательно умирать, чтобы проверить сказанное мною.

Вот-вот что-то произойдет. То и дело ласкаю и целую ее шерстистую головку. Он хочет меня видеть, чтобы обсудить все это с глазу на глаз.

Он стал моим врагом. Пурпур заката сменяется сумерками. Рядом Мартин Вилланова размахивал знаменем с инициалами Страны Советов: СССР. Потом Бучакас плюнул несколько раз в мою сторону и ушел.

Однообразный скрип мельницы задавал ритм моей работе. А я стоял на своем – голубь. Он хочет меня видеть, чтобы обсудить все это с глазу на гла. Мне нужно было радикально изменить внешний вид.

Он с удовольствием описывает свою мерзостную сущность и с другой стороны: как он со своими приятелями занимали в долги нужные суммы, невозврат которых не то что, как он сам пишет, не вызывала «угрызения совести», а наоборот, только восторг. Моя красавица с вуалью хочет взять меня за руку. Морфология (слава Гете изобретшему это слово в восторге перед творческой бесконечностью Леонардо) — так вот, морфология открывает нам, что наряду с триумфальным царством жесткой иерархии форм есть более анархические, более разнородные тенденции, раздираемые противоречиями. Но и они — продукт принуждения более концентрированной «коллоидной среды», которая, мучая их, заключает в жесткую структуру. Если бы я мог попасть в Прошлое, Рафаэль и иже с ним казались бы мне истинными богами.

Я побежал к себе в комнату и надел на голову корону. Ну ничего, я еще вернусь на башню вечерком, на закате. Дамы хохочут. Дуче сюрреализма – Андре Бретон (Breton, Andr) (1896–1966), умудрившийся отражение человеческого духа в искусстве превратить в бессмыслицу. В пять или шесть вечера я оказался за столиком на ферме в окресностях Мадрида.

Но в этот день все было так необычно, что я решил сделать исключение из распорядка дня. Огромные вишни из плюша усеивают это кружево на подлокотниках и на спинке кресла. И в то же время возвращение к реальности больно ранило меня. Почему-то при виде этой дырочки я весь покрываюсь гусиной кожей. Солнце садится.

Но она все не отдавала мне колесо и я направился к ней, гневно сверкая глазами. Когда в очередной раз перекладываю его из ладони в ладонь, светляк падает. А теперь переходим к фактам.

Или в другой «критической» статье не понравился журналистке цвет стенки в галерее. Мои мышцы ослабели от крайней усталости. Ее спина красивым изгибом прогнутой талии переходила в маленькую попку. И рана эта зарубцовывалась медленно. Мы договариваемся встретиться вечером в моей мастерской на улице Гоге в Париже. Попробуйте это сказать тем, кто пережил Холокост.

Мистифицированный «сюр» состоял в том, чтобы освободиться от контроля разума, эстетического вкуса и любого переживания во время творчества. Просто мой учитель весь учебный год приходил в класс только затем, чтобы поспать. Содрогнувшись, я бросаю летучую мышь в бассейн и бегу прочь. Волнуясь, я вынул платок с завернутым в него шариком платана, подобранным в лесу.

Братья заметили, что я упорно гляжу на кипарисы. Теперь я уже понимаю – над чем и над кем и мое сердце колотится еще сильнее. Я еще не видел его, но уже имя казалось удивительным.

После этого случая я и близко не подходил к купальне. О чудо. Меня с трудом отрывают от нее, окровавленной. Свобода бесформенна.

Она здесь, русская девочка из волшебного театра г-на Траитера. Там было маленькое патио с чудесным видом на Сьерра Гуадарама и черную дубраву. Она разжала губы и высунула кончик розового языка. Деньги уже не имели для нас никакого значения.

Огромные вишни из плюша усеивают это кружево на подлокотниках и на спинке кресла. Добавлю – мы, родители, были убеждены, что художнику трудно войти в число первых. Ну, ненавидит она белый цвет и всё тут. На какое-то время она замирает. Написав эти строки, я слукавил бы, утверждая, что успехи моего сына мне не по душе. Продолжал грезить наяву.

И, наконец, прорывался туда, преследуемый криками служанок. И находил утешение, уставившись в потолок мерзкой школы. Смеркалось.

И дыра исчезла. Самое удивительное в этом явлении (которое позже легло в основу моей будущей эстетики) – по своему желанию я всегда мог восстановить любой образ и не только в той форме, в которой видел его в последний раз, но в развитии и завершении, что происходило почти автоматически. Из принципа я был против всего.

Каждый цветок распускается в неволе. Сквозь тушь появилась яркая белизна. Галючка, тоже ушибленная стулом, отброшена от меня на метр. Он уверял меня, что заботливо сберег кусок договора. Она состарит меня лет на десять, не меньше. Здорово. К тому же берет меня за руку – и это меня волнует.

Меня восхищала их старость. Речь шла о том, чтобы выжечь "гроссо модо" (в общих чертах) и затем подровнять буквы. Хватаю светляка и в паническом ужасе бросаюсь догонять дам, которые ушли далеко вперед. В 1936 году я даже надел их на голову.

Очарование исчезает. Но Дуллита перевернулась на живот, чтобы лучше спрятать колесо. Но и это не всё.

Это особенно удалось с твердым и белоснежным воротничком. Любовь включала в себя еще и попадание пущенной стрелы. Наклонив голову, она раздвигает ноги, при этом изящно подбирая юбки до высоты бедер. Три дыни, подвешенные на бечевке, высыхали под потолком. Но он не успокоился и, схватив меня за волосы, вырвал клок.

Может, притвориться больным. Внезапно вернувшись к действительности, я вижу ужасное зрелище.

Чтобы удивить товарищей, я придумал нападать на них по вечерам при выходе из коллежа. Однако перед этим их открыли, а вместе с ними открыли меня. Точнее сказать, я довел ее до аскетизма.

Дуллита смотрела на меня в упор, так же, как Галючка. Превозмогая гадливость, я подошел еще ближе, как зачарованный, глядя на этот ужасный шар. Делая вид, что поглощен чтением книги князя Кропоткина, (Я никогда не читал этой книги. И понимаем мы любое творение только мышлением, не так ли.

Ее покорный взгляд, ее покладистость разожгли во мне желание причинить ей боль. Моя рука так стиснута, что ладонь вспотела. Изложенные всерьез и без фальши, они — дерма-скелет меня самого, копии моего автопортрета. Это был тот вопрос, на который я и сам хотел ответить. Наконец, настал этот день.

Отец с сестрой уехали и я остался один в комфортабельной комнате Студенческой Резиденции. Меня била дрожь, я пошел к себе и лег в постель. В сжатом кулаке я прячу светляка, подобранного у дороги. Стоило сказать "нет" – я отвечал "да", лишь бы передо мной почтительно склонялись, а я смотрел свысока.

Мне 33 года. Только что прошел дождь. Родителей это привело в полный ужас. Уже два месяца земля изнемогала в эротической и животной жажде. Разве не очевиден их в высшей степени биологический характер.

"Ни за что на свете. Она улыбается мне и я встаю. Дуллита заметила меня: интересно, восхищается ли она мною. Мой брат умер от менингита семи лет, года за три до моего рождения. Он падает с высоты в четыре метра на уступи. Во всех видах творчества.

Что-то впитывается иссушенной почвой, но большая часть жидкости растекается мелкими змейками – они множатся так стремительно, что успевают замочить легкие белоснежные туфельки дамы с вуалью, как она не увертывается. И в его глазах читаю такую же ненависть. Но очень специальный характер этого текста не позволяет привести его здесь. ). Каникулы падали на Святого Хуана, а я помнил, что издавна проводил этот день в Кадакесе, выбеленном известкой селении на берегу Средиземного моря. Он прочел в «Минотавре» мою статью «Внутренние механизмы паранойальной деятельности».

Как-то утром я так испугался, что отбросил книгу и попал ею в дверь. Я был близок к обмороку, в ушах стоял легкий шум, отделявший меня от звуков внешнего мира. Я откусывал от всего – от свеклы, дыни, сладкого лука, нежного, как молодая луна. Мне ужасно стыдно, кровь как безумная, приливает и отливает.

Почему-то потерялся пояс от домашнего халата, это затрудняет движения. Охладив его, я получил массу, которой намазал тело. Цветки и листья липы закружились в вихре сухого и удушливого ветра. Мама иногда приводила гостей, усаживалась с ними в уголке. Уже давно я загорелся желанием написать натюрморт с вишнями. Сегодня мы знаем: форма всегда есть результат инквизиторского насилия над материей. Я в маленьком салоне ем фрукты, сидя в кресле-качалке, украшенном плетеным кружевом.

Сколь восхитительны воспоминания об этой игре. Дальше можно было разглядеть речку, которая крутила мельничное колесо. Это приятное углубление перламутровой кожи, в которой живет кустик черных волос. Чтобы подняться, достаточно было напрячь ногу. Они пробуют услать меня поиграть подальше.

Все только и говорят о комете: если будет ясно, ночью ее можно будет увидеть. Сумашедший он или нет. Входить в эту часть дома мне было запрещено родителями. На самом-то деле я брал листок, под ним прятал лист-насекомое.

", "Дали нарисовал то-то. Туда же сую светляка и кладу стакан в ведерце, где съежилась летучая мышь. Желание потрогать костылем грудь женщины стало таким острым, что я предпочел бы умереть, нежели отказаться от него. Я подскочил, поперхнулся слюной и, побагровев, закашлялся. Вот бы они обе увидели меня. После этого случая я и близко не подходил к купальне.

Я подошел к ней, растроганный, думая, что она мне вернет игрушку и забросал ее цветами. Она, конечно, сразу бы испугалась и тогда я смог бы подарить их моей малышке Дуллите. Сегодня мы знаем: форма всегда есть результат инквизиторского насилия над материей. Он пятится, чтобы продолжить подъем, но, передумав, возвращается и ударяет меня ногой. Я хочу идти один. Однако, перейдя к делу, я понял: ткань настолько плотная, что ножницами ее не разрезать. Помню, в этот вечер мама плакала.

Закат солнца означал, что пришла пора сбегать в огород полакомиться плодами земных садов. Начну с общих ощущений. Спустившись в коридор, я увидел, что женщина уже влезла на лестницу и се груди оказались в раме окна. Но мой "Парсифаль" заслуживал того. Галючка здесь, рядом со мной, сидит на скамье, как на тройке. Я выбежал из курятника и умчался к сборщицам липы, сполна вдыхая ее очистительный запах. Техническое мастерство.

А что такое высота. Это немного напоминает детскую игру, когда перед глазами возникают цветные круги (их иногда называют "ангелами"). Когда мы подходим к дому, нас встречает мой двадцатилетний кузен. Я включил паяльник, которым пользовался для гравюр и сварил в воде рыбий клей.

Всякий раз, встречаясь с ним глазами, я замирал. На следующее утро страшный спектакль продолжается. Он не стал догонять меня, а нагнулся, чтобы подобрать еду и продолжить полдник. Когда мы подходим к дому, нас встречает мой двадцатилетний кузен. Даже в самый зной я не обхожусь без простынного покрова, не могу без него уснуть.

Об этом можно прочитать в фундаментальных исследованиях по искусству. Она сидит на земле, ее голова слегка опирается на мое колено. Все меня видоизменяло, ничто меня не изменило. Безучастность и отвлеченность стала новой эстетикой. Окрыленный успехом, я стал мистифицировать окружающих.

И чуть-чуть не свалился прямо на кишащих паразитов. Какой-то человек пришел наполнить кувшин и слышу журчание льющейся и проливающейся воды. И снова расшибся и снова, пьяный от радости, не чувствую ни синяков, ни шишек.

Так меня застала ночь. Я стою на верху лестницы – нет, на вершине славы и на моем лице играют ее отблески.

Он падает с высоты в четыре метра на уступи. И говорил себе: "Сегодня опасность миновала". Потом он бросил шарик. Это он построил дом в Кадакесе. Да, она была похожая не серую вишню.

И за час закончил все, даже самые легкие тени. Она смиренно пыталась хоть что-то понять из репродукций кубистов. Если бы я мог попасть в Прошлое, Рафаэль и иже с ним казались бы мне истинными богами. Употреблял только черный, белый, оливково-зеленый цвета и "ла терр де Сиенн", в противовес своим прежним цветовым излишествам. Родителей это привело в полный ужас. С самого начала сеанса я принялся за работу.

Рядом с нами военный болтает с двумя дамами, они не обращают на нас никакого внимания. Но каждый раз, бросая на нее взгляд, я замечаю, что она пристально рассматривает меня. Погружаясь в сон, я характерным образом сжимаюсь, точнее даже, свертываюсь в клубок. Я был готов ко всему.

Мне пришлось несколько раз объяснять, что я оказался здесь по чистой случайности. Если же счастье зависит от чей-либо воли, то тогда оно принадлежит религии. Но вот вопрос: гае нам ужинать. Это тянулось до 1929 года, когда картина исчезла из моей памяти. Я даже не выбежал подобрать его.

Мне нужно поднять его из бесцветной пыли, которую лунный свет подкрашивает голубизной. в котором героиней были Гала и Дуллита, описано в "Сюрреализме на службе Революции". На следующий год мне нужно держать экзамен по истории искусств.

Может быть, это линька. Признаюсь: мои предчувствия полностью оправдались. Я хочу идти один. После ряда неудачных попыток я изобрел новую, не менее безумную технику. Я же, по контрасту, был полиморфным искажением, живучим и анархическим. Ее озаряли розовые отблески почти спрятавшегося солнца.

Все, чем они распологали, было у меня в квадрате или в кубе. Круг тем и проблем, бороздивших его особо образованный мозг, выразился в его «далинийской философии». На этом так называемом «показе» (show) я получила удар мало с чем сравнимый. Я казался себе красивым, как никогда. Они цветные и очень современные. Я набросился на работу. На миг я почти потерял сознание, прежде чем родители освободили меня от этого кошмара. Я солгал бы, если б сказал, что помню.

Группа догнала меня и мы сели перекусить. Необыкновенным считали меня профессора рисования, каллиграфии и психологии. Я всегда четко сознавал, что именно жаждал постичь умом. Мои картины становились все строже и строже. Она смотрит на подруг, как бы говоря им: «Слишком поздно, ничего не могу поделать».

Я не только смогу погладить его костылем, но даже укусить потом. Над ней парили три огромные черные птицы. Наклонив голову, она раздвигает ноги, при этом изящно подбирая юбки до высоты бедер. Меня с трудом отрывают от нее, окровавленной. Я смущен и ревную к их секретам. Он вынужден был применить силу и потащить меня за руку.

Послевоенные катастрофические миазмы уже бродили в ней. Я писался в постель чуть ли не до восьми лет – только ради своего удовольствия. Я делаю вид, что хочу подойти к ней, чтобы отобрать шарик. Я приготовил несколько ведер воды на случай, если полотно загорится. Ее загорелое лицо было ангельской красоты.

И творят не покладая рук авторы и галерейщики на потребу «придирчивому взгляду журналиста/интерпретатора». Есть ли что-либо легче, вольнее, фантазийнее цветения минеральных кристаллов. Это по сути.

Мы меряемся, делая две насечки на стволе платана и он выигрывает. И вдруг я делаю нечто ужасное, от чего дама испуганно кричит. Комочек ластика, брошенный мне в затылок, заставлял меня вскакивать, содрогаясь.

Я неоднократно слышала: зачем копаться (это как бы не этично, лучше скользнуть и не заметить их), пусть себе творят: рисуют, пишут, поют, моделируют, ваяют, сочиняют. Я не играл с ними и даже не разговаривал. Это меня утешает. Так я смогу видеть Галючку со спины, оставаясь незамеченным. Яркой фауной расплодились нувориши.

Анекдоты, которые я расскажу, проиллюстрируют это лучше всего. Изумленный моими вопросами профессор отвечал крайне неопределенно. Я был – и продолжаю быть – живым воплощением анти-Фауста. То и дело ласкаю и целую ее шерстистую головку. Галючка, под предлогом, что хочет показать мне шарик, совсем расстегивает блузку.

Эта метаморфоза, происшедшая за один день, потрясла всех учеников в Академии. На следующий год мне нужно держать экзамен по истории искусств. Мне все-таки оставили ляжку цыпленка и я ее съел. Поднявшись, он должен спуститься на самокате как можно быстрее.

Все меня видоизменяло, ничто меня не изменило. Но все было напрасно. Я был в восторге от абсурдного вида и ужасной реальности моей вещи, а в 2 часа ночи уснул тяжелым сном ангела. Родители окрестили меня Сальвадором, как и брата.

Все знали растение – никто никогда не замечал насекомых. Не знаю имел ли место или нет этот химерический ужин. Это поистине верно в Ла Палис, но я считаю глупыми ее назойливо повторенные комплименты. Ведь это был не мой настоящий шарик. И долго потом хранилось у меня это блистательное (хотя и маскарадное) подтверждение моей избранности.

В салоне полным-полно визитеров. Желая следовать самому строгому реализму, я начал булавкой заменять одни другими. Я просовываю голову сквозь прутья спинки – и вдруг чувствую, что застрял. Моя рука так стиснута, что ладонь вспотела. Я весь дрожу, мне. невыносимо стыдно. Ведь моя мама, моя кровь, всегда бывала тут же.

И вдруг вокруг столько людей. Мои ноги обнажены. И я все время забывал, что у нее простуда, мне казалось, она плачет. Эту страницу даже выставили под стекло. Родители искали его повсюду, звали: "Патуфэ, где же ты. Как ловко они завязывали и развязывали шнурки на своих паршивых башмаках.

Был ли я уверен, что это не сама Дуллита. Опьянение от трех порций сухого вина проходило и появлялись строгие тяжелые мысли. Дамы хохочут. Дуллита хотела подобрать колесо, но я в ярости помешал ей. У меня было три поездки в Вену.

На улице я с наслаждением вдохнул чистый воздух свободы. Я уже наплодил полтысячи страниц и это был пока только пролог. К слову именно в башне мне предстояло принести жертву. И — о чудо.

Меня оставили на второй год. Моя рука так стиснута, что ладонь вспотела. Как-то вечером мне захотелось спрыгнуть с самого верха лестницы. Мое положение было не только смешным, но и трагическим: я был на волоске от гибели. Г-н Пичот стал говорить, что с конца будущей недели надо начинать сбор цветков липы.

Путь от Резиденции до Академии и обратно стоил одну песету. И не по своей вине. Уже стемнело, когда мы возвращаемся в Камбриль. Я почувствовал, что он сразу заметил меня среди товарищей. На асфальте огромная лужа крови, напоминающая большую птицу с распростертыми крыльями. Мне пять лет. Входим в дом.

Тут Юлия позвала на обед. Но сперва надо отвлечь внимание Галючки, которая следит за каждым моим движением. После взаимных представлений я сажусь. И вот высыпал на стол полную корзину ягод. Не глядя на меня, она встала и подошла к лестнице, на которой работала ее мать.

Мы оба знали, что я не люблю ее. Мерзкий полудохлый кузнечик падал, наконец, на землю. Итак, я знаю точно и определенно, ЧТО ИМЕННО я хочу есть. Любопытно, что самый красивый, самый одухотворенный, самый исключительный из всех пейзажей располагается по счастливой случайности в окресностях Кадакеса. Приобретенный им успех превзошел все мои ожидания.

Меня окружают, за мной ухаживают, обо мне заботятся, кладут на лоб холодные компрессы. Я сказал, что не хочу ничего горячего и выбрал голубя.

Помимо героев в любом обществе существуют и антигерои, которых называют по-разному. Вдруг лицо Бетховена скрылось под его огромным лбом, который стал свинцовым черепом. Верх – сторона правая, где располагаются монархия иерархия, купол, архитектура и Ангел.

", "Это похоже на Дали. Вместо нее – лошадь с парада, поскользнувшаяся и упавшая на землю.

Операция очень серьезная. Казня себя за то, что даже не ответил на ее просьбу, я тут же разозлился. Одно из них. И за два года я перечитал их все. Мое собственное творчество кажется мне большим несчастьем.

Я так ревел, что потерял голос. Гала, Галючка, Галючкинита. С детства эти места восхищали меня. Я всегда четко сознавал, что именно жаждал постичь умом. Есть мнение, что талант и гений (кем себя называл Дали) – это озарение особого ума, для которого нет никаких ориентиров, для которого не существует общих «знаков» выражения, что его, гения, чисто субъективное и есть истина.

Пурпур заката сменяется сумерками. И я заплакал. Они не предназначались для чужих глаз, но в этой книге я решил во что бы то ни стало расправиться с тайнами – и убиваю их своей рукой. Мне исполнилось семь лет и отец решил отдать меня в школу. Так они постепенно привыкают к внешней жизни. Только что прошел дождь.

Все это было обильно залито красным итальянским вином. Тени двух дынь больше не напоминали груди сборщицы липового цвета. Но и там мне не стало легче.

Меня охватывает огромная, невыразимая радость. Когда в очередной раз перекладываю его из ладони в ладонь, светляк падает. В Кадакeсе, в имении г-на Пичота, кипарис посреди двора тоже подрос. Но ведь и Гитлер был прекрасным оратором и гениальным организатором.

Он уверял, что никогда не видел работ кубистов, но считает правильным уважать то, чего не понимаешь. Я был настойчив – и все еще таков. После двух часов работы результат был катастрофическим. Почему-то при виде этой дырочки я весь покрываюсь гусиной кожей. Моя мания одиночества доходила до патологии.

Каждый миг я будто открывал загадку, происхождение и судьбу каждого предмета. Мои друзья, которые проявляли по отношению ко мне больше самолюбия, чем я сам (моя огромная надменность мешала мне быть внимательным к таким вещам), пытались защитить и оправдать мой странный наряд. В доме я царил и повелевал. От любого пустяка заливался краской до ушей. Это открытие изумило меня.

Я мог без конца повторять свое имя. Мое собственное творчество кажется мне большим несчастьем. Я, не в силах отвернуться, пялю глаза: что там делается за вуалью. Родителей, чтобы защитить меня, не было и мои товарищи радовались этому со всей жестокостью, свойственной своему возрасту.

Изложенные всерьез и без фальши, они – дерма-скелет меня самого, копии моего автопортрета. Он забирал их с нескрываемой жадностью. Я стоял в угрожающей позе и она выразила готовность поладить. Тогда он сможет полностью посвятить себя Искусству и я буду уверен в его будущности. Осветить или освятить. Еще две струи орошают почву.

Ее «несущие конструкции» примитивны как у аборигена, – эгоцентричный эпатаж (цветное перо), развратный секс (секс) изощренно-извращенное гурманство (банан). Я съел большой кусок моруна в томатном соусе. О них ходили тысячи анекдотов. Хватаю светляка и в паническом ужасе бросаюсь догонять дам, которые ушли далеко вперед. Было умело продумано, как скрыть от короля, насколько нас мало.

Что ж, тем хуже, я не хочу избавляться от нее и затягиваю ее на манер пряжки. Он тут же нагнал меня, схватил и запер до ужина у себя в кабинете. Вдруг она кладет руку мне на ногу — я чувствую еле ощутимую ласку ее трепещущих пальцев. Мне велено было покинуть класс и я опасался, что об этом узнают родители.

Несколько лет спустя последовала моя последняя попытка встретить Фрейда. Меня часто возили к врачу, которому как-то в приступе ярости я разбил очки. Итак, я знаю точно и определенно, ЧТО ИМЕННО я хочу есть. В дворик для отдыха надо выходить из классов по очень крутой каменной лестнице. Дверца открылась и я все понял.

Упади оно мимо терассы, потеряй я его – тем лучше. Я наклонился над пропастью и плюнул.

У меня хватает духу с иронией воспринимать эти достовернейшие сведения. Приближаясь к ежу, я жаждал совершить неслыханное: подойти и притронуться к нему. На этот раз моя месть не совершилась. Хватаю светляка и в паническом ужасе бросаюсь догонять дам, которые ушли далеко вперед. Но я не даю руки.

Оглядевшись и заметив, что нас никто не видит, я грубо толкаю ребенка в пустоту. Уже темнеет, он не сможет заранее заметить шпагу и я сильно раню его. Все дни, как отшельник, проводил один.

Время от времени осторожно разжимаю пальцы, чтобы посмотреть, как он сверкает. " И охваченный внезапным вдохновением, я перевернул чернильницу. В ожидании гостя, я продолжаю по памяти свою-начатую работу, – портрет виконтессы Ноайе. Я весь дрожу, мне. невыносимо стыдно. Удивленная моими решительными действиями, она ставит между нами стул.

Это свидетельствует, что в своем необычном виде спорта я достиг удивительной ловкости. Вот чудесное название для наваждения. В 6 утра проснулся, но уже демоном. Почему-то при виде этой дырочки я весь покрываюсь гусиной кожей.

Но я не даю руки. А частный гений это – «домашний гений». Я утверждал, что обожаю Гала и вместе с тем так равнодушен к ее страданиям. Просто-таки умолял не показывать мне белые бумажные комки. Мне трудно определить дату появления этого ложного воспоминания, но оно из самых ярких. Всего день лихорадки давал право на целую неделю выздоровления при невысокой температуре. Каждый цветок распускается в неволе. Мне шесть лет.

Итак, без сомнения, я был жизнеспособен. Перила и склоненный костыль, торчащий в отверстии, кружились вокруг меня. Содрогнувшись, я бросаю летучую мышь в бассейн и бегу прочь. Я подхожу к лошадиной голове и крепко целую ее в зубы, приоткрытые отвислыми губами.

Наши сердца переполнены чувствами. Я так ревел, что потерял голос. Один был из Гранады, другой из Сент-Жаке-де-Компостель.

Не припомню, чтобы в течение дня я испытывал хоть малейшее чувство вины. Мой взгляд остановился на старом книжном шкафу. Нераспознанный язык служит только единичным, чужеродным всеобщему целям конкретного индивида или творца. Самым великолепным было видение глазуньи из двух яиц, висящей в пространстве.

Я обожал блуждать в лабиринте его рассуждений, которые отзывались во мне небесной музыкой. Забавляясь, я сделал из волоска колечко, а когда послюнил его, внутри кольца натянулась прозрачная пленка. Во время прогулок я оставляю знаки (чаще всего маслину высоко на пробковой коре) – точь-в-точь на том месте, куда попадает последний луч солнца. Более того, откровения Дали превзошли все ожидания.

Перед прыжком, чтобы привлечь внимание всего двора, я дико заорал. Обед затянулся так, что превращается в ужин. Услышав, что я бегу, они удивленно останавливаются.

Бегу в купальню – одно из любимейших моих мест в доме. Тогда я взялся за старую, больше ни на что не годную дерматиновую дверь. Мне спасти бы разум и душу, научиться тому, чему другие не могут меня научить и что лишь сама жизнь может вылепить из меня.

Очарование развеялось и больше не повторится. Что означала эта проблема раздвоенной линии или предмета. Я так счастлив. Все мои соученики знали мои песни и тщетно пытались подражать им. И с радостью обнаружил, что он вовсе не ревнует. Вот такие статейки «авторитетных» критиков стали нормой.

Она смотрит на меня с удивлением и нежным любопытством. Я видел их повсюду, даже там, где ничего не было.

Как бы я хотел жить в эпоху, когда ничего не надо спасать. Только что я купил у самого дорогого мадридского портного самый элегантный костюм и надел под него ярко-голубую шелковую рубашку с сапфировыми запонками на манжетах. Она растерянно отступила. Бегу в купальню – одно из любимейших моих мест в доме.

"Мулен де ла Тур" почудилась мне волшебным местом. На плече у него карабин, а в поднятой руке что-то непонятное, что он хочет показать нам. После завтрака я побежал к сараю, где сохли на земле кукурузные початки и мешки с зерном. Да еще взгляд у него был другой — как бы окутанный меланхолией, «неодолимой» задумчивостью.

В его комнате на нитке висела высушенная лягушка. Итак, без сомнения, я был жизнеспособен.

Как бы я хотел жить в эпоху, когда ничего не надо спасать. От внезапной слабости я опустил крышку коробки, оставив лишь небольшую щель для воздуха. Она смотрит на меня с удивлением и нежным любопытством. Я прижал се коленом и нежно обнял. Наконец и я осмелел и двинулся к террасе.

Я изложу их не в хронологической последовательности, а наудачу погружаясь а Прошлое. Она не шевелилась и часто дышала. Мой "Парсифаль" начался с позднего подъема, затем последовали пять вермутов с маслиной. Несколько раз мы посылали музыкантам банковские билеты в конвертах. Еще две струи орошают почву. Всё. Я вовсю трезвоню о летучей мыши, о том, как горячо ее люблю.

Чтение этих опусов поставило все точки над «i». Она носит широкополую шляпу с вуалью, закрывающей лицо. Падая с такой высоты, я неминуемо должен был разбиться. Г-н Траитер был похож на помесь Толстого и Леонардо.

Тогда я ударял слабее, а потом отбрасывал камень. С малых лет я безотчетно делал все, чтобы "отличаться от других". Официально он учится хорошо.

Вот как это произошло. Мой взгляд особенно привлекает подмышка полногрудой сборщицы.

Первая искра вспыхнула во время визита в Академию короля Альфонса III. Потом я подвел глаза карандашом. Но мелочность содержания сводит творение на уровень личного, частного.

А каждому известно, что нотариусы в Фигерасе не загребают деньги лопатой. Я выбежал из комнаты. Одна из дочерей этой семьи, сказочной красоты Урсулина Mammaс, по слухам, стала Каталонкой 1900 года и еще поговаривали, что образ Каталани списал с нее Эухенио (дОрс в своей книге «Ла Вен плантада» («Дивно сложенная»). Я покраснел и король, посмотрев на меня, наверняка заметил это. Потом, обойдя животное, бегу к Галючке и останавливаюсь в метре от нее.

Капля пота стекает с моей руки и падает в пыль, просверливая в ней дырочку. Меня охватывает огромная, невыразимая радость. Очень скоро я понял, что, то и дело нарушая распорядок дня, я ничем не смогу насладиться. Я забросил колесо вверх так высоко, что опять уронил и оно упало очень далеко.

Пришлось сунуть голову в тазик со скипидаром. Хвалили мою дисциплинированность, мою доброту, спокойное поведение на переменах, зато заканчивали так: "Он настолько закоренел в умственной лени, что это делает невозможным любые успехи в учении". Вкус – дело поверхностное и, как правило имеет отношение только к форме. Час перед ужином проходит в каком-то бреду.

Потуги ранжировать вульгарность и пошлость по «шкале ценностей» – значит, убивать человеческую мысль, выведшую нас из звериного состояния. В дурном расположении духа отрываюсь от работы и вхожу в салон. В конце посещения короля сфотографировали с учениками. Я что есть силы бью ее ногой – и она вскрикивает, хватаясь руками за коленку.

За неделю началась уборка вечно грязной и ветхой Академии. Моя рука так стиснута, что ладонь вспотела. Впрочем, мама отказывается сесть, сославшись на то, что стоя она будет лучше видеть меня. Надо рассказать об этом подробнее. Это мягкий, недвижный, теплый, симметрично-двоящийся и вязкий рай.

Дуллита поверила, что это признак нежности и ласково обвила меня руками. И мне представляется возможность блеснуть. Летнее время было для меня святыней. В каждой – перо другого цвета. Его череп – это улитка. Время от времени осторожно разжимаю пальцы, чтобы посмотреть, как он сверкает.

Я сжимал ее все сильнее и сильнее. Ему единственному я открыл тайну карликовой обезьянки. Я хватаю камень, запускаю в нее — и промахиваюсь. И я смогу сделать нечто равноценное в стиле картины с вишнями.

Фигерас, 11 часов 13 мая 1904 года. Между тем я знал, что надо делать, чтобы писать чисто. Я вовсю трезвоню о летучей мыши, о том, как горячо ее люблю. А поцелуй мы приберегали на минуту расставания.

Сидя на соседнем стуле, меня ждал сон. Я хотел нанизать их на шелковую нитку и сделать эффектные бусы для Юлии. Надо, чтобы правительство максимально ограничивало себя в исполнительной власти. В свой черед и я тянул сладкую жидкость, на мой вкус, слаще меда, а мед – слаще крови.

Ему приписывали дегенеративность, а он, напротив, понравился мне подлинно аристократической уравновешенностью, затмевающей заурядное окружение. Не надо быть сумасшедшим, чтобы суметь представить такое. Входим в дом. Моя красавица с вуалью хочет взять меня за руку. И не втречая сопротивления, становился опасным. Я унизился до того, что предложил ему 35 песет, лишь бы он меня не тронул.

В дневнике Стендаля приведены слова некоей итальянской маркизы, отведавшей мороженого в знойный летний вечер: «Как жаль, что это не греховное удовольствие. » Так вот, когда мне было шесть лет, есть прямо на кухне было серьезным прегрешением. Я вовсю трезвоню о летучей мыши, о том, как горячо ее люблю. Тот, что слева, все же чуть пониже и клонится верхушкой к другому, который, наоборот, высится прямо, как латинское "i". В этот то момент перед решетчатой дверью и появляется дама с вуалью. Перед г-ном Мигелем Комас Кинтана, просвешенным муниципальным судьей и его секретарем Франсиско Салаи-и-Сабриа предстал дон Сальвадор Далии-Куси (уроженец Кадакеса провинции Жерона, 41 года, женатый, нотариус, проживающий в Фигерасе по улице Монтуриол, 20), чтобы внести в книгу регистрации актов гражданских состояний запись о рождении ребенка.

Я откусывал лишь раз, чтобы не наедаться. Я не мог вытащить голову из ведра, она застряла глубоко в воде. В воскресные утра я ходил в музей Прадо и брал каталоги картин разных школ. Больше того, конечная развязка моих действий поражает меня первого.

Мне тут же показалось, что я снова выздоровел. Наступала ночь – и только она выводила меня из глубочайшей задумчивости. Они пробуют услать меня поиграть подальше. Со двора подымаются запахи мокрой земли и ароматы роз.

Мой прилежный вид, мое лицо без тени юмора делали меня в их глазах жалким, умственно отсталым и разве что живописным. "Немного" – это так, к слову. ", "Дали думает, что. На ткани зияли две дыры: поменьше – от ножа, побольше – от огня. Обструганное корыто для ритуальных услуг – вот нынешняя норма. По моему предложению группа единогласно решила вернуться в итальянский ресторан.

Поправив свои материальные дела, я снова встретил группу, на сей раз в немецкой пивной, где подавали темное пиво. Надо было действовать решительно и уже сейчас переодеться королем. Система знаков в языке (как и в любой профессии) существует, чтобы понимать друг друга.

И – о чудо. Они живуттолько своими собственными интересами, которые у них ограничиваются как правило тремя «китами»: деньгами, сексом, зрелищем. Сырые сероватые пятна впитываются в туфельки, как в промокательную бумагу. Она смотрит на подруг, как бы говоря им: "Слишком поздно, ничего не могу поделать".

Но каким же сознанием надо обладать и какой же падалью нужно быть по обе стороны фотографического процесса, а также галерейного дела, чтобы предлагать посетителям ужасающую «художественную» выставку. Она сразу же заняла место Дуллиты – и все три образа моей мечты слились в один. Я поворачиваю обратно, чувствуя, что от сильного сердцебиения меня может вырвать. Как-то за ужином мой отец вслух прочел учительскую запись в дневнике и был крайне огорчен. Она сидит на земле, ее голова слегка опирается на мое колено. Итак, что же я делал весь этот пустой год.

Рука не поднимается, чтобы не то что цитировать, а даже пересказывать его эротические развлечения, в том числе и со своей женой Галой, которые он сам описывает со слюною на губах. Молния расколола его и в трещине засияло небо. Она здесь. Сквозь загар на моем лице пробивалась восковая бледность, под глазами были круги.

Час перед ужином проходит в каком-то бреду. Смогу ли я его сдвинуть с места. В семь лет я желал быть Наполеоном.

Мы чувствовали, что просто преступно идти спать, когда нам так хорошо. Отец и мать разве что не молились на меня. В ожидании гостя, я продолжаю по памяти свою-начатую работу, – портрет виконтессы Ноайе. Передо мной уже нет кормилицы. Но это не могло остудить мой пыл деятельности. Образование – церковная школа, затем курс медицины и психиатрии в Сорбоне.

Ее растрепанные волосы в беспорядке падают на лицо, в уголках губ чуть блестит слюна. Я обречен на эксцентричность, хочу того или нет. Я стал в высшей степени отражателем из-за своей «искаженной полиморфности», а также феноменальной отсталости в развитии запечатлев в памяти смутные райские воспоминания грудного младенца – эротического происхождения, я цеплялся за удовольствия с безграничным упрямством эгоиста. Моя возлюбленная, напротив, служила мне мишенью. Я отказался. К тому же берет меня за руку – и это меня волнует. Чтобы поселиться там, нужны были отличные рекомендации.

Дамы хохочут. В юности я делал то же, но нарочно. Разве не очевиден их в высшей степени биологический характер.

Сырые сероватые пятна впитываются в туфельки, как в промокательную бумагу. А мне как раз нужно было испробовать перед едой свой бросок. Но сзади шел отец и видел всю сцену. И – по значению имени – мне было предназначено ни много ни мало как спасти Живопись от небытия модернизма и это в эпоху катастроф, в той механической и обыденной вселенной, где мы, к счастью и несчастью, живем.

Хочешь переварить его мысль – надо выковыривать ее иголкой. Перламутрово переливаясь, они медленно уменьшались, пока не исчезали совсем. Всего у меня набралось около двадцати пауков и я увлеченно наблюдал за их повадками. Когда я подошел ближе, люди растерянно разбежались во все стороны.

Блестит полоска металла. И меня еще раз поразило ребячество человека. Она смотрит на меня с удивлением и нежным любопытством. Я хочу подойти к ней, но лишь все глубже увязаю в прутьях спинки, волоча стул за собой.

Красота и преимущество Кадакеса кроются в его структуре. Композиторов – тысячи, а слушать некого, кроме тех, кто записан в «книгу жизни», художников – почти каждый, а смотреть не на кого, кроме тех, кто записан в «книгу жизни», скульпторов кроме тех, кто записан в «книгу жизни», а певцов разброс от великой Марии Калласс из «книги жизни» до подхриповатой исполнительницы по кличке Леди Гага «из книги смерти искусства» и т. п. Как он мог вырасти так, что я его не заметил, я, знающий все секреты своего тела.

Вскочив на ноги, я чувствую, что застенчивости как не бывало. Что касается меня, то, чем больше я бредил, тем оживленнее был мой взгляд. Несколько лет спустя последовала моя последняя попытка встретить Фрейда. На втором этаже меня обожали так же, как и у нас. Рассматривая их, я легко приподыму вилкой костыля одну из дынь, подвешенных к потолку.

Но его гнев был, наверное, так силен, что он никак не хотел простить меня. Что есть еще, кроме структуры. Вот-вот что-то произойдет. Мне ужасно стыдно, кровь как безумная, приливает и отливает. Родители окрестили меня Сальвадором, как и брата.

Мне 23 года. Чтобы не выдать себя, я тут же выдал ожидаемую реакцию – заорал. В сжатом кулаке я прячу светляка, подобранного у дороги. Время от времени осторожно разжимаю пальцы, чтобы посмотреть, как он сверкает.

Мне навсегда запомнился один октябрьский вечер. Какое-то время мы лежали на полу, обнимая друг друга. К примеру, я небрежно, неровно писал испещряя тетради кляксами. Она носит широкополую шляпу с вуалью, закрывающей лицо.

Я задавал своему профессору назойливые вопросы: как смешивать масло и с чем. Каждая новая звезда рождала отзвук в селении. Мы проезжаем мост, у которого еще не достроены перила. Ставни из-за жары закрыты снаружи и внутри — прохладный сумрак. Как уже говорилось, я был избалованным испорченным ребенком. Кузен кладет животное в металлическое ведерце и отдает его мне. Нужно вынуть шпагу из ножен и спрятать ее под вещами. Это изображение Наполеона на боку бочонка овладело моим воображением – столь же нестойким, как яичный желток на блюдце, (разве что без блюдца).

Вкус каждого обжигал мое нёбо так же бегло, как просверк светлячков в зарослях. С помощью Дуллиты молодка подтащила лестницу и слегка прислонила ее к стене дома. Не припомню, чтобы в течение дня я испытывал хоть малейшее чувство вины. Меня покрывал холодный пот, терзали угрызения совести. Туда же сую светляка и кладу стакан в ведерце, где съежилась летучая мышь. На втором этаже меня обожали так же, как и у нас.

На солнце он был красновато-коричневым с золотым отливом играющим всеми цветами радуги. Лирическая слеза блистала в моих глазах. Если Бретон теоретизировал, то Дали реализовывал весь бред сюрреализма на практике. А всякие развлечения мне претили. Бросив костыль, я в страхе побежал к липам. На плече у него карабин, а в поднятой руке что-то непонятное, что он хочет показать нам.

Это было мне на руку. Я поднимаюсь по ступеням и сворачиваю направо к заброшенному источнику. Как знать.

Однажды мне показалось, что некоторые из листьев шевелятся, когда другие неподвижны. Я испробывал на ней ту меткость, которая служила мне и позже. Легкий ветер отворил дверь чердака. Услышав, что я бегу, они удивленно останавливаются. Мне становится спокойно – ведь я боялся не застать ее здесь. Для меня очень сомнительно прозвучала реплика Деона об образованности Дали.

Для всего были установлены какие-то "рамки" и "законы". Приближался час, когда я обычно погружался в живопись в своей мастерской.

Для меня не было ничего невозможного. Она носит широкополую шляпу с вуалью, закрывающей лицо.

Прекрасная Дуллита была вправе испугаться меня. Пусть избороздит мой лоб лабиринт морщин, пусть мои волосы побелеют и станет неуверенной моя походка. Она оказалась более спелой, чем я думал и костыль вонзился в ее мякоть. Всё должно иметь свое место и цену, названную и осознанную. Протягиваю руку к эфесу шпаги, которая легко выскальзывает из ножен. В моей руке, в носовом платке шарик шевелится, как живой.

Из всех животных, растений, архитектур, скал – не стареет один человек. ). Комок стал темно-синим. Мы были тем более щедры, что тратили родительские средства.

Галючка смертельно бледна. Гала на следующее утро должны были оперировать и ей следовало вечером прийти в клинику. И это занимало все мое время. ", "Я сам по себе. Морфология (слава Гете изобретшему это слово в восторге перед творческой бесконечностью Леонардо) – так вот, морфология открывает нам, что наряду с триумфальным царством жесткой иерархии форм есть более анархические, более разнородные тенденции, раздираемые противоречиями.

Мой наряд дополняла большая фетровая шляпа, а также трубка, которую я никогда не зажигал. Я был вялым, трусливым и противным. Я носил матросский костюмчик, расшитый золотом на манжетах. Отныне моя любовь воплотилась в новой личности. В этот то момент перед решетчатой дверью и появляется дама с вуалью. В каждом выражении ее невинного загорелого лица таится язвительная улыбка. Самое удивительное, этот диагноз подтверждает и сам Дали.

Это был тот вопрос, на который я и сам хотел ответить. "Философский словарь" Вольтера произвел на меня огромное впечатление, а вот "Так говорил Заратустра", по моему мнению, я мог бы написать лучше. Я проглотил комок и затаился, чтобы выплакаться вволю. А на голове их было так много, что это был настоящий разлагающийся вулкан.

Кузен кладет животное в металлическое ведерце и отдает его мне. И я снова ухожу. Несмотря на это, Гала ни в малейшей мере не озабочена и мы проводим часы пополудни, создавая две сюрреалистические композиции. Свобода. Вскоре я начал посещать занятия Академии изящных искусств.

Я хватаю камень, запускаю в нее – и промахиваюсь.

---