Биография Бенвенуто Челлини

Бенвенуто Челлини (3 ноября 1500 – 13 февраля 1571), был итальянский ювелир, скульптор, чертежник, солдат и музыкант, который также написал известную автобиографию. Автобиография Бенвенуто Челлини вдохновила Александра Дюма на создание романа «Асканио»— где описывается период жизни Бенвенуто Челлини во Франции, в который Дюма-отец искусно вплетает историю любви подмастерья Асканио к дочке парижского прево— Коломбе. Бенвенуто Челлини взялся за написание автобиографии в 59 лет.

Итальянский скульптор Челлини Бенвенуто: биография, творчество и интересные факты

Я сказал моему другу, что того, что со мной случилось, что привело меня в такое великое расстройство, этого я никоим образом не могу ему сказать я только попросил его, чтобы он взял эти вот ключи, которые я ему даю и чтобы он вернул драгоценные камни и золото такому-то и такому-то, которых он найдет у меня записанными в книжечке затем пусть возьмет мое домашнее имущество и немного присмотрит за ним с обычной своей добротой а что через несколько дней он узнает, где я. Этот умный юноша, должно быть, почти догадываясь, в чём дело, сказал мне: «Брат мой, уезжай скорее, потом напиши, а о вещах своих не думай». Но там уже давно поселился прево (верховный судья), который отказывается подчиниться приказанию короля. Был среди этих вельмож один, превеликий философ, который сказал в мою защиту: «От этой красивой физиогномии и симметрии тела, которые я вижу у этого юноши, я жду всего того, что он говорит и даже большего». Наконец, отчаявшись в предприятии, он поклялся, что приведет столько испанцев, что они меня изрубят на куски и убежал бегом, а я тем временем, отчасти веря этому их смертоубийству, решил мужественно защищаться и привел в порядок одну свою чудесную пищаль, каковая мне служила, чтобы ходить на охоту, говоря про себя: «Если у меня отнимают мое имущество заодно с трудами, то еще уступать им и жизнь. » Во время этого прения, которое я вел сам с собой, появилось множество испанцев вместе с их домоправителем, каковой, на их заносчивый лад, сказал им всем, чтобы они входили и забирали вазу, а меня отколотили палками. Неудивительно, что при таком «очень странном» для придворной среды характере Челлини не удается ужиться и при французском дворе, где вскоре он создал себе непримиримого врага в лице фаворита короля. Каковое случилось совсем наоборот: я был жив, со множеством денег, со слугой и на добром коне. Благородная римская дама тогда сказала: «Будь я на месте этого юноши, я бы ушла себе с Богом».

В этом — прогрессивная, демократическая сторона идеала «доблести». Эти слова до того их устрашили, что ни один не двинулся на помощь двоюродному брату. Он — хороший, почтительный сын, горячо любящий брат и вообще образцовый семьянин. Исследователи «Жизнеописания» Челлини исходя из этого, часто говорят об «аморальности» флорентийского художника, «не признающего никаких нравственных авторитетов, кроме своей индивидуальной воли».

Эта работа была велика и изумительна, как, должно быть, можно видеть и сейчас. Эти тяжбы приводят его в отчаяние. Не только «из края в край из града в град», но и от одной области искусства — к другой.

Челлини саркастически берется даже прокомментировать одно темное место из песни VII «Ада» Данте, который, как известно, одно время жил в Париже и перенес, дескать, в свою поэму восклицание судьи, призывающего публику к порядку. И так я его начал и его видел превосходнейший Микеланьоло и так мне его хвалил, что это было нечто неописуемое. Получив «да», он с превеликими криками поднял меня на руках, говоря: «Да здравствует синьор.

Челлини БенвенутоСкульптуры и биография

Этот чудаковатый человек не дал почти что договорить этому бедному почтенному человеку, как безо всякого решительно основания сказал ему: «Не говорите об этом больше, Раффаэлло, так как вам до этого дальше, чем январю до ежевики». Мы оба весело посмеялись и она мне заказала еще несколько красивых и хороших работ. И — как венец его творческого развития — высокое искусство ваятеля. Саламанки испанца. Тут подвернулся тот художник, который ко всему этому имел касательство каковому монсиньор сказал, чтобы он сходил ко мне передать от его имени, что если я сейчас же не принесу ему вазу, то от меня самым большим куском останутся уши а если я ее принесу, то он мне тотчас же выдаст за нее плату.

1. Бенвенуто Челлини и его «Жизнеописание»
2. Челлини Бенвенуто – талантливый итальянский скульптор
3. Бенвенуто Челлини – Жизнь Бенвенуто Челлини
4. Этот сайт предназначен для лиц старше 18 лет
5. Бенвенуто Челлини «Жизнь Бенвенуто»

В эту пору я сделал серебряную вещицу барельефом, величиной с руку маленького ребенка.

Дело в том, что приехал в Рим некий юноша, по имени Луиджи Пульчи, сын одного из Пульчи, того, которому отрубили голову за то, что он спал с родной дочерью этот сказанный юноша имел изумительнейший поэтический дар и хорошие познания в латинской словесности хорошо писал был необыкновенно изящен и красив он ушел от какого-то епископа и был весь полон французской болезнью. Узнав об этом, мой отец, вооружившись, отправился к нему и, в присутствии его отца, которого звали Никколайо да Вольтерра, трубач Синьории, сказал: «О Пьеро, мой дорогой ученик, очень меня печалит твоя беда но, если ты помнишь, я еще недавно тебя предупреждал и все-таки случится между твоими детьми и моими то, что я тебе сказал». Еще Петрарка писал, что «кровь всегда одного цвета. Тогда, поняв, что он употребил глупые слова, он тут же мне сказал: «Так как они настолько свежие, что еще не смердят и так как помощь поспела вовремя, то ты не так уж пугайся, так как я надеюсь во всяком случае тебя вылечить».

• История жизни Бенвенуто Челлини
• О знаменитости:Итальянский художник, скульптор и золотых дел мастер
• Напишите отзыв о статье Челлини, Бенвенуто
• Отрывок, характеризующий Челлини, Бенвенуто
• Словари и энциклопедии на Академике

На что я сказал: «Мой Тассо, вот ворота, которых ни ты, ни я не заметили и раз уж я здесь, то мне кажется, что я сделал полдороги». Жизнеописание ювелира и скульптора Бенвенуто Челлини (1500–1571)— одно из самых замечательных произведений литературы XVI века, в полной мере отражающее дух итальянского Возрождения. Артиллерийское искусство, к которому он, по его признанию, даже «более склонен», чем к ювелирному. Но так как этот колючий терновник делал мне больно и я бесился, как бык, то уже было решился выскочить и бежать в это время Луиджи обнимал сказанную Пантасилею за шею, говоря: «Я тебя еще раз поцелую, назло этому предателю Бенвенуто».

Вещица эта служила пряжкой к мужскому поясу, которые тогда носились такой величины. Как только нас позвали обратно, он велел мне, чтобы я не говорил ни слова под страхом их немилости и чтобы я подчинился тому, к чему я приговорен. Наконец, видя, что я к нему не иду, он сам пришел ко мне, спрашивая меня, что я делаю. И вот, взяв лошадь, видя, что он мне не отвечает, я направился к римским воротам.

1. Последние рецензии на книги автора
2. Бенвенуто Челлини – Жизнь Бенвенуто Челлини краткое содержание
3. Жизнь Бенвенуто Челлини читать онлайн бесплатно
4. Похожие книги на Жизнь Бенвенуто Челлини, Бенвенуто Челлини
5. Бенвенуто Челлини читать все книги автора по порядку

Значение слова «вирту» для Возрождения (как и всякое богатое в своей исторической конкретности понятие) может быть только приблизительно передано современным русским словом «доблесть». Когда я делал в таком же роде листья, выложенные вышесказанным способом, то они получались гораздо красивее на вид, нежели турецкие. И я так и сделал затем я завернул их каждую в кусочек бумаги и мы их зашили в некие подкладки к папе и к сказанному Кавальерино. На это Пьеро ответил и сказал правду: «Гораздо больше пользы и чести извлечет ваш Бенвенуто, если он займется золотых дел мастерством, вместо этого дуденья». Пребыстро бежал этот мул а тот что-то говорил тем, что в окопах. И, уходя во гневе, сказал ему, что скоро он это увидит. Его этика сближается с «моральным индифферентизмом» Макиавелли и Челлини тогда оказывается неким «хищником в джунглях».

Так вот я вам заявляю, что эта женщина — моя, а приданое пусть будет вашим». Если имя Челлини стало нарицательным для всего золотого века художественного ремесла, который мы охотно называем «челлиниевским», хотя от самого Челлини-ювелира, как мы видели, мало что сохранилось, то известную роль здесь сыграли вдохновенные страницы его автобиографии. Как мы дальше увидим, это в значительной мере определило биографию Челлини, его непоседливый образ жизни, его судьбу, в которой он наивно усматривает влияние «зловредных звезд».

Кое-кто из его учеников оказывается впоследствии неблагодарным, но большей частью они ему преданы за заботу и щедрость. Сказанный Лессандро испугавшись, сказал: «Дал бы Бог, чтобы мы сюда не приходили. » — и с превеликой поспешностью повернулся, чтобы идти. Подобные заявления чередуются с обычными проклятиями власти денег и заключают в себе существенный оттенок: у этих «наемных» художников, «кондотьеров искусства», каким является и Челлини, нет внутреннего уважения к тем, кому они создают памятники своими творениями, кого они славословят в литературных посвящениях. Когда я ему показал немножко эту модель этой пряжки, которую я сделал во Флоренции у Салимбене, она ему изумительно понравилась и он сказал такие слова, обращаясь к одному подмастерью, которого он держал, каковой был флорентинец и звался Джаннотто Джаннотти и жил у него уже несколько лет он сказал так: «Этот из тех флорентинцев, которые умеют, а ты из тех, которые не умеют». Бывал у меня часто также синьор Орацио Бальони, каковой весьма меня любил.

• Челлини Бенвенуто – Жизнь Бенвенуто Челлини
• Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим
• Письмо Бенвенуто Челлини к Бенедетто Варки
• Записки гея о свободе, равноправии, любви и творчестве
• Бенвенуто Челлини и его Жизнеописание

Мой отец очень обрадовался и ему не терпелось встретить опять того из Восьми, который его оскорбил и, встретив его, он сказал так: «Вы видите, Антонио, что это Бог знал, что станется с моим сыном, а не вы. » На что тот ответил: «Пусть только попадется нам еще раз». Эта цельность Челлини — характерная историческая черта человеческого типа его эпохи. Слово «вирту» вызывает у итальянца XV–XVI веков целый комплекс представлений. Тогда папа, со смиренным вздохом, быть может вспоминая свои горести, сказал такие слова: «Бенвенуто, я действительно тот, о ком ты говоришь, который могу отпустить тебе всякое прегрешение, тобой соделанное и к тому же хочу вот таким образом абсолютно Откровенно и чистосердечно выскажи все ибо, если бы даже ты взял стоимость одной из этих тиар целиком, я вполне расположен тебя простить». Скорее наоборот.

Джованни ничего другого им не ответил, как только: «Да будет он Желанным (Бенвенуто)». Когда мы подошли к сказанным воротам, часть врагов уже вступила в Рим и наседала на нас. Таких работ я сделал много и делать их было очень трудно.

• Дополнительные материалы для чтения

По этой причине я играл много больше, нежели то делал прежде. Образ Челлини, как и воплощенная в нем ренессансная этика «доблести», представляют своими достоинствами, как и своими пороками определенную ступень общественного сознания переходной эпохи: его завоевания и достижения и его примитивность сравнительно с позднейшим развитием. Как настоящий человек эпохи Ренессанса, питая большое уважение к «учености», к «культуре», к развернутому, богатому, но соразмерному слогу, Челлини, особенно в рассуждениях, пробует свои силы в сложном цицероновском периоде, однако, запутавшись в нем, вырывается на волю, так и оставив словесное здание недостроенным. Его заказчики и их консультанты должны безусловно в него верить. Когда я вошел, рядом со мной был мой Паулино с серебряной вазой. Попало это письмо в руки этому моему учителю Уливьери и он тайно от меня его прочел потом он мне открылся, что прочел его и сказал мне такие слова: «Значит, мой Бенвенуто, меня не обманул твой славный вид, как это мне подтверждает одно письмо, которое попало мне в руки, от твоего отца по каковому это должен быть очень добрый и честный человек считай же, что ты у себя в доме и как бы у своего отца».

Время пощадило и лучшие творения Челлини-скульптора: бронзового «Персея» и две замечательные модели к нему (Флоренция), мраморное «Распятие» (Эскуриал), бюсты Бандо Альтовити (Бостон), Козимо I (Флоренция), а также «Нимфу Фонтенбло» (Лувр), «Борзую» (Флоренция) и некоторые другие работы.

Было мне тогда ровно девятнадцать лет, так же, как и столетию. Несомненно, что о своих драках автор мемуаров рассказывает с удовольствием, не без гордости сообщая, как он один ворвался в дом к оскорбителю, где, орудуя кинжалом направо и налево, нагнал страху, как «в судный день» и вышел победителем против дюжины противников. Уже весь мир был под оружием. И если папа Климент VII, более тонкий знаток искусства — как-никак из рода Медичи. Я ему ее дал, так как в моей природе творить милостыню и потом я со слезами вспомнил то благополучие, в каком пребывал Пьеро, когда мой отец сказал ему эти слова, то есть что дети сказанного Пьерино еще придут за подаянием к его дельным детям. Ему советуют, как себя вести, но эти советы остаются втуне, так как его резкости ему еще кажутся недостаточными».

А толкователи Данте этого не поняли Вся эта глава мемуаров достойна занять место рядом с эпизодами о сутягах из «Гаргантюа и Пантагрюэля». Когда папа Климент двинулся войной на город Флоренцию и тот приготовился к обороне и город по всем околоткам начал снаряжать народное ополчение, то также и я был призван в свою очередь.

И было бы странно, если бы мемуары того времени (например, «Жизнеописания великих полководцев и знаменитых дам» выдающегося французского мемуариста XVI века Брантома) отличались трезвой мерой и авторской скромностью. Знаменитый, ставший уже хрестоматийным, рассказ об отливке «Персея» дает достаточно яркое представление о творческой ярости, творческом раже художника, преодолевающего упорное сопротивление материала, укрощающего своим словом даже неистовство стихий — огня и воды.

В его характере и стиле жизни много добродушия. В Италии на «эти самые дела» смотрели часто сквозь пальцы и наказание обычно сводилось к изгнанию из города буйство ему легко сходило с рук.

Таким образом и случилось знакомство между Луиджи Пульчи и мной. Вот таким образом он тотчас же весело мне сказал: «Мой Бенвенуто, если бы тебе пришлось иметь дело с самим Mapсом, я уверен, что ты бы вышел с честью, так как за все те годы, что я тебя знаю, я ни разу не видел, чтобы ты затеял неправую ссору». Джанъякомо ответил: «Всеблаженный отче, за это я вам не поручусь, что вы его залучите, так как его художество, которым он постоянно занят, это — золотых дел мастерство и в нем он работает изумительно и извлекает из него много лучшую прибыль, чем мог бы извлечь играя». Независимо от оценки критика — осуждает ли он такую позицию «по ту сторону добра и зла» или восхищается ею, — это чудовищная модернизация, это искажение реального образа автора мемуаров.

На это он мне говорил: «Так, значит, ты не любишь играть. » На что я говорил, что нет, так как это казалось мне искусством гораздо более низким, чем то, которое у меня было в душе. Делался он для одного, которого звали Раффаэлло Лапаччини. Я пошел и сделал все то, что было условлено с папой затем, когда миновали оба праздника, я пошел ему представиться он же, обласкав меня еще больше, чем первый раз, сказал мне: «Если бы ты приехал в Рим немного раньше, я бы дал тебе восстановить те мои две тиары, которые мы погубили в замке но так как это вещи, если не считать камней, малостоящие, то я тебя займу работой величайшей ценности, где ты сможешь показать, что ты умеешь делать это застежка для ризы, каковая делается круглой, в виде блюдца и величиной с блюдечко в треть локтя на ней я хочу, чтобы был сделан Бог-Отец полурельефом, а посередине ее я хочу приладить ту красивую грань большого алмаза, со множеством других камней величайшей ценности одну такую начал было Карадоссо, да так и не кончил эта, я хочу, чтобы была кончена скоро, так как хочу еще и сам немножко ею полюбоваться иди же и сделай красивую модельку». Так как эта Фаустина принадлежала моему другу, то я бы за все золото мира не стал ее трогать. Рассвирепел епископ и угрозы и препирательства были великие.

Разные виды многогранного ювелирного мастерства, резьба печатей и медалей, чеканка монет. Когда я кончил эти слова, Фиренцуола, который был человек очень горячий и смелый, обернулся к сказанному Джаннотто и сказал ему: «О жалкий негодяй и тебе не стыдно применять такие вот способы и приемы к человеку, который тебе был таким близким товарищем. » И с той же горячностью обращаясь ко мне, сказал: «Поступай ко мне и сделай, как ты говорил, чтобы твои руки сказали, кто ты такой». Это темперамент неукротимый, неуемный и буйный. Но этот колоритный образ выступает на живописном бытовом фоне, представляющем немалый исторический интерес. Эта публикация, сделанная еще на основе искаженного списка, вызвала, однако, всеобщий интерес и в 1771 году появился первый английский перевод мемуаров, а в 1803 году — немецкий (Гёте). Сложив престарелые ладони, он поднял вместе с ними очи к Богу и сказал: «Господи, благодарю тебя от всего сердца этот мне очень дорог и да будет он Желанным».

Скажу при этом только о некоторых примечательных и более редких вещах. Видя это, я отошел от них и относился к ним как к мошенникам и ворам. Как-никак, я нечаянно задал ему большого страха. Нет в «Жизнеописании» и интереса к психологическому анализу. И было бы странно ожидать от него ниспровержения всяких моральных норм. На что я сказал: «Я имел его нынче ночью».

А мой отец ему сказал: «Я утешаюсь тем, что наверняка вы этого не знаете». Сбегав в мастерскую, я сделал стальную железку, тончайшую и изогнутую она была как бритва. На этот великий шум высыпали наружу все соседи да кроме того, мимо проходило несколько знатных римлян, которые сказали: «Убей этих нехристей, мы тебе поможем». Так каждый из нас с великой охотой приступил к этому богатому ужину, каковой был изобилен удивительно. Немного дней спустя умер папа Юлий II.

Теперь вернемся к Пьеро Торриджани, который, с этим моим рисунком в руке, сказал так: «Этот Буонарроти и я ходили мальчишками учиться в церковь дель Кармине, в капеллу Мазаччо а так как у Буонарроти была привычка издеваться над всеми, кто рисовал, то как-то раз среди прочих, когда он мне надоел, я рассердился гораздо больше обычного и, стиснув руку, так сильно хватил его кулаком по носу, что почувствовал, как у меня хрустнули под кулаком эти кость и хрящ носовые, как если бы это была трубочка с битыми сливками и с этой моей метиной он останется, пока жив». Тогда я сказал: «Другого я не брал, всеблаженный отче, как только то, что я сказал а это не достигало стоимости ста сорока дукатов, так как столько я за это получил на монетном дворе в Перудже и с ними я отправился утешить моего бедного старика отца». Это был вьюк кирпичей. Начав работать в этой мастерской, я взялся сделать некои подсвечники для епископа. Тем временем я домогался, через посредство одного ученика Раффаэлло да Урбино, живописца, чтобы епископ Саламанка заказал мне большую вазу для воды, так называемую «аккуеречча», которые служат для буфетов и ставятся на них для украшения.

И больше всего ему льстит изумление окружающих перед этим «удивительным человеком», который «должно быть, никогда не отдыхает». В этих словах, проникнутых гордостью плебея и чувством человеческого достоинства, звучит общий для всех гуманистов мотив учения о «доблести» и истинном благородстве. Когда тот сказал эти слова, Луканьоло взял в руки вазу и долго ее осматривал затем сказал Паулино: «Красивый мальчик, скажи своему хозяину, что он великий искусник и что я его прошу считать меня своим другом, а в остальное не входить».

И вот, учинив мне здоровый разнос, они послали нас к секретарю я же, бурча, все время говорил: «Это была пощечина, а не кулак», так что Совет продолжал смеяться. Меньше всего это человек книжной культуры. Случайно мне встретился один мой дружище этого звали Джованни Ригольи.

С какой теплотой он рассказывает о сестре и ее семье, которой он помогает всю жизнь. Как мы узнаем в начале «Жизнеописания» от самого автора, Челлини приступил к автобиографии в возрасте пятидесяти восьми лет, то есть в 1558 году. Две сохранившиеся модели «Персея» — бронзовая и восковая, — в особенности последняя, производят благодаря малому размеру и простоте позы лучшее впечатление, чем сама статуя.

На каковые слова я поднял руку, ударив его по лицу и сказал: «А я вот этот». Республиканские городские вольности сменяются деспотией мелких князей (во Флоренции устанавливается власть Медичи). Также и эти слова дошли до ушей папы Климента, каковые подвигли его на великий смех. Во всех этих суждениях мы узнаем традицию флорентийской культуры, ее антифеодальные идеи. Я же, набравшись чуточку смелости, хоть и смешанной с чуточкой застенчивости, покраснел и сказал: «Каков бы я ни был, я всегда, мадонна, буду всецело готов вам служить». Разве в этих строках не запечатлен идеал «многосторонности» целой эпохи.

С другой стороны, отчасти основываясь на указаниях из «Жизнеописания», такие исследователи, как Плон и другие, могли установить в целом ряде случаев его авторство. Когда мы вошли в зал, первым сказанный вельможа, а я за ним, он сказал такие слова: «Да хранит вас Бог, синьоры мы к вам явились, Бенвенуто и я, каковой люблю его, как родного брата и мы готовы сделать все то, на что будет ваша воля». Когда я выходил с этим маэстро Якопино, он с величайшим любопытством меня выспрашивал, что это были за потаенные и длинные разговоры, которые я имел с папой так как он спросил меня об этом больше двух раз, то я ему сказал, что не желаю этого ему говорить, так как это дела, которые его не касаются и вот таким образом пусть он меня больше об этом не спрашивает. Я сказал графу тот поднял тревогу фусты виднелись в море. Узнав некоторых из них, я сказал: «О дармоеды, если вы не уберетесь отсюда и если хоть один осмелится ступить на эту лестницу, то у меня здесь два заряженных фалконета, каковыми я из вас сделаю порошок и подите сказать кардиналу, что я сделал то, что мне было приказано моими начальниками и это было сделано и делается в их же, духовенства, защиту, а не в обиду им».

Я подошел и когда я раскрыл круглую шкатулочку, то словно блеск ударил папе прямо в глаза и он сказал громким голосом: «Если бы ты сидел у меня в теле, ты бы сделал это как раз так, как я вижу эти ничего другого не могли придумать, чтобы опозориться». Он тотчас же сказал: «Я тот самый». Мальчику этому было от роду лет четырнадцать, звали его Паулино и был он сыном одного римского гражданина, каковой жил своими доходами.

Это имя не первого ранга. Но художественный такт удержал гуманиста Варки от «подскабливания» и «подправки» неправильного, но сильного языка Челлини, что неизбежно повлекло бы за собой обеднение стиля автобиографии. Эту эпиграмму прочла вся Флоренция. Болонья, Пиза, Рим, Париж, Флоренция.

Здесь познается, как звезды не только направляют нас, но и принуждают. «Даже войны тогда были не больше как крупными дуэлями» (например, нескончаемые распри между Карлом V и Франциском I). Ему легко прощают убийства, но не строптивость и дерзкую независимость.

«Ему так невесело, что на этот раз мне хочется, чтобы он посмеялся». И, принявшись ее лечить, когда, по прошествии нескольких дней, он захотел убрать немного этой гнили с этих косточек, то отец меня позвал, чтобы также и я пришел посмотреть немного, когда этой девочке будут делать больно. Не только в Италии, где ему легко прощают и убийство капрала и убийство папского ювелира, как бы безвольно признавая за ним неписаное право сведения личных счетов, но и за Апеннинами сам Король поощряет его самоуправство. На что этот же самый ответил, что Бог наверняка так и судил. Кочевая жизнь Челлини отчасти обусловлена характерной для эпохи страстью к путешествиям, желанием «увидеть свет»: «Мне всегда нравилось видеть свет и, никогда еще не бывав в Мантуе, я охотно отправился».

Я ему напомнил про мои деньги. «Таких, как я, ходит, может быть, один на свете, а таких, как ты, ходит по десять в каждую дверь», — бросает он в лицо майордому Козимо I ибо нет, кроме него, человека, который смог бы создать его «Персея». Приходится исполнительным органам применить силу — против самого блюстителя законности. На это мой отец ответил: «Худое дерево никогда не приносило доброго плода, а наоборот и еще я тебе скажу, что ты худой человек и дети твои будут безумные и бедные и придут за подаянием к моим дельным и богатым детям». — в общем благоволил к земляку (отчасти в силу традиционных связей родов Челлини и Медичи) и отпускал ему грехи не только убийства, но и недозволенной гордыни, то отношения Челлини с новым папой Павлом III довольно скоро испортились непоправимо.

Здесь ему иностранцу, все кажется просто поразительным. Отсюда и господство в мемуарах чисто повествовательного начала. Тогда мадонна Порция сказанная обернулась к этой благородной римской даме и сказала: «Вы видите, что эти таланты, которые мы в нем угадали, сопровождаются вот чем, а не пороками. » И та и другая были восхищены и мадонна Порция сказала: «Мой Бенвенуто, слышал ли ты когда-нибудь, что когда бедный дает богатому, то дьявол смеется. » На что я сказал:.

Стояли эти два картона — один во дворце Медичи, другой в папском зале.

Противоречие между натурой Челлини и его местом в жизни движет его биографию и определяет его «превратную и кусачую судьбу». По своему происхождению и жизненной школе он ближе стоял к простому народу. И так как некий Джованбатиста, по прозвищу Тассо, резчик по дереву, юноша как раз моих лет, начал мне говорить, что если я хочу отправиться в Рим, то и он охотно пошел бы со мной этот разговор, который у нас с ним был, происходил как раз после обеда и так как я по причинам все той же музыки поссорился со своим отцом, то я сказал Тассо: «Ты мастер на слова, а не на дела». Те, кто при этом присутствовал, вслух его осудили, отнесясь к нему, как к мужику, каким он и был, а ко мне, как к мужчине, как я это выказал. И это показательно для наметившегося в Италии упадка общественного самосознания в век, который Микеланджело с негодованием назвал «блестящим и постыдным».

Малое время спустя неблагодарный Пьеро от этого увечья умер. Вот таким образом этот дворецкий не давал мне вымолвить ни слова, говоря: «Живо, живо, неси вазу».

Наконец он приходит к выводу, что перед ним настоящая картина ада, а судья, «этот удивительный человек — истинный облик Плутона». «Гораздо больше горжусь тем, что, родясь простым, положил своему дому некоторое почтенное начало, чем если бы я был рожден от высокого рода». И я, чтобы не лишать их такой славы, молчал и восхищенно ими любовался.

Это была фигура, как я сказал, выбитая в пластине на плечах у нее было небо, в виде хрустального шара, с вырезанным на нем его Зодиаком, на лапис-лазуриевом поле вместе со сказанной фигурой оно имело такой красивый вид, что это было нечто неописуемое внизу была надпись буквами, каковые гласили: «Summa tulisse juvat». Мне говорили в Риме многие синьоры об этой работе, что они считают ее чудесной и античной некоторые из них — мои друзья и я, возгордясь от такого дела, сознался, что сделал их я. Они не хотели верить и я, желая остаться перед ними правдивым, должен был представить доказательство и сделать новые рисунки а то так было недостаточно, так как старые рисунки сказанный маэстро Якомо хитро пожелал увезти с собой. Но только предупреждаю тебя об одном: что, если ты имел соитие, ты не жилец». Не менее возмущенный, я сказал, что всякая птица поет на свой лад что он говорит сообразно пещерам, откуда он вышел, но что я ему заявляю, что отлично справлюсь с выделкой его хлама, а что он никогда не справится с выделкой такого вот рода дряни. Этот был из деревни и еще малым мальчишкой пришел работать к маэстро Санти. Был некий старичок золотых дел мастер, какового звали Раффаэлло дель Моро.

Тотчас же обернувшись к сыну, он сказал ему: «О сын предатель, ты меня разорил. В это время приехал во Флоренцию один ваятель, которого звали Пьеро Торриджани, каковой прибыл из Англии, где он прожил много лет и так как он был очень дружен с этим моим учителем, то каждый день приходил к нему и, увидев мои рисунки и мои работы, сказал: «Я приехал во Флоренцию, чтобы набрать как можно больше молодых людей так как имея исполнить большую работу для моего короля, я хочу себе в помощь своих же флорентинцев а так как твой способ работать и твои рисунки скорее ваятеля, нежели золотых дел мастера, то, благо мне предстоят большие работы из бронзы, я в одно и тоже время сделаю тебя и искусным и богатым». Необычайно интересна и колоритна в этом смысле глава 27-я книги 2-й его мемуаров.

Случилось, что у этой бедной девушки завелась болезнь на правой руке, каковая ей изъела те две косточки, которые следуют за мизинцем и за другим пальцем, рядом с мизинцем. Тогда он рассмеялся и, снова порумянев лицом, наиприветливейше мне сказал: «Мой Бенвенуто, я тебя люблю как только могу и, когда настанет время, чтобы Богу было угодно, я тебе это докажу дал бы Бог, чтобы ты их убил, обоих этих мошенников, так как один причина этих великих бед, а другой, быть может, будет причиной и худшего». Этот синьор не без страха остановился немного и сказал мне: «Бенвенуто, твой друг».

Отец мой изготовлял в те времена удивительные органы из деревянных трубок, клавесины, наилучшие и прекраснейшие, какие тогда можно было видеть, виолы, лютни, арфы, красивейшие и превосходнейшие он был инженер и, чтобы делать инструменты, как то: снаряды для наводки мостов, снаряды для валяльных мельниц, всякие другие машины, работал изумительно по слоновой кости он был первый, который хорошо работал.

Мой бедный отец, однако же, смело ответил, говоря им: «То, что Бог судит, то вы и сделаете и не больше».

Это был ларец, копия с порфирового, который перед дверьми Ротонды. Все те лица, которые были при этом, радостно его спрашивали, какое ему дать имя.

Эта рана и была причиной, почему больше, чем все остальные, этот мессер Бенвеньято ругался на этот их перуджийский лад, говоря: «Клянусь господним, я хочу, чтобы Бенвеньято научил Бенвенуто, как жить». Врач на это сказал: «С каким созданием и сколько. » Я ему сказал: «Этой ночью и с премолоденькой девочкой». К этому нужно добавить, что, при всем неистовстве и «ярости» в труде, работы, которые он стремится довести до совершенства, подвигаются медленно. Эта восторженная оценка показательна для отношения потомства к замечательному памятнику мемуаристики эпохи Возрождения.

И вот я с превеликим рвением принялся заканчивать вазу, которую начал для Саламанки. На ней я отправился к живописцу Россо, каковой жил за Римом в сторону Чивитавеккьи, в одном местечке графа делльАнгвиллара, называемом Черветера и, отыскав своего Россо, каковой чрезвычайно обрадовался, я ему вот таким образом сказал: «Я приехал делать с вами то же самое, что вы делали со мной столько-то месяцев тому назад». Свой длинный кинжал, с которым Челлини не расстается, он пускает в ход весьма «решительно».

Мой отец, который был истинный философ, расхаживал и сказал: «То, что Бог мне посылает, всегда мне дорого» и, развернув пелены, увидел воочию нежданного младенца мужеского пола. А так как он имел некоторые познания в латинском языке, то вокруг сказанного зеркала он сделал латинский стих, который гласил: «В какую бы сторону ни вращалось колесо Фортуны, Добродетель стоит твердо». Так решили, такое имя дало мне святое крещение и так я и живу с помощью божьей.

И, подав мне шпагу и доспех, собственными своими руками помог мне их надеть. У этого юноши была под накидкой чудесная шпага и отличнейшая кольчуга и когда они пришли ко мне, мой отважный отец рассказал мне, как обстоит дело и что ему сказали господа Совет затем он поцеловал меня в лоб и в оба глаза сердечно меня благословил, говоря так: «Сила божья тебе да поможет». Жизнь Бенвенуто Челлини вел беспокойную и кочевую.

Он не только не знал ни греческого, ни латинского, но плохо ладил даже грамматикой родного итальянского языка.

Девиз поддерживающего небесный свод Атланта на одной из его медалей: «Summa tulisse juvat» — «Высшее сладко нести» — мог бы стать творческим девизом самого Челлини. Мой удрученный и бедный добрый отец, явясь в Совет, упал на колени, прося помилования бедному молодому сыну тогда один из этих бешеных, потрясая гребнем замотанного куколя, встал с места и с некоими оскорбительными словами сказал бедному моему отцу: «Убирайся отсюда и сейчас же выйди вон, так как завтра мы его отправим на дачу с копейщиками».

Будучи в Сиене, я подождал нарочного в Рим и к нему присоединился. За ним уже установилась прочная слава, что он «всегда хочет делать наоборот», а не то, что угодно заказчику.

Но автор «Персея» живет уже в период заката этой культуры. Флоренция, признание у прославленных мастеров ее «чудесной школы», влечет его к себе и он часто приезжает в родной город, но не задерживается в нем подолгу. Когда я вернулся в мастерскую, у Луканьоло были в свертке деньги, полученные за вазу и, когда я вошел, он сказал: «Дай-ка сюда для сравнения плату за твою вещицу рядом с платой за мою вазу». Этот выстрел причинил врагам столь великий вред, что они готовы были покинуть дом. Со стороны были мессер Бастиано, венецианец, превосходнейший художник и я и почти каждый день по разу мы видались со сказанным мессер Джованни и вот, в виду этой дружбы, этот почтенный человек Раффаэлло, золотых дел мастер, сказал сказанному мессер Джованни: «Мой мессер Джованни, вы меня знаете а так как я хотел бы выдать эту мою дочку за Бенвенуто, то, не находя лучшего способа, чем ваша милость, я вас прошу, чтобы вы мне в этом помогли и вы сами из моих средств, назначьте ей то приданое, какое вам рассудится».

Над «Персеем», например, он работал девять лет, давая при этом пищу злословию соперников и завистников, утверждавших, что он, золотых дел мастер, не справится с таким большим скульптурным замыслом. Своим резцом в мастерской он действует так же, как на площади кинжалом, — «смело и с некоторой долей ярости». Этот синьор, который был прегорд, постоял немного и гневно мне сказал: «Мне охота больше не приходить сюда и сделать как раз обратное тому, что я думал сделать для тебя».

Можно подумать, что перед Челлини, когда он диктовал эти вдохновенные страницы, возникал образ Бога-Отца в дни сотворения мира, увековеченный на плафоне Сикстинской капеллы его учителем Микеланджело. Сделал я в ту пору серебряный «кьявакуоре», так их в те времена называли. Вещицу эту я сделал в мастерской у одного, которого звали Франческо Салимбене. Мое рисование и мои прекрасные занятия и моя красота музыкальной игры, все ушло в игру на этих орудиях и если бы я рассказал подробно все те чудесные дела, какие в этой адовости жестокой я совершил, я бы изумил мир но, чтобы не быть слишком длинным, я их опускаю. И первое из них такое: что, так как сказанный мессер Антонио Санта Кроче велел мне спуститься из-под Ангела, чтобы пострелять в некои соседние с замком дома, куда видно было, как вошли некои враги с воли, то, пока я стрелял, в меня грянул орудийный выстрел, каковой угодил в край зубца и отхватил столько, что по этой причине не сделал мне вреда: так как это большое количество все целиком ударило меня в грудь у меня остановилось дыхание и я лежал на земле, простертый, как мертвец и слышал Все, что говорили окружающие, среди каковых очень сетовал этот мессер Антонио Санта Кроче, говоря: «Увы, мы лишились лучшей помощи, какая у нас была. » Подоспел на этот шум некий мой товарищ, которого звали Джанфранческо флейтщик, — этот человек был более склонен к медицине, чем к флейте, — и тотчас же, плача, побежал за графинчиком отличнейшего греческого вина накалив черепицу, он положил на нее добрую пригоршню полыни затем попрыскал сверху этим добрым греческим вином когда оказанная полынь хорошо пропиталась, он тотчас же положил мне ее на грудь, где ясно была видна ушибина.

Когда об этом услышал папа Климент, каковой уже видел эту вазу раньше, но она не была ему показана как моей руки, он пришел в превеликое удовольствие и надавал мне много похвал и говорил на людях, что превесьма меня любит так что монсиньор Саламанка очень раскаивался, что учинил мне эти свои стращания и чтобы замирить меня, послал мне с тем же самым живописцем сказать, что хочет заказать мне много больших работ, на что я сказал, что охотно их выполню, но хочу за них плату раньше, чем их начну. И, протянув руку, передал ему в платке сто золотых камеральных скудо и сказал: «Подели их так, чтобы и он получил свою долю». Чем объясняются этот непоседливый образ жизни и скитания Челлини.

Тогда она сказала, что я очень верно их оценил.

Жить для него значит действовать. Челлини не историк своего времени.

Новые атлантические пути мировой торговли, проложенные Великими географическими открытиями, лишают итальянские города их экономических преимуществ и приводят к хозяйственному кризису и упадку. Впрочем и девизом всей его жизни. Таким образом, «сделав из необходимости добродетель» — употребляя любимое выражение автора, — Челлини оказывается не на высоте положения как придворный художник. Вдруг мне показалось, что он в ужасном обличии меня устрашает и говорит: «Если ты этого не сделаешь, тебя постигнет отцовское проклятие, а если сделаешь, то будь благословен от меня навеки».

Вот еще только одно, о чем в своем месте я скажу. Но и здесь он меньше всего ниспровергатель норм: он просто их еще не усвоил.

Превесело передал мне это извещение этот милый и чудесный мальчуган. Один из этих младенцев, средний, был в полный рельеф остальные двое — в половинный.

Если — принимая во внимание склонность автора мемуаров к хвастовству — можно и усомниться в совершенной точности передачи подобных дерзких выходок, то в общем свидетельства современников показывают, что он действительно «не умел изображать льстеца». Почему он не остается во Франции и не обретает здесь второй родины, как, например, его соперник болонец Приматиччо, декоратор дворца Фонтенбло или художник Джованбатиста Россо, не менее известный под офранцуженным именем «мэтр Ру». «Ужасающее величие» (terribilita) и «ярость» (furore), характерные для итальянского искусства XVI века и для этики «доблести», пронизывают и образ Челлини в этом эпизоде. Из созданных им произведений ювелирного искусства сохранилось немногое: солонка Франциска I (1540—1543, Вена, Художественно-исторический музей), медали и монеты, сделанные для папы Климента VII и Алессандро Медичи, а также эскизы декоративной застёжки для облачений Климента VII. Сказанный синьор мне сказал, что он назначен капитаном флорентинцев и тут же был сер Пьер Мариа ди Лотто, посланец сказанных флорентинцев, каковому сказанный синьор Орацио весьма меня препоручил, как своего человека. Эти самые искатели от этих самых крестьян получали иной раз эти сказанные вещи за сущие гроши за каковые иной раз и очень даже часто, повстречав искателей, я им давал во много раз больше золотых скудо, чем за сколько джулио они только что купили.

И так мы двинулись вперед с божьей помощью а так как от удивительных лекарств я начал испытывать превеликое улучшение, то вскорости я благополучно вышел из этой превеликой немощи. Так мы находим и так полагаем, что происходим от доблестного человека. Джованни, который стал моим отцом, больше, чем который-либо из остальных, занимался им.

Не говоря уже о побеге из замка Святого Ангела или о рукопашных схватках с врагами, где Челлини неизменно оказывается победителем ибо «никогда не знал, какого цвета бывает страх», он еще в детстве совершает подвиги, напоминающие Геркулесовы и впоследствии, ни много ни мало, вступает в прямые сношения с силами ада и неба: некромантические заклинания в Колизее и лицезрение Христа в тюрьме — «вещь величайшая, какая случалась с другими людьми» (после чего над его головой, как он сообщает, засиял нимб, как у святого). В эту пору я много развлекался музыкой и такими удовольствиями, подобными ей. Уже само начало мемуаров знаменательно: «Все люди всяческого рода, которые сделали что-либо доблестное (virtuosa) или похожее на доблесть (virtu), должны бы описать свою жизнь».

«Этот дьявол Бенвенуто не выносит никаких замечаний Нельзя же быть таким гордым с папой». На эти слова Пьерино возразил и сказал: «Маэстро Джованни, большинство людей, когда состарятся, вместе с этой самой старостью дуреют, как сделали и вы и я этому не удивляюсь, так как вы наищедрейше роздали все свое имущество, не подумав о том, что вашим детям оно может понадобиться, тогда как я думаю сделать как раз наоборот, оставить своим детям столько, чтобы они могли помочь и вашим». В том месте стен, куда мы подошли, много молодежи было побито теми, что снаружи здесь дрались что было мочи стоял такой густой туман, какой только можно себе представить я обернулся к Алессандро и сказал ему: «Вернемся домой как можно скорее, так как здесь ничем нельзя помочь вы видите, те лезут, а эти бегут».

Служитель этот пришел в такую ярость, что, показывая вид, что одной рукой он берется за шпагу, а другой намеревался и силился вломиться в мастерскую, в чем я ему немедленно воспрепятствовал оружием, сопровождаемым многими резкими словами, говоря ему: «Я не желаю ее тебе отдавать и ступай сказать монсиньору, твоему хозяину, что я желаю деньги за свои труды, прежде чем она выйдет из этой мастерской». Взяв сказанную вазу, Саламанка, чисто по-испански, сказал: «Клянусь Богом, что я так же буду медлить с платежом, как и он тянул с работой».

Мой отец послал ему свои пророческие четыре стиха. Из сохранившихся произведений, выполненных им по возвращении во Флоренцию: Персей (1545—1553, Флоренция, Лоджия деи Ланци), статуэтка Борзая (1545—1546, Флоренция, Барджелло) бюст Козимо Медичи (1545—1548, там же) Ганимед (1548—1550) Аполлон и Гиацинт Нарцисс (все во Флоренции) бюст Биндо Альтовити Распятие (ок. Через три месяца я закончил сказанную работу, с такими красивыми зверьками, листьями и машкерами, какие только можно вообразить, Я тотчас же послал ее с этим моим Паулино, учеником, показать этому искуснику Луканьоло, сказанному выше каковой Паулино, с этой своей бесконечной прелестью и красотой, сказал так: «Мессер Луканьоло, Бенвенуто говорит, что посылает вам показать свое обещание и ваш хлам, ожидая увидеть от вас свою дрянь». Нигде в его произведениях не видно следов особой начитанности. Когда настала ночь и враги вступили в Рим, мы, которые были в замке, особенно я, который всегда любил видеть новое, стоял и смотрел на эту неописуемую новизну и пожар те, кто был в любом другом месте, кроме замка, не могли этого ни видеть, ни вообразить. Я же, оглушенный его криками, взглядами и смехом окружающих, заглянув этак малость в свой сверток, увидав, что там все золото, у края прилавка, потупив глаза, без малейшего шума, обеими руками сильно кверху поднял мой сверток, каковой и опорожнил, вроде как мельничный насып.

Я его попрекнул, говоря ему: «Раз уж вы меня сюда привели, необходимо сделать что-нибудь по-мужски» и, направив свою аркебузу туда, где я видел более густую и более тесную кучу боя, я прицелился в середину, прямо в одного, которого я видел возвышавшимся над остальными так как туман мешал мне разобрать, на коне он или пеший. Папу Павла III он, как утверждал кое-кто, назвал «разодетым снопом соломы» и тот ему в свое время это припомнил.

Так и сделали. Этот идеал великих дел предполагает натуры цельные и решительные.

Бурная политическая жизнь итальянских городов-синьорий, как известно, послужила прологом к истории буржуазного прогресса в Европе и среди итальянских городов — за Флоренцией наибольшие заслуги как за мастерской передовых идей Возрождения, недаром ее иногда называют «яйцом нового времени». Моих денег было вдвое больше, чем его так что все эти глаза, которые было уставились на меня с некоторой усмешкой, тотчас же, повернувшись к нему, сказали: «Луканьоло, эти деньги Бенвенуто, которые золотые и которых вдвое больше имеют гораздо лучший вид, чем твои». На эти слова он мне сказал: «Что вы, мой Бенвенуто или вы считаете меня сумасшедшим. » На что я сказал: «Не сумасшедшим, а молодым» и я ему поклялся Богом, что ее я и в мыслях не имею, а вас мне будет очень жаль, если из-за нее вы сломаете себе шею. На это мессер Юлио сказал: «Государь, Бенвенуто — человек, который не нуждается в чужих рисунках и в этом ваша светлость вполне убедится, когда увидит его модель». Как я теперь могу явиться к кардиналу. » На что сын сказал: «Куда больше, отец, стоит этот мой учитель, чем сколько есть кардиналов в Риме».

Так как я непрерывно продолжал действовать своими орудиями, то, благодаря им, за целый месяц, что мы были осаждены в замке, со мной случилось множество величайших приключений, которые все стоят того, чтобы о них рассказать но, не желая быть столь пространным и не желая оказываться слишком в стороне от моего художества, я опушу большую их часть, говоря только о тех, которые меня вынуждают, каковые будут наименьшие числом и наиболее замечательные. Он тихонько окликнул меня: «Кум. » — так мы называли друг друга в шутку и умолял меня Господом Богом, говоря такие слова, чуть не плача: «Кум мой, я вас умоляю, чтобы вы не делали зла этой бедняжке, так как она ровно ни в чем не виновата».

Он действует прямо и открыто. Наконец, его наивное благочестие для XVI века уже достаточно старомодно.

С отвращением он сообщает об этой страсти французов к тяжбам: тяжбы даже продают и «дают в приданое», а кто не умеет судиться — пропащий человек. Этот искусный человек знал большой толк в рисунке. Его творчество оказало влияние на развитие маньеризма.

Эти работы были гораздо красивее и гораздо прочнее турецких по многоразличным причинам. Я сказал брату: «Иди со мной» и так мы расстались с бедным отцом и, вместо того чтобы дать нам сколько-нибудь денег, потому, что у него их не было, он дал нам свое благословение. Тотчас же он пришпорил конька, на котором сидел и во весь опор поскакал прочь.

После всяких разговоров и диковинок, о каковых я не хочу распространяться, так как я здесь не для этого: только одно словцо мне надлежит сказать, так как его сказал этот удивительный Юлио, художник, каковой, многозначительно обведя глазами всех, кто там был вокруг, но больше глядя на женщин, чем на остальных, обратясь к Микеланьоло, сказал так: «Микеланьоло мой дорогой, это ваше прозвище «галки» сегодня им идет, хоть они и похуже галок рядом с одним из великолепнейших павлинов, каких только можно себе представить». Так он ушел из его дома и оба они бурчали друг другу неистовые слова. Это в высокой мере пристрастный и эмоциональный стиль человека, который прошел жизненный путь в борьбе с врагами и завистниками, в борьбе с самой судьбой, как бы руководствуясь надписью на одной из своих медалей: «Fortunam virtute devicit» — «Доблестью судьбу победил». Вот таким образом во Франции у Челлини сразу возникает ряд процессов с соседями, с натурщицей и т. д. В постоянных переездах зрелых лет решающую роль сыграла независимость его характера, как и его представление о роли художника и его месте в обществе.

Но дело не только в том, что Бенвенуто Челлини оставил в своих мемуарах незаменимый памятник живой устной речи флорентийского простолюдина XVI века. «Жизнеописание» Челлини принадлежит к той разновидности мемуарной литературы, где личность автора, вынесенная на первый план, господствует над всем повествованием и больше всего приковывает к себе внимание. А во Франции несколько другие порядки, чем в итальянских городах. Его помощники признают, что он себя показал «не человеком, а сушим великим дьяволом» и «сделал то, чего искусство не могло сделать и столько великих дел, каковых было бы слишком даже для дьявола».

Каковой Тассо мне сказал: «Я тоже поссорился со своею матерью и будь у меня столько денег, чтобы они довели меня до Рима, то я бы даже не стал возвращаться, чтобы запереть свою жалкую лавчонку». Оба они свалились наземь, а Бакьякка, со спущенными штанами, вопил и убегал. Сцены, посвященные беседам художника с духовными и светскими князьями (например, та, где приводится суждение папы Павла III, что мастера, «единственные в своем художестве, не могут быть подчинены закону», цитируемое историками и критиками), незабываемы и полны исторического колорита. Работы мои в эту пору были не особенно значительны вот таким образом рассказывать о них не стоит. Мемуары Челлини в этом смысле — удивительно характерный исторический документ. Отец мой, которому этого до смерти хотелось, послал меня я же, будучи не прочь увидеть свет, отправился охотно. На протяжении нескольких веков Италия становится поставщиком даровитых художников и государственных деятелей для соседей и тип странствующего художника или артиста, как и тип крупного авантюриста (Казанова, Калиостро), связан с европейской культурой XVI–XVIII веков именно с Италией (вспомним «Египетские ночи» Пушкина).

Папа сказал, что хочет меня к себе на службу среди прочих музыкантов. Пока же начну о том, как Богу было угодно, чтобы я родился. Эти слова ничуть не поколебали меня в моем решении, продолжая говорить ему то же самое. Мадонна Порция добавила, что таланты редко уживаются с пороками и что, если бы я это сделал, я бы сильно обманул ту славную внешность честного человека, какую я показываю и, повернувшись, взяв за руку благородную римскую даму, с приветливейшей улыбкой сказала мне: «До свидания, Бенвенуто». Но еще незадолго до рождения Челлини идеал этот красноречиво формулирует Пико делла Мирандола в речи «О достоинстве человека»: человек «по собственному произволу чертит границы своей природы», «по собственному желанию избирает место, дело и цель» своих занятий.

Эти слова — «служу тому, кто мне платит» — первым из художников Возрождения сказал, кажется, Леонардо да Винчи. На что я сказал, что сперва спрошу у папы и тогда буду знать, что ему ответить. Рассуждения, медитации играют здесь небольшую и скорее орнаментальную роль. В руке у меня был нож, каковым я услужал себе за столом. Множество колец, ожерелий, камей, медальонов, фермуаров, а также маятников, подсвечников и ваз, хранящихся в европейских музеях, приписывается Челлини без достаточных оснований.

Среди этих экспонатов много изделий мастеров позднейших эпох или иных стран. И так как они хотели что-то предпринять, так как их было много, то я, вспылив, взялся за ножик, который у меня был при себе, говоря так: «Если кто из вас выйдет из лавки, то другой пусть бежит за духовником, так как врачу тут нечего будет делать». Так каждый из нас, немножко с презрительным смешком, свирепо нагнув голову, желая и тот и другой, привести к концу начатые работы так что дней приблизительно через десять каждый из нас с великим тщанием и искусством закончил свою работу. На это папа сказал: «Так это сын маэстро Джованни. » Тот сказал, что это я и есть. На что я ей сказал, что величайшая награда, желаемая за мои труды, это угодить ее милости.

Так, лишь в XIX веке доказано, что эскуриальское мраморное «Распятие» принадлежит резцу Челлини и установлено, что «венская солонка» является той самой знаменитой солонкой, которую сделал Челлини для Франциска I. Своей славой мемуары Бенвенуто Челлини не обязаны также какому-то исключительному богатству исторических свидетельств или точности в их передаче. Каковой горбунье я сказал: «Да скажи ты мне, горбунья неподобная, неужели в этом доме нет другого лица, кроме твоего. » — «Нет, будь ты неладен. » Каковой я сказал громко: «А твоего пусть не хватит и на два часа. » На этот спор вышла соседка, каковая мне сказала, что мой отец и все, сколько их было из моей семьи, умерли от чумы так как я об этом уже догадывался, то по этой причине скорбь была меньше затем она мне сказала, что в живых осталась только эта младшая моя сестра, которую звали Липерата, что ее приютила одна святая женщина, каковую звали мона Андреа деБеллаччи. Как бы оно там ни было, мне сейчас о нем говорить нечего. Также и среди многих бронзовых медалей мне попалась одна, на которой была голова Юпитера.

Многие места книги рисуют автора преданным другом, хорошим товарищем, остроумным сотрапезником, гостеприимным хозяином. На что я сказал: «Сегодня обождите, а завтра я вам отвечу». И велел мне показать все камни так что я тотчас же ушел стрелой. Брат Алессо одел меня монахом и дал мне в спутники послушника. Челлини заключают в тюрьму, где его долго держат как человека опасного.

И когда я уходил, она сказала, что на этот раз она не хочет оказать ему такую милость. Он так рассердился на те слова, которые ему сказал его учитель, что сказал, что со мной незнаком и не знает, кто я такой тогда я, возмущенный такими речами, сказал ему: «О Джаннотто, когда-то мой близкий друг, с которым мы бывали там-то и там-то и рисовали и ели и пили и ночевали на твоей даче, мне нет нужды, чтобы ты свидетельствовал обо мне этому честному человеку, твоему учителю, так как я надеюсь, что руки у меня таковы, что и без твоей помощи скажут, кто я такой». И, наведя дуло этой пищали на их домоправителя и делая вид, будто я готовлюсь выстрелить, сказал: «А ты, разбойник, который их науськиваешь, я хочу, чтобы ты умер первым». Уже наступила ночь и тьма, а римские ворота не запирались.

Это увлекательный рассказ о достойно прожитой жизни, отмеченной большими творческими дерзаниями, увенчавшимися успехом благодаря независимому духу и непреклонной энергии человека. На что сказанный синьор мне ответил: «Не теряй времени, Бенвенуто во-первых, не может быть, чтобы так, как она стоит, ветер от пушки ее свалил но если бы даже она свалилась, а там внизу стоял сам папа, беда была бы не так велика, как тебе кажется стреляй же, стреляй. » Я, не раздумывая больше, выпалил в самое солнце, как и обещал, точь-в-точь. Чума была неописуемая, великая.

Все эти различные художества я с превеликим усердием принялся изучать. На русский язык «Жизнеописание» Челлини переводилось дважды, но не с оригинала, а с французского перевода, где язык книги сглажен в соответствии с нормами литературной речи. На что я сказал: «Если по этому первому слову вы отсюда не уберетесь, я вас хвачу этой шпагой по голове». Фортификация и зодчество.

Гордость за Флоренцию, которая «поистине всегда была школой величайших дарований» и даже известное высокомерие по отношению к другим городам (отзвуки традиционных распрей) нередко чувствуются в «Жизнеописании».

Джованни некоторое время слушал, скрытый от них и, подойдя внезапно, сказал: «О мой отец, я пожелал и полюбил эту девушку, а не их деньги. Я спешился у его дома и мы пошли на площадь, где я получил вести, что брат мой жив, какового я и пошел разыскивать в дом к одному его другу, которого звали Бертино Альдобранди. Такое представление о назначении человека и вся этика «доблести» связаны с безграничной верой в себя, в свои творческие силы. На эти слова я смело ответил, говоря: «Всеблаженный отче, если я ее Не сделаю в десять раз лучше, чем эта моя модель, пусть будет условлено, что вы мне за нее не платите».

Разумеется — как и у других итальянских художников и ученых, как у Микеланджело, его учителя, — поэтические опыты (образчиком его стихов служит написанная в тюрьме поэма в терцинах). Будучи доволен, сказанный Федериго заплатил мне прещедро. «То, что мне велел папа», — я ему ответил. Хоть у меня и было превеликое желание окончить эту мою начатую красивую вазу, но так как музыка вещь сама по себе чудесная и чтобы отчасти удовольствовать старика отца, я согласился составить им компанию и за неделю до Феррагосто, ежедневно по два часа, мы играли сообща, так что в день августа явились в Бельведере и, пока папа Климент обедал играли эти разученные моттеты так, что папе пришлось сказать, что он никогда еще не слышал, чтобы музыка звучала более сладостно и более согласно.

Когда он вдоволь похвалил ее, а те стояли испуганные и неуклюжие в его присутствии, он обернулся ко мне и сказал: «Я здесь вижу только одну беду, но она превеликой важности мой Бенвенуто, с воском работать легко вся штука в том, чтобы сделать это из золота». Так я и сделал. и т. п.

«Нельзя давать законов тому, — иронично замечает он, — кто их хозяин». Сказанный Микеланьоло, сиенский ваятель, делал в это время гробницу умершего папы Адриана. Это явно не его сфера. Помощь от сказанного герцога так и не пришла вот таким образом я, который здесь не для этого, прочего не описываю. Этот искусный человек, среди прочих своих врачеваний, брался за некои безнадежные случаи французских болезней.

Тогда врач ко мне обернулся и сказал: «Раз уж я здесь, я хочу тебя лечить. Едва Принцивалле делла Стуфа, каковой был в числе Восьми, дал мне договорить «пощечина», как он сказал: «Ты ему не пощечину дал, а ударил кулаком». Услышав это, я остался крайне недоволен, проклиная всю Испанию и всех, кому она мила.

Я их оценил в восемьсот скудо.

Был он весьма учен: удивительно говорил о медицине. Но это стремление руководило им больше в молодости.

У меня была гладкая пищаль собственной работы и внутри и снаружи ни одного такого зеркала не найти.

Флорентийский золотых дел мастер и скульптур Бенвенуто Челлини (1500–1571) был несомненно высокоодаренным художником, но имя его не стоит в первом ряду великих мастеров итальянского Возрождения. Папа, у которого было отличнейшее понимание, увидев такое дело, оно ему не понравилось и когда он просмотрел их до десятка, то, кинув остальные наземь, он сказал мне, который стоял себе тут же в стороне: «Покажи-ка сюда, Бенвенуто, твою модель, чтобы я видел, та же ли у тебя ошибка, что и у них». Я поехал дальше, чтобы отправиться в гостиницу.

И так как он «по природе немного вспыльчив» — замечание это не может не вызвать улыбки у читателя, — а «распалясь», он «становится как аспид» или «как бешеный бык», то дело часто кончается худо и на его совести есть несколько убийств, хотя не видно, чтобы это его особенно тревожило. Через жизнь он проходит «с открытыми глазами и с доброй охраной и отлично вооруженный, в кольчуге и наручах». В отношениях с помощниками и слугами он верен традиции «доброго старого времени»: с Феличе (в Риме), с Асканио (в Париже) он обращается как с родными детьми. Решив по тому, как, входит рука и трещит одежда, что я натворил превеликую беду и так как он от страха упал наземь, я сказал: «О предатели, сегодня тот день, когда я вас всех убью». Так кончился этот превеселый ужин и этот день и каждый из нас вернулся по своим домам. Но принятых мер оказывается недостаточно и тогда король советует Челлини: «Поступите по вашему обычаю» Исход этой распри решает уже упомянутый длинный кинжал Челлини Таковы нравы.

Спустя несколько дней было заключено соглашение. Папа прислал ему сказать, чтобы он ехал туда и благо ему будет. Ростом он был мал, но хорошо сложен.

И вот мы привязали фартуки за спиной и почти втихомолку дошли до Сиены. Из чего проистекало, что множество раз я возвращался нагруженный прежирными голубями. Мой отец очень рассердился и считал, что они учинили ему великую обиду. На фоне блестяще образованных современников, мастеров пышного, закругленного, «правильного» стиля, автор «Жизнеописания» был человеком малограмотным. Сказанный Джанъякомо в точности сказал ему мое имя.

Тут обе женщины, между которым и она сидела, движимые состраданием к Помоне, приложив ей руки к телу, обнаружили, что она мужчина. Потом сказал: «О добрый сын мой, с этим в руке ты живи или умри». Игра на флейте и корнете, которой он впервые обратил на себя внимание папы Климента VII. Уехав из Флоренции, я отправился в Рим и оттуда написал. Законы грамматические, как и законы юридические, явно его стесняют.

Не слава Челлини-художника поддерживает интерес потомства к его «Жизнеописанию».

Папа сказал: «Вот вот таким образом-то и я ему верю». Не проходило дня, чтобы я не убил кого-нибудь из врагов с воли. Челлини часто торопят заказчики, но он с этим не считается, наверное памятуя, что «удивительный» и «великий» Леонардо да Винчи почти четыре года готовил картон для фрески «Битва при Ангиари» и столько же лет писал портрет «Джиоконды», что «Тайная вечеря» создавалась целых десять лет, а макет колоссального памятника Франческо Сфорца — целых шестнадцать, да и то остался незавершенным. Зеркало имело вид колеса посередине было зеркало вокруг было семь кругов, в каковых были вырезаны и выложены слоновой и черной костью семь Добродетелей и все зеркало, а также и сказанные Добродетели, находились в равновесии так что если вращать сказанное колесо, то все Добродетели двигались а в ногах у них был противовес, который держал их стоймя.

1562, Эскориал). Как только я вошел, меня взял капитан Паллоне деМедичи и, так как я принадлежал к людям замка, заставил меня расстаться с Лессандро что я сделал весьма против воли. Благородным человек себя делает своими великолепными делами». Девиз своего современника Аретино «жить решительно» (vivere risolutamente) разделяет и автор «Жизнеописания». Я тотчас же послал за некоим маэстро Якомо, перуджинцем, человеком весьма превосходным в хирургии и когда он посмотрел эту бедную девочку, каковая была перепугана, так как, должно быть, догадалась о том, что сказал тот невежественный врач, то этот знающий сказал, что ей не будет ничего худого и что она отлично будет владеть своей правой рукой если даже эти два крайних пальца останутся немного более слабенькими, чем остальные, то это ей ничуточки не будет мешать.

Так как окна были заперты, сказанный синьор Орацио решил, что прямо внутри этого солнца, промеж этих двух окон, расположились за столом солдаты и кутят вот таким образом он сказал мне: «Бенвенуто, если ты возьмешься попасть на локоть от этого солнца из этой твоей полупушки, я полагаю, ты сделаешь благое дело, так как там слышен великий шум, так что там, должно быть, очень важные люди». Да и как ему с ними ладить, если ему предлагают быть всего лишь только «исполнителем» замыслов заказчика или его советников, а это явная «придворная чепуха». Дважды он перебирается во Францию, часто пробует обосноваться в Риме. Пока они были целы, они были школой всему свету.

На этом маленьком дельце я много приобрел. Варки и Вазари с похвалой отзывались о его таланте ювелира. Случилось однажды, в воскресенье вечером, что этот ваятель Микеланьоло, сиенец, пригласил нас к себе ужинать а было это летом.

А мой отец ему: «Век буду благодарить Бога, что он его вызволил». Мне попалась в руки, среди многих других, голова дельфина величиной с крупный избирательный боб. Подойдя к нему, я его спросил, он ли тот наглец, который дурно отзывается о флорентинцах. На другой за тем день, здоровый и веселый, я вернулся в Рим.

Имя ему было Франческо, сын Филиппо и внук Фра Филиппо, превосходнейшего живописца. Сказанную вазу отнесли к Саламанке, каковой пожелал, чтобы ее оценили. На это папа ответил: «Также и Бенвенуто может гордиться, что служит государю, подобному мне, который его знает». Видя и слыша, что в доме никого нет, кроме прислужницы, по имени Канида, я пошел отнести плащ и ножны от шпаги и опять вернулся к сказанному дому, который стоял позади Банки, на реке Тибре. В глазах Челлини талант и гений выше всякого герцогского титула или кардинальского сана.

Когда он полечил меня и ушел, тотчас же явился один мой дражайший друг, по имени Джованни Ригольи, каковой, огорчась и моей великой болезнью и тем, что меня покинул так одного мой товарищ, сказал: «Будь покоен, мой Бенвенуто, я от тебя не отлучусь, пока не увижу, что ты поправился». Когда эту вещицу увидели в золотых дел цехе, то мне дали славу лучшего молодого работника в этом цехе. Тотчас же обернувшись и видя, что он этому смеется, я так хватил его кулаком в висок, что он упал без чувств, как мертвый затем, повернувшись к его двоюродным братьям, я сказал: «Вот как поступают с такими ворами и трусами, как вы». У Рабле, современника Челлини, любимый герой Панург утверждает, что «человек стоит столько, во сколько он сам себя ценит».

Я с великим усерднем был занят окончанием моей работы и службой монетному двору, так как снова папа заказал мне монету ценою в два карлино, на каковой было изображение головы его святейшества, а на обороте Христос на море, каковой протягивал руку святому Петру, с надписью вокруг, которая гласила: «Quare dubitasti. » Понравилась эта монета до того чрезвычайно, что некий папский секретарь, человек величайших достоинств, по имени Санта, сказал: «Ваше святейшество может гордиться, что у него есть монета, какой мы не видим и у древних, при всем их великолепии». В это время проходил по улице отец этого моего ученика, каковой был врачом кардинала Якоаччи и жил у него на жалованье и ученик этот и сказал отцу: «Зайдите, отец, посмотреть Бенвенуто, которому нездоровится немного и, он лежит». «Рвением и усердием» в работе он всегда достигает высшего совершенства и заставит всех признать, что он не только сравнялся с античными художниками, но и превзошел их ибо и античное искусство — перед которым он вместе с другими мастерами Возрождения преклоняется. В своих записках Челлини неоднократно предупреждает, что он не историк, что пишет «только свою жизнь» и «то, что к ней относится».

И так мессер Бенвеньято обещал, что суд римского губернатора не будет меня беспокоить. Но я не подымал головы, чтобы на него взглянуть и не отвечал ему ни слова.

В ней немало приключений из ряда вон выходящих, на грани сказочного или просто фантастического. Этот точно так же женился и имел четырех детей мужеского пола. Потомство охотно приписывало Челлини все шедевры ювелирного искусства. Его «Жизнеописание» изобилует стычками с сановными советниками двора и в уста папы Климента VII он вкладывает собственную презрительную оценку придворных: «Больше стоят сапоги Бенвенуто, чем глаза всех этих прочих тупиц». Юлио Романо, художник сказанный, уехал служить маркизу мантуанскому. Хоть я ему и обещал послушаться, он рассудил, как человек умный, что если явится синьор Орацио, то, как потому, что я ему обещал и по иным причинам, я никак не смогу преминуть, чтобы не предаться воинским делам и вот он ловким способом задумал удалить меня из Флоренции, говоря так: «О дорогой мой сын, чума здесь неописуемая, великая и мне все время кажется, что ты вот-вот вернешься с нею домой я помню, что когда я был еще молодым человеком, я отправился в Мантуу, в каковом городе я был весьма обласкан и там я прожил несколько лёт я тебя прошу и приказываю тебе, чтобы, ради любви ко мне и лучше сегодня, чем завтра, ты отсюда убрался и отправился туда».

И когда он беседовал со мной об этой музыке, держа в руке мой пульс, так как он имел некоторые познания в медицине и в латинской науке, то он чувствовал в этом самом пульсе, как только он принимался говорить о музыке, такие великие перебои, что часто перепуганный и в слезах уходил от меня так что, видя это его великое огорчение, я сказал одной из этих моих сестер, чтобы мне принесли флейту и хотя у меня все еще была лихорадка, но, так как инструмент этот очень неутомительный, то у меня не случилось перебоев, когда я играл с такой прекрасной постановкой рук и языка, что отец мой, вдруг войдя, благословил меня тысячу раз, говоря мне, что за то время, что я был вдали от него, ему кажется, что я сделал великие усвоения и просил меня, чтобы я продолжал и впредь и что я не должен терять такой прекрасный талант. Лишь в 1931 году «Academia» выпустила образцовое издание «Жизнеописания».

Этот человек выделывал исключительно чеканные медальки из пластин и многое другое: он сделал несколько «паче» исполненных полурельефом и несколько Христов в пядень, сделанных из тончайших золотых пластин, так хорошо исполненных, что я считал его величайшим мастером, которого я когда-либо в этом роде видел и ему я завидовал больше, Чем кому-либо другому.

Тридцать лет скитаний по разным городам Италии. Такова была сила этой полыни, что она сразу вернула мне потерянные силы. Настолько, что он даже собирается поскорее закончить начатые работы и вернуться в Италию, «не в силах будучи ужиться со злодействами этих французов» (в устах Челлини эта жалоба звучит весьма забавно). Прав был Гёте, когда писал, что «Челлини обязан своей славой едва ли не больше своему слову, чем творениям» ибо «своим пером, едва ли не вернее, чем резцом, он оставил прочный памятник себе и своему искусству». «Он сам себе творец и сам выковывает окончательно свой образ» ибо «данное» и возвышенное назначение человека в том, что «ему дано достигнуть того, к чему он стремится и быть тем, чем он хочет».

Благородная дама, тоже слегка покраснев, сказала: «Ты сам знаешь, что мне хочется, чтобы ты мне служил» и, передавая мне лилию, сказала, чтобы я взял ее с собой и, кроме того, дала мне двадцать золотых скудо, которые были у нее в кошельке и сказала: «Оправь мне ее так, как ты мне нарисовал и сохрани мне это старое золото, в которое она оправлена сейчас». По существу, Челлини уже достаточно аполитичен. Правда, во времена выступления Челлини культура итальянских городов уже клонилась к упадку. Малое время спустя ему было возвращено место флейтщика.

Пантасилея бросилась бегом в церковь по соседству. Шум был превеликий и дело тянулось немалое время. Наиболее значительное из его произведений, созданных во время пребывания во Франции, — бронзовый рельеф Нимфа Фонтенбло (до 1545, Лувр).

Мессер Бенвеньято, видя, что зал наполняется таким множеством людей, сказал: «Мы просим вас о мире и ни о чем другом». Чем труднее задача, тем больше она его воодушевляет. Подсвечники эти были богато отделаны, насколько требуется для такого рода работы.

Это был отличнейший работник и честнейший человек, гордый и открытый во всех своих делах. Я сказал этому другу, чтобы он ко мне не подходил, так как я кончен. Этот человек, который был преизобилен словами, попал в колею и столько наговорил, что, когда я наконец увидел, что он устал, я ему ничего не сказал, как только то, чтобы он свел меня к папе, когда ему будет удобно каковой ответил, что можно в любое время на что я ему сказал: «И я тоже всегда готов». Каковой сказал сказанному Федериго: «Сходите к некоему молодому золотых дел мастеру имя которому Бенвенуто этот вам услужит очень хорошо и ему, уж конечно, не требуется моего рисунка но, чтобы вы не думали, будто я хочу избежать трудов над такой малостью, я весьма охотно сделаю вам небольшой рисунок а пока поговорите со сказанным Бенвенуто, чтобы и он также сделал небольшую модельку затем то, Что лучше, возьмется в работу». Творческие сомнения в своих силах ему неведомы. Горе тем, кто хочет поживиться приданым своей жены.

Тогда истерзанный сказанными колючками и вынужденный сказанными словами этого юноши, выскочив вон, я поднял шпагу громким голосом я сказал: «Всем вам конец». Тогда он сказал: «Папа велел мне, чтобы я наблюдал за всем тем, что делается для его святейшества». Один ученик Раффаэлло да Урбино, по имени Джанфранческо и по прозвищу Фатторе, это был очень искусный художник и так как он был дружен со сказанным епископом, он ввел меня к нему в большую милость, так что у меня было множество работы от этого епископа и я зарабатывал очень хорошо.

К концу года Уливьери, моему учителю, представился случай поехать во Флоренцию, чтобы продать кое-какой золотой и серебряный лом, который у него имелся а так как в этом вреднейшем воздухе я схватил небольшую лихорадку, то с нею и с учителем я вернулся во Флоренцию, где мой отец учинил превеликие ласки этому моему учителю, нежно упрашивая его, втайне от меня, чтобы он согласился не увозить меня обратно в Пизу. Сам «Персей» был ему заказан Козимо I как символ победы над обезглавленной республиканской вольницей. Вывеской этой гостинице служило солнце, красного цвета, намалеванное между двух окон.

«Не в богатстве, не в занимаемой должности, а единственно только в доблести духа заключается благородство (Кристофоро Ландино).

— не может быть непревзойденным. «Насколько больше заслуги построить дом, чем обитать в нем Благородство — атрибут доблести», — учил гуманист Поджо Браччолини. Каковому синьору я сказал: «Я берусь попасть в самое это солнце» но только что вот бочка, полная камней, которая была тут же рядом с жерлом сказанной пушки, так сила огня и этого ветра, который подымает пушка, сбросит ее вниз. На это он мне сказал, что не дружен ни с кем из врачей из хирургов и что он меня просит, если я какого-нибудь знаю, чтобы я его привел. И дал мне делать прекраснейшую серебряную работу для одного кардинала. Этот Луканьоло поднял меня на смех, говоря: «Вот увидишь, Бенвенуто, к тому времени, когда ты кончишь эту работу, я потороплюсь кончить эту вазу, которую я начал, когда и ты свою вещицу и тебе на опыте станет ясно, какую пользу я извлеку из своей вазы и какую ты извлечешь из своей вещицы».

Услышав великий шум, который происходил на этом дворе внизу, добрый синьор Орацио с великой поспешностью побежал вниз а я, высунувшись наружу, там, где упала бочка, услышал некоторых, которые говорили: «Хорошо бы убить этих пушкарей». Он уже на службе при дворе кардиналов и пап, герцогов и королей. Оказывается, что он уже успел «для своей зашиты учинить много этих самых дел».

Я продолжал весь этот день когда настал вечер, в то время как войско вступало в Рим через Трастевере, папа Климент, поставив начальником над всеми пушкарями Некоего римского вельможу, какового звали мессер Антонио Санта Кроче, этот вельможа первым делом подошел ко мне, учиняя мне ласки он поместил меня с пятью чудесными орудиями на самом возвышенном месте замка, которое и называется «у Ангела» и это место обходит весь замок кругом и смотрит и в сторону Прати и в сторону Рима он дал мне под начало сколько нужно людей, которыми я бы мог командовать, чтобы помогать мне ворочать мои орудия и, велев выдать мне плату вперед, отпустил мне хлеба и немного вина и затем попросил меня, чтобы я как начал, так и продолжал. Так, к своему неудовольствию, я продолжал играть до пятнадцатилетнего возраста. Но это, видимо, напраслины, возводимые на художника личными врагами.

Когда мы пришли в Сиену, Тассо сказал, что натрудил себе ноги, что дальше идти не хочет и просил меня ссудить его деньгами, чтобы вернуться на что я сказал: «Мне тогда не хватит, чтобы идти дальше а тебе следовало подумать об этом, трогаясь из Флоренции но если это ты из-за ног решаешь не идти, то мы найдем обратную лошадь в Рим и тогда у тебя не будет повода не идти». На это Фиренцуола сказал: «Я у тебя просить тебя не желаю и ты ни за чем больше ко мне не показывайся». «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентинца, написанная им самим во Флоренции» открывается горделивой генеалогией потомственного горожанина, род которого восходит к полулегендарным временам, когда зачинался город.

Таким образом, я приятно провел эту ночь, с гораздо большим моим удовольствием, чем сделал бы это с госпожой Фаустиной. По приезде Челлини в Париж король дарит ему свой замок Мель для мастерской. Я все еще работал в мастерской Раффаэлло дель Моро вышесказанного.

Наконец, я сперва подучил деньги, затем расписался и, веселый и довольный, пошел домой. Заболев в Мантуе лихорадкой, он в раздражении громко «проклинал Мантую и того, кто ей хозяин» и вызвал гнев герцога («но в гневе, — замечает Челлини, — мы были равны»).

Я же, собираясь не спешить и ее не отдавать, сказал, что торопиться не желаю. Так я отправился во Флоренцию с несколькими другими товарищами. Герцогу Козимо, в ответ на его сомнения, он прямо дает понять, что «его светлость» «не разбирается в искусстве». Гиперболический стиль Челлини страстный и восторженный: его фантастика неотделима от его чувства жизни, от эстетики «фантастического реализма» его эпохи, питавшей повышенный интерес к идеализированным сказочным приключениям (рыцарские поэмы Боярдо и Ариосто в Италии, роман Рабле о великанах во Франции).

С этой медалью приключился такой же случай, как и с вазой Саламанки. Папа сказал: «Твой отец был такой добродетельный, добрый и честный человек, какой когда-либо рождался и ты у него не выродок очень мне жаль, что денег было мало но те, которые ты говоришь, что были, я тебе дарю и все тебе прощаю поведай об этом духовнику, если нет ничего больше, что бы касалось меня а потом исповедавшись и причастившись, покажись опять и благо тебе будет».

Причиной тому была служба этой проклятой музыке. Повитуха, которая знала, что они ждут его девочкой, обмыв создание, завернув в прекраснейшие белые пелены, подошла тихонечко к Джованни, моему отцу и сказала: «Я несу вам чудесный подарок, какого вы и не ждали». Приехал в Рим превеликий хирург, какового звали маэстро Якомо да Карпи. Отсюда видно, что Бог ведет счет добрым и злым и каждому воздает по заслугам. Они очень гордились, когда видели, как юноши вроде меня приходят учиться в их дом. Первое печатное издание появилось в Неаполе в 1728 году.

На что я сказал: «Синьор, взойдите, но только один, а там приходите как вам будет угодно». Когда Франциск I советует Челлини беречь свое здоровье и не утруждать себя чрезмерно, тот заявляет в ответ, что «сразу же заболел бы, если бы не стал работать».

Вещь эта была сделана из белого гипса по черному камню. Страницы мемуаров Челлини — это преимущественно рассказ о его делах, его «Труды и дни». Ее спросила та женщина, которую привел с собой Юлио, не нездоровится ли ей. Челлини вручают повестки — и вот он в зале суда.

Тот, видя, что не мог добиться дерзостью, принялся меня умолять, как молятся кресту, говоря мне, что если я ему ее отдам, то он сделает так, что Мне заплатят. Она им конгениальна. Бочка упала, как я и говорил и угодила как раз посередине между кардиналом Фарнезе и мессер Якопо Сальвиати, так что легко расплющила бы их обоих а причиной тому было, что сказанный кардинал Фарнезе как раз попрекнул, что сказанный мессер Якопо — причина разгрома Рима и так как они поносили друг друга, давая простор поносным словам, то по этой причине моя бочка и не расплющила их обоих. Колотушек им, видно, при вспыльчивом нраве маэстро достается во время работы немало (а рука у него тяжелая. ), но это тоже в духе обычая. Окно было настолько близко от стола, что, приподнявшись немного, я увидел на улице этого сказанного Луиджи Пульчи вместе со сказанной Пантасилеей и услышал, как из них Луиджи сказал: «О, если этот дьявол Бенвенуто нас увидит, горе нам. » А она сказала: «Не бойтесь, слышите, как они шумят: они заняты всем, чем угодно, но только не нами». И все же это еще не объясняет биографии Челлини. На это Луканьоло, думая, что я убедился, сказал: «Не хуже кажется и мне твоя работа, но скоро мы увидим разницу между той и другой».

Мой отец сказал: «О дорогой сын мой, я тоже был хорошим рисовальщиком но для прохлаждения от этих столь удивительных трудов и из любви ко мне, который тебе отец, который тебя родил и вскормил и положил начало стольким достойным дарованиям, на отдыхе от них, неужели ты мне не обещаешь взять иной раз эту самую флейту и этот нежнейший корнет и, к некоторому усладительному своему удовольствию, услаждая себя, поиграть. » Я сказал, что да и весьма охотно из любви к нему. Когда я кончил рисунок, подошла другая весьма красивая благородная римская дама, которая была наверху и, спустившись вниз, спросила у сказанной мадонны Порции, что она тут делает та, улыбаясь, сказал а: «Я любуюсь на то, как рисует этот достойный молодой человек, который и мил и красив».

---