Бенвенуто Челлини Биография

Автобиография Бенвенуто Челлини вдохновила Александра Дюма на создание романа «Асканио»— где описывается период жизни Б. Челлини во Франции, в который Дюма-отец искусно вплетает историю любви подмастерья Асканио к дочке парижского прево— Коломбе. Автобиография Бенвенуто Челлини вдохновила Александра Дюма на создание романа «Асканио»— где описывается период жизни Бенвенуто Челлини во Франции, в который Дюма-отец искусно вплетает историю любви подмастерья Асканио к дочке парижского прево— Коломбе.

Итальянский скульптор Челлини Бенвенуто: биография, творчество и интересные факты

Этот искусный человек знал большой толк в рисунке. Почему он не остается во Франции и не обретает здесь второй родины, как, например, его соперник болонец Приматиччо, декоратор дворца Фонтенбло или художник Джованбатиста Россо, не менее известный под офранцуженным именем «мэтр Ру».

Не говорю о других случаях так как хоть о них было бы презанятно послушать в этом роде, но я хочу уделить эти слова рассказу о моем искусстве, каковое и есть то, что подвигло меня на это самое писание а о нем мне и без того придется говорить немало. Папа сказал, что хочет меня к себе на службу среди прочих музыкантов. На протяжении нескольких веков Италия становится поставщиком даровитых художников и государственных деятелей для соседей и тип странствующего художника или артиста, как и тип крупного авантюриста (Казанова, Калиостро), связан с европейской культурой XVI–XVIII веков именно с Италией (вспомним «Египетские ночи» Пушкина). В этом — прогрессивная, демократическая сторона идеала «доблести». Эти слова ничуть не поколебали меня в моем решении, продолжая говорить ему то же самое.

Оба они свалились наземь, а Бакьякка, со спущенными штанами, вопил и убегал. Прибыв в Болонью, я стал работать у одного, которого звали маэстро Эрколе дель Пифферо и начал зарабатывать и в то же время я каждый день ходил на урок музыки и в короткие недели достиг весьма больших успехов в этой проклятой музыке но гораздо больших успехов достиг я в золотых дел мастерстве, так как, не получив от сказанного кардинала никакой помощи, я поселился у некоего болонского миниатурщика, которого звали Шипионе Каваллетти жил он в улице Баракканской Божьей Матери и здесь я рисовал и работал для одного, которого звали Грациадио иудей, у какового я очень хорошо зарабатывал.

На это Луканьоло, думая, что я убедился, сказал: «Не хуже кажется и мне твоя работа, но скоро мы увидим разницу между той и другой». Вот таким образом он тотчас же весело мне сказал: «Мой Бенвенуто, если бы тебе пришлось иметь дело с самим Mapсом, я уверен, что ты бы вышел с честью, так как за все те годы, что я тебя знаю, я ни разу не видел, чтобы ты затеял неправую ссору». Однако, как пишет Челлини в своей знаменитой книге «Жизнь Бенвенуто», «достигнув пятнадцатилетнего возраста, я, вопреки воле моего отца, поступил в мастерскую к золотых дел мастеру Антонио ди Сандро, по прозвищу Марконе. Вещицу эту я сделал в мастерской у одного, которого звали Франческо Салимбене.

И дал мне делать прекраснейшую серебряную работу для одного кардинала. «Таких, как я, ходит, может быть, один на свете, а таких, как ты, ходит по десять в каждую дверь», — бросает он в лицо майордому Козимо I ибо нет, кроме него, человека, который смог бы создать его «Персея». Не менее возмущенный, я сказал, что всякая птица поет на свой лад что он говорит сообразно пещерам, откуда он вышел, но что я ему заявляю, что отлично справлюсь с выделкой его хлама, а что он никогда не справится с выделкой такого вот рода дряни.

Я все еще работал в мастерской Раффаэлло дель Моро вышесказанного. Первое печатное издание появилось в Неаполе в 1728 году. Боясь новых напастей, мастер отправился во Францию. Челлини часто торопят заказчики, но он с этим не считается, наверное памятуя, что «удивительный» и «великий» Леонардо да Винчи почти четыре года готовил картон для фрески «Битва при Ангиари» и столько же лет писал портрет «Джиоконды», что «Тайная вечеря» создавалась целых десять лет, а макет колоссального памятника Франческо Сфорца — целых шестнадцать, да и то остался незавершенным. Это имя не первого ранга.

Челлини БенвенутоСкульптуры и биография

Но богатство внутреннего содержания и значительность идей учителя обычно не под силу Челлини и поза его героя уже несколько театральна и искусственна. На что я сказал, чтобы он сохранил ее в таком виде до следующего дня так как я надеюсь, что как моя работа в своем роде не хуже, чем его, так я жду, что такую же покажу ему и плату за нее. Его «Жизнеописание» изобилует стычками с сановными советниками двора и в уста папы Климента VII он вкладывает собственную презрительную оценку придворных: «Больше стоят сапоги Бенвенуто, чем глаза всех этих прочих тупиц». Мой бедный отец, однако же, смело ответил, говоря им: «То, что Бог судит, то вы и сделаете и не больше». Малое время спустя ему было возвращено место флейтщика.

«Насколько больше заслуги построить дом, чем обитать в нем Благородство — атрибут доблести», — учил гуманист Поджо Браччолини. Когда Франциск I советует Челлини беречь свое здоровье и не утруждать себя чрезмерно, тот заявляет в ответ, что «сразу же заболел бы, если бы не стал работать». Кстати, золотая солонка Франциска I – единственный дошедший до нас шедевр Челлини-ювелира.

• Бенвенуто Челлини и его «Жизнеописание»
• Челлини Бенвенуто – талантливый итальянский скульптор
• Этот сайт предназначен для лиц старше 18 лет
• Бенвенуто Челлини – Жизнь Бенвенуто Челлини
• Словари и энциклопедии на Академике
• История жизни Бенвенуто Челлини
• Напишите отзыв о статье Челлини, Бенвенуто
• Отрывок, характеризующий Челлини, Бенвенуто

Но и здесь он меньше всего ниспровергатель норм: он просто их еще не усвоил. Здесь скульптор создает одно из своих знаменитых произведений – «Нимфу Фонтебло». Он тотчас же сказал: «Я тот самый». Папа сказал: «Вот вот таким образом-то и я ему верю». Саламанки испанца.

Его помощники признают, что он себя показал «не человеком, а сушим великим дьяволом» и «сделал то, чего искусство не могло сделать и столько великих дел, каковых было бы слишком даже для дьявола». И когда я уходил, она сказала, что на этот раз она не хочет оказать ему такую милость. Пока я работал над этой вещью, этот искусник Луканьоло, о котором я говорил выше, выказывал великое этим недовольство, много раз повторяя мне, что мне будет гораздо больше пользы и чести, если я буду помогать ему работать большие серебряные вазы, как я было начал. Будучи доволен, сказанный Федериго заплатил мне прещедро. Был среди этих вельмож один, превеликий философ, который сказал в мою защиту: «От этой красивой физиогномии и симметрии тела, которые я вижу у этого юноши, я жду всего того, что он говорит и даже большего». Так я начал работать на Новом рынке и оправлял великое множество драгоценных камней и хорошо зарабатывал.

Ух. » три или четыре раза и высыпал деньги на прилавок с великим шумом каковых было двадцать пять скудо в джулио и он думал, что моих будет четыре или пять скудо монетой. Так он попадает в папскую тюрьму в замке святого Ангела. Когда мы пришли в Сиену, Тассо сказал, что натрудил себе ноги, что дальше идти не хочет и просил меня ссудить его деньгами, чтобы вернуться на что я сказал: «Мне тогда не хватит, чтобы идти дальше а тебе следовало подумать об этом, трогаясь из Флоренции но если это ты из-за ног решаешь не идти, то мы найдем обратную лошадь в Рим и тогда у тебя не будет повода не идти».

• О знаменитости:Итальянский художник, скульптор и золотых дел мастер
• Записки гея о свободе, равноправии, любви и творчестве
• Последние рецензии на книги автора
• Челлини Бенвенуто – Жизнь Бенвенуто Челлини
• Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим

Со всех сторон Персей видится одинаково сильным и неукротимым. Сказанную вазу отнесли к Саламанке, каковой пожелал, чтобы ее оценили. Этот синьор, который был прегорд, постоял немного и гневно мне сказал: «Мне охота больше не приходить сюда и сделать как раз обратное тому, что я думал сделать для тебя».

И все же это еще не объясняет биографии Челлини. На фоне блестяще образованных современников, мастеров пышного, закругленного, «правильного» стиля, автор «Жизнеописания» был человеком малограмотным. Игра на флейте и корнете, которой он впервые обратил на себя внимание папы Климента VII. Скажу при этом только о некоторых примечательных и более редких вещах. Благородным человек себя делает своими великолепными делами».

• Письмо Бенвенуто Челлини к Бенедетто Варки
• Бенвенуто Челлини и его Жизнеописание

И было бы странно ожидать от него ниспровержения всяких моральных норм. На что я сказал: «Сегодня обождите, а завтра я вам отвечу». Сказанный Микеланьоло, сиенский ваятель, делал в это время гробницу умершего папы Адриана. Разве в этих строках не запечатлен идеал «многосторонности» целой эпохи. Вот еще только одно, о чем в своем месте я скажу. Потом сказал: «О добрый сын мой, с этим в руке ты живи или умри».

Наиболее значительное из его произведений, созданных во время пребывания во Франции, — бронзовый рельеф Нимфа Фонтенбло (до 1545, Лувр).

Когда он вдоволь похвалил ее, а те стояли испуганные и неуклюжие в его присутствии, он обернулся ко мне и сказал: «Я здесь вижу только одну беду, но она превеликой важности мой Бенвенуто, с воском работать легко вся штука в том, чтобы сделать это из золота». — не может быть непревзойденным.

В том месте стен, куда мы подошли, много молодежи было побито теми, что снаружи здесь дрались что было мочи стоял такой густой туман, какой только можно себе представить я обернулся к Алессандро и сказал ему: «Вернемся домой как можно скорее, так как здесь ничем нельзя помочь вы видите, те лезут, а эти бегут». И вот, учинив мне здоровый разнос, они послали нас к секретарю я же, бурча, все время говорил: «Это была пощечина, а не кулак», так что Совет продолжал смеяться. Как бы оно там ни было, мне сейчас о нем говорить нечего.

В результате вся скульптурная группа обретает динамику, пластическую убедительность. Вещица эта служила пряжкой к мужскому поясу, которые тогда носились такой величины. Сказанный маэстро Якопо сказал, что я во Флоренции вот таким образом папа велел ему, чтобы он мне написал, чтобы я к нему возвратился. Таким образом и случилось знакомство между Луиджи Пульчи и мной.

На что я сказал: «Синьор, взойдите, но только один, а там приходите как вам будет угодно». Варки и Вазари с похвалой отзывались о его таланте ювелира. Малое время спустя неблагодарный Пьеро от этого увечья умер. Я сказал графу тот поднял тревогу фусты виднелись в море. Пантасилея бросилась бегом в церковь по соседству. Юлио Романо, художник сказанный, уехал служить маркизу мантуанскому.

Виной тому материал, с которым работал мастер – золото. Фортификация и зодчество. К счастью, время пощадило лучшие творения Челлини-скульптора «Нимфу Фонтенбло», «Персея», «Распятие», бюсты Биндо Альтовити и Козимо I. Восковая модель будущего «Персея» вышла великолепно. Когда он полечил меня и ушел, тотчас же явился один мой дражайший друг, по имени Джованни Ригольи, каковой, огорчась и моей великой болезнью и тем, что меня покинул так одного мой товарищ, сказал: «Будь покоен, мой Бенвенуто, я от тебя не отлучусь, пока не увижу, что ты поправился». И если немногие сентенции общего характера, сопровождающие его живое повествование, не только близки по духу этическим положениям гуманистов, но и буквально их повторяют, то это лишь показывает, насколько вся атмосфера тогдашнего итальянского общества была пропитана этими идеями.

«Он сам себе творец и сам выковывает окончательно свой образ» ибо «данное» и возвышенное назначение человека в том, что «ему дано достигнуть того, к чему он стремится и быть тем, чем он хочет». Дважды он перебирается во Францию, часто пробует обосноваться в Риме. Сказанная ваза была мне принесена перед едой в двадцать два часа явился тот, кто мне ее принес, каковой был весь в поту, так как всю дорогу бежал ибо монсиньор еще раз снова ее потребовал, чтобы показать некоим другим господам.

Когда я ему показал немножко эту модель этой пряжки, которую я сделал во Флоренции у Салимбене, она ему изумительно понравилась и он сказал такие слова, обращаясь к одному подмастерью, которого он держал, каковой был флорентинец и звался Джаннотто Джаннотти и жил у него уже несколько лет он сказал так: «Этот из тех флорентинцев, которые умеют, а ты из тех, которые не умеют». Композиция кажется нам загроможденной фигурами и барельефами подножия, поза Персея — малоустойчивой, трактовка тела — противоречивой, а аксессуары, например шлем героя, — излишне детализированными.

«Нельзя давать законов тому, — иронично замечает он, — кто их хозяин». Услышав великий шум, который происходил на этом дворе внизу, добрый синьор Орацио с великой поспешностью побежал вниз а я, высунувшись наружу, там, где упала бочка, услышал некоторых, которые говорили: «Хорошо бы убить этих пушкарей». Был он весьма учен: удивительно говорил о медицине. Так что я, воодушевясь, силился сделать то, чего не мог достаточно того, что я был причиной, что замок в это утро спасся и что остальные эти пушкаря снова принялись делать свое дело. Теперь вернемся к Пьеро Торриджани, который, с этим моим рисунком в руке, сказал так: «Этот Буонарроти и я ходили мальчишками учиться в церковь дель Кармине, в капеллу Мазаччо а так как у Буонарроти была привычка издеваться над всеми, кто рисовал, то как-то раз среди прочих, когда он мне надоел, я рассердился гораздо больше обычного и, стиснув руку, так сильно хватил его кулаком по носу, что почувствовал, как у меня хрустнули под кулаком эти кость и хрящ носовые, как если бы это была трубочка с битыми сливками и с этой моей метиной он останется, пока жив».

Спустя несколько дней было заключено соглашение. Тогда, поняв, что он употребил глупые слова, он тут же мне сказал: «Так как они настолько свежие, что еще не смердят и так как помощь поспела вовремя, то ты не так уж пугайся, так как я надеюсь во всяком случае тебя вылечить». Джанъякомо ответил: «Всеблаженный отче, за это я вам не поручусь, что вы его залучите, так как его художество, которым он постоянно занят, это — золотых дел мастерство и в нем он работает изумительно и извлекает из него много лучшую прибыль, чем мог бы извлечь играя». К этому периоду относится создание его знаменитой медали Пьетро Бембо. Это явно не его сфера. Тогда он рассмеялся и, снова порумянев лицом, наиприветливейше мне сказал: «Мой Бенвенуто, я тебя люблю как только могу и, когда настанет время, чтобы Богу было угодно, я тебе это докажу дал бы Бог, чтобы ты их убил, обоих этих мошенников, так как один причина этих великих бед, а другой, быть может, будет причиной и худшего».

Флоренция, признание у прославленных мастеров ее «чудесной школы», влечет его к себе и он часто приезжает в родной город, но не задерживается в нем подолгу. «Рвением и усердием» в работе он всегда достигает высшего совершенства и заставит всех признать, что он не только сравнялся с античными художниками, но и превзошел их ибо и античное искусство — перед которым он вместе с другими мастерами Возрождения преклоняется. Припомнили ему и прежние убийства на дуэлях. Прав был Гёте, когда писал, что «Челлини обязан своей славой едва ли не больше своему слову, чем творениям» ибо «своим пером, едва ли не вернее, чем резцом, он оставил прочный памятник себе и своему искусству». Он так рассердился на те слова, которые ему сказал его учитель, что сказал, что со мной незнаком и не знает, кто я такой тогда я, возмущенный такими речами, сказал ему: «О Джаннотто, когда-то мой близкий друг, с которым мы бывали там-то и там-то и рисовали и ели и пили и ночевали на твоей даче, мне нет нужды, чтобы ты свидетельствовал обо мне этому честному человеку, твоему учителю, так как я надеюсь, что руки у меня таковы, что и без твоей помощи скажут, кто я такой».

Здесь я сделал много красивых вещиц и зарабатывал немало мог очень хорошо помогать своему дому. Эти работы были гораздо красивее и гораздо прочнее турецких по многоразличным причинам. Но я не подымал головы, чтобы на него взглянуть и не отвечал ему ни слова.

Здесь мы сразу сталкиваемся с понятием, являющимся как бы этическим девизом всей эпохи итальянского, да, пожалуй и всего западноевропейского Ренессанса. Так, лишь в XIX веке доказано, что эскуриальское мраморное «Распятие» принадлежит резцу Челлини и установлено, что «венская солонка» является той самой знаменитой солонкой, которую сделал Челлини для Франциска I. Своей славой мемуары Бенвенуто Челлини не обязаны также какому-то исключительному богатству исторических свидетельств или точности в их передаче. Разные виды многогранного ювелирного мастерства, резьба печатей и медалей, чеканка монет.

Шум был превеликий и дело тянулось немалое время. Так, во время итальянских кампаний была переплавлена в слиток для выплаты контрибуций Бонапарту знаменитая застежка папской ризы с изображением Бога-Отца, о которой художник рассказывает в главах 43–44 и 55 книги 1 своих мемуаров. Случайно мне встретился один мой дружище этого звали Джованни Ригольи.

Папа прислал ему сказать, чтобы он ехал туда и благо ему будет. Жить для него значит действовать. Мой отец, который был истинный философ, расхаживал и сказал: «То, что Бог мне посылает, всегда мне дорого» и, развернув пелены, увидел воочию нежданного младенца мужеского пола. В сказанной оценке участвовал этот Луканьоло, каковой весьма лестно мне ее оценил и расхвалил на много больше того, чем я ожидал. Жизнеописание ювелира и скульптора Бенвенуто Челлини (1500–1571)— одно из самых замечательных произведений литературы XVI века, в полной мере отражающее дух итальянского Возрождения.

Но там уже давно поселился прево (верховный судья), который отказывается подчиниться приказанию короля. В его характере и стиле жизни много добродушия. Нигде в его произведениях не видно следов особой начитанности. Все те лица, которые были при этом, радостно его спрашивали, какое ему дать имя. Так как мне всегда нравилось видеть свет и никогда еще не бывав в Мантуе, я охотно отправился, взяв деньги, которые привез с собой а большую их часть оставил моему доброму отцу, обещав ему помогать ему всегда, где бы я ни был и оставив мою старшую сестру руководительницей бедному отцу.

Уже само начало мемуаров знаменательно: «Все люди всяческого рода, которые сделали что-либо доблестное (virtuosa) или похожее на доблесть (virtu), должны бы описать свою жизнь». Его заказчики и их консультанты должны безусловно в него верить.

Имя ему было Франческо, сын Филиппо и внук Фра Филиппо, превосходнейшего живописца. Кочевая жизнь Челлини отчасти обусловлена характерной для эпохи страстью к путешествиям, желанием «увидеть свет»: «Мне всегда нравилось видеть свет и, никогда еще не бывав в Мантуе, я охотно отправился». Тогда он сказал: «Папа велел мне, чтобы я наблюдал за всем тем, что делается для его святейшества». Мой отец очень обрадовался и ему не терпелось встретить опять того из Восьми, который его оскорбил и, встретив его, он сказал так: «Вы видите, Антонио, что это Бог знал, что станется с моим сыном, а не вы. » На что тот ответил: «Пусть только попадется нам еще раз».

Этот человек, который был преизобилен словами, попал в колею и столько наговорил, что, когда я наконец увидел, что он устал, я ему ничего не сказал, как только то, чтобы он свел меня к папе, когда ему будет удобно каковой ответил, что можно в любое время на что я ему сказал: «И я тоже всегда готов». Когда мы подошли к сказанным воротам, часть врагов уже вступила в Рим и наседала на нас.

На что этот же самый ответил, что Бог наверняка так и судил. Подобные заявления чередуются с обычными проклятиями власти денег и заключают в себе существенный оттенок: у этих «наемных» художников, «кондотьеров искусства», каким является и Челлини, нет внутреннего уважения к тем, кому они создают памятники своими творениями, кого они славословят в литературных посвящениях.

Каковой горбунье я сказал: «Да скажи ты мне, горбунья неподобная, неужели в этом доме нет другого лица, кроме твоего. » — «Нет, будь ты неладен. » Каковой я сказал громко: «А твоего пусть не хватит и на два часа. » На этот спор вышла соседка, каковая мне сказала, что мой отец и все, сколько их было из моей семьи, умерли от чумы так как я об этом уже догадывался, то по этой причине скорбь была меньше затем она мне сказала, что в живых осталась только эта младшая моя сестра, которую звали Липерата, что ее приютила одна святая женщина, каковую звали мона Андреа деБеллаччи. Если — принимая во внимание склонность автора мемуаров к хвастовству — можно и усомниться в совершенной точности передачи подобных дерзких выходок, то в общем свидетельства современников показывают, что он действительно «не умел изображать льстеца». Оказывается, что он уже успел «для своей зашиты учинить много этих самых дел». Наконец, видя, что я к нему не иду, он сам пришел ко мне, спрашивая меня, что я делаю. Здесь познается, как звезды не только направляют нас, но и принуждают.

А во Франции несколько другие порядки, чем в итальянских городах. Я продолжал стрелять из моих орудий и с Ними каждый день совершал что-нибудь замечательное так что у папы я снискал доверие и милость неописуемые. Но художественный такт удержал гуманиста Варки от «подскабливания» и «подправки» неправильного, но сильного языка Челлини, что неизбежно повлекло бы за собой обеднение стиля автобиографии. Герцогу Козимо, в ответ на его сомнения, он прямо дает понять, что «его светлость» «не разбирается в искусстве».

Эту эпиграмму прочла вся Флоренция. Сложив престарелые ладони, он поднял вместе с ними очи к Богу и сказал: «Господи, благодарю тебя от всего сердца этот мне очень дорог и да будет он Желанным».

За ним уже установилась прочная слава, что он «всегда хочет делать наоборот», а не то, что угодно заказчику. Приходится исполнительным органам применить силу — против самого блюстителя законности. Делался он для одного, которого звали Раффаэлло Лапаччини. Челлини вручают повестки — и вот он в зале суда.

Сказанный Джанъякомо в точности сказал ему мое имя. И вот, взяв лошадь, видя, что он мне не отвечает, я направился к римским воротам. И вот мы привязали фартуки за спиной и почти втихомолку дошли до Сиены.

Мой отец очень рассердился и считал, что они учинили ему великую обиду. На что сказанный синьор мне ответил: «Не теряй времени, Бенвенуто во-первых, не может быть, чтобы так, как она стоит, ветер от пушки ее свалил но если бы даже она свалилась, а там внизу стоял сам папа, беда была бы не так велика, как тебе кажется стреляй же, стреляй. » Я, не раздумывая больше, выпалил в самое солнце, как и обещал, точь-в-точь. Это в высокой мере пристрастный и эмоциональный стиль человека, который прошел жизненный путь в борьбе с врагами и завистниками, в борьбе с самой судьбой, как бы руководствуясь надписью на одной из своих медалей: «Fortunam virtute devicit» — «Доблестью судьбу победил». Тогда истерзанный сказанными колючками и вынужденный сказанными словами этого юноши, выскочив вон, я поднял шпагу громким голосом я сказал: «Всем вам конец».

Но этот колоритный образ выступает на живописном бытовом фоне, представляющем немалый исторический интерес.

Каковому синьору я сказал: «Я берусь попасть в самое это солнце» но только что вот бочка, полная камней, которая была тут же рядом с жерлом сказанной пушки, так сила огня и этого ветра, который подымает пушка, сбросит ее вниз. Здесь ему иностранцу, все кажется просто поразительным. Было среди них несколько замотанных куколей, которые, подвигнутые просьбами и наветами моих противников, будучи из этой партии Фра Джироламо, хотели бы посадить меня в тюрьму и наказать меня поверх головы всему этому делу добрый Принцивалле помог. И, протянув руку, передал ему в платке сто золотых камеральных скудо и сказал: «Подели их так, чтобы и он получил свою долю». С какой теплотой он рассказывает о сестре и ее семье, которой он помогает всю жизнь. И, наведя дуло этой пищали на их домоправителя и делая вид, будто я готовлюсь выстрелить, сказал: «А ты, разбойник, который их науськиваешь, я хочу, чтобы ты умер первым». И это показательно для наметившегося в Италии упадка общественного самосознания в век, который Микеланджело с негодованием назвал «блестящим и постыдным».

Когда я подумал о том, сколь многим этот Аннибале обязан моему дому, меня обуял такой гнев, что, готовый на все дурное и будучи и по природе немного вспыльчив, я стал ждать, чтобы сказанный Совет Восьми ушел обедать и, оставшись там один, видя, что никто из челяди Совета за мной не смотрит, воспламененный гневом, выйдя из Дворца, я побежал к себе в мастерскую и, отыскав там кинжальчик, бросился в дом к своим противникам, которые были у себя дома и в лавке. «Ему так невесело, что на этот раз мне хочется, чтобы он посмеялся». «То, что мне велел папа», — я ему ответил. Такова была сила этой полыни, что она сразу вернула мне потерянные силы.

В это время приехал во Флоренцию один ваятель, которого звали Пьеро Торриджани, каковой прибыл из Англии, где он прожил много лет и так как он был очень дружен с этим моим учителем, то каждый день приходил к нему и, увидев мои рисунки и мои работы, сказал: «Я приехал во Флоренцию, чтобы набрать как можно больше молодых людей так как имея исполнить большую работу для моего короля, я хочу себе в помощь своих же флорентинцев а так как твой способ работать и твои рисунки скорее ваятеля, нежели золотых дел мастера, то, благо мне предстоят большие работы из бронзы, я в одно и тоже время сделаю тебя и искусным и богатым». Гордость за Флоренцию, которая «поистине всегда была школой величайших дарований» и даже известное высокомерие по отношению к другим городам (отзвуки традиционных распрей) нередко чувствуются в «Жизнеописании».

Он тихонько окликнул меня: «Кум. » — так мы называли друг друга в шутку и умолял меня Господом Богом, говоря такие слова, чуть не плача: «Кум мой, я вас умоляю, чтобы вы не делали зла этой бедняжке, так как она ровно ни в чем не виновата». В 1520-1530 годах Челлини работает при папском дворе. Так я и сделал. Отсюда видно, что Бог ведет счет добрым и злым и каждому воздает по заслугам. Так как окна были заперты, сказанный синьор Орацио решил, что прямо внутри этого солнца, промеж этих двух окон, расположились за столом солдаты и кутят вот таким образом он сказал мне: «Бенвенуто, если ты возьмешься попасть на локоть от этого солнца из этой твоей полупушки, я полагаю, ты сделаешь благое дело, так как там слышен великий шум, так что там, должно быть, очень важные люди».

Врач на это сказал: «С каким созданием и сколько. » Я ему сказал: «Этой ночью и с премолоденькой девочкой». Благородная дама, тоже слегка покраснев, сказала: «Ты сам знаешь, что мне хочется, чтобы ты мне служил» и, передавая мне лилию, сказала, чтобы я взял ее с собой и, кроме того, дала мне двадцать золотых скудо, которые были у нее в кошельке и сказала: «Оправь мне ее так, как ты мне нарисовал и сохрани мне это старое золото, в которое она оправлена сейчас». Его этика сближается с «моральным индифферентизмом» Макиавелли и Челлини тогда оказывается неким «хищником в джунглях». Образ Челлини, как и воплощенная в нем ренессансная этика «доблести», представляют своими достоинствами, как и своими пороками определенную ступень общественного сознания переходной эпохи: его завоевания и достижения и его примитивность сравнительно с позднейшим развитием.

Узнав некоторых из них, я сказал: «О дармоеды, если вы не уберетесь отсюда и если хоть один осмелится ступить на эту лестницу, то у меня здесь два заряженных фалконета, каковыми я из вас сделаю порошок и подите сказать кардиналу, что я сделал то, что мне было приказано моими начальниками и это было сделано и делается в их же, духовенства, защиту, а не в обиду им». И — как венец его творческого развития — высокое искусство ваятеля.

Через три месяца я закончил сказанную работу, с такими красивыми зверьками, листьями и машкерами, какие только можно вообразить, Я тотчас же послал ее с этим моим Паулино, учеником, показать этому искуснику Луканьоло, сказанному выше каковой Паулино, с этой своей бесконечной прелестью и красотой, сказал так: «Мессер Луканьоло, Бенвенуто говорит, что посылает вам показать свое обещание и ваш хлам, ожидая увидеть от вас свою дрянь». Эти тяжбы приводят его в отчаяние. Девиз поддерживающего небесный свод Атланта на одной из его медалей: «Summa tulisse juvat» — «Высшее сладко нести» — мог бы стать творческим девизом самого Челлини. На эти слова Пьерино возразил и сказал: «Маэстро Джованни, большинство людей, когда состарятся, вместе с этой самой старостью дуреют, как сделали и вы и я этому не удивляюсь, так как вы наищедрейше роздали все свое имущество, не подумав о том, что вашим детям оно может понадобиться, тогда как я думаю сделать как раз наоборот, оставить своим детям столько, чтобы они могли помочь и вашим».

Это было не более и не менее, как пройти сквозь Зодиак, так как один изображал льва, другой скорпиона, третий рака однако мы все же достигли особы этого попишки, каковой разразился самыми разиспанистыми поповскими словесами, какие только можно вообразить. Видя это, я отошел от них и относился к ним как к мошенникам и ворам. Гиперболический стиль Челлини страстный и восторженный: его фантастика неотделима от его чувства жизни, от эстетики «фантастического реализма» его эпохи, питавшей повышенный интерес к идеализированным сказочным приключениям (рыцарские поэмы Боярдо и Ариосто в Италии, роман Рабле о великанах во Франции).

Ему легко прощают убийства, но не строптивость и дерзкую независимость. Этот был из деревни и еще малым мальчишкой пришел работать к маэстро Санти. И так как они хотели что-то предпринять, так как их было много, то я, вспылив, взялся за ножик, который у меня был при себе, говоря так: «Если кто из вас выйдет из лавки, то другой пусть бежит за духовником, так как врачу тут нечего будет делать».

Он уже на службе при дворе кардиналов и пап, герцогов и королей. Папа сказал: «Твой отец был такой добродетельный, добрый и честный человек, какой когда-либо рождался и ты у него не выродок очень мне жаль, что денег было мало но те, которые ты говоришь, что были, я тебе дарю и все тебе прощаю поведай об этом духовнику, если нет ничего больше, что бы касалось меня а потом исповедавшись и причастившись, покажись опять и благо тебе будет». Эта публикация, сделанная еще на основе искаженного списка, вызвала, однако, всеобщий интерес и в 1771 году появился первый английский перевод мемуаров, а в 1803 году — немецкий (Гёте). Решив по тому, как, входит рука и трещит одежда, что я натворил превеликую беду и так как он от страха упал наземь, я сказал: «О предатели, сегодня тот день, когда я вас всех убью». Пребыстро бежал этот мул а тот что-то говорил тем, что в окопах.

Знаменитый, ставший уже хрестоматийным, рассказ об отливке «Персея» дает достаточно яркое представление о творческой ярости, творческом раже художника, преодолевающего упорное сопротивление материала, укрощающего своим словом даже неистовство стихий — огня и воды. Наконец, его наивное благочестие для XVI века уже достаточно старомодно. Сцены, посвященные беседам художника с духовными и светскими князьями (например, та, где приводится суждение папы Павла III, что мастера, «единственные в своем художестве, не могут быть подчинены закону», цитируемое историками и критиками), незабываемы и полны исторического колорита. Как мы узнаем в начале «Жизнеописания» от самого автора, Челлини приступил к автобиографии в возрасте пятидесяти восьми лет, то есть в 1558 году. По своему происхождению и жизненной школе он ближе стоял к простому народу.

Сделал я в ту пору серебряный «кьявакуоре», так их в те времена называли. Челлини не историк своего времени. Среди этих экспонатов много изделий мастеров позднейших эпох или иных стран.

Тогда папа, со смиренным вздохом, быть может вспоминая свои горести, сказал такие слова: «Бенвенуто, я действительно тот, о ком ты говоришь, который могу отпустить тебе всякое прегрешение, тобой соделанное и к тому же хочу вот таким образом абсолютно Откровенно и чистосердечно выскажи все ибо, если бы даже ты взял стоимость одной из этих тиар целиком, я вполне расположен тебя простить». Работы мои в эту пору были не особенно значительны вот таким образом рассказывать о них не стоит. Таким образом, «сделав из необходимости добродетель» — употребляя любимое выражение автора, — Челлини оказывается не на высоте положения как придворный художник. Затем они дали мне все золото, какового было фунтов двести и сказали мне, чтобы я его переплавил насколько можно более тайно. Так я отправился во Флоренцию с несколькими другими товарищами.

Он — хороший, почтительный сын, горячо любящий брат и вообще образцовый семьянин. С этой медалью приключился такой же случай, как и с вазой Саламанки. И так как он «по природе немного вспыльчив» — замечание это не может не вызвать улыбки у читателя, — а «распалясь», он «становится как аспид» или «как бешеный бык», то дело часто кончается худо и на его совести есть несколько убийств, хотя не видно, чтобы это его особенно тревожило. Движения ног героя, попирающих Медузу Горгону, так выразительны, словно «Персей», объятый страстью боя, еще и пританцовывает над поверженным врагом.

Хоть и движимый благородной завистью, желая создать еще какое-нибудь произведение, которое настигло бы и еще превзошло произведения сказанного искусника Луканьоло, я все же отнюдь не отстранялся от своего прекрасного ювелирного искусства таким образом и то и другое приносило мне большую пользу и еще большую честь и в том и в другом я постоянно делал вещи, непохожие на чужие. Также и эти слова дошли до ушей папы Климента, каковые подвигли его на великий смех. — в общем благоволил к земляку (отчасти в силу традиционных связей родов Челлини и Медичи) и отпускал ему грехи не только убийства, но и недозволенной гордыни, то отношения Челлини с новым папой Павлом III довольно скоро испортились непоправимо. Значение слова «вирту» для Возрождения (как и всякое богатое в своей исторической конкретности понятие) может быть только приблизительно передано современным русским словом «доблесть».

Вывеской этой гостинице служило солнце, красного цвета, намалеванное между двух окон. Эта работа была велика и изумительна, как, должно быть, можно видеть и сейчас.

Артиллерийское искусство, к которому он, по его признанию, даже «более склонен», чем к ювелирному. Я сказал брату: «Иди со мной» и так мы расстались с бедным отцом и, вместо того чтобы дать нам сколько-нибудь денег, потому, что у него их не было, он дал нам свое благословение. На русский язык «Жизнеописание» Челлини переводилось дважды, но не с оригинала, а с французского перевода, где язык книги сглажен в соответствии с нормами литературной речи. Повитуха, которая знала, что они ждут его девочкой, обмыв создание, завернув в прекраснейшие белые пелены, подошла тихонечко к Джованни, моему отцу и сказала: «Я несу вам чудесный подарок, какого вы и не ждали».

Во всех этих суждениях мы узнаем традицию флорентийской культуры, ее антифеодальные идеи. Кроме того, что я скопировал, я сам от себя украсил его такими красивыми машкерками, что мой учитель пошел хвастать и показывать его по цеху, что из его мастерской вышла такая удачная работа. Этот точно так же женился и имел четырех детей мужеского пола. Я его попрекнул, говоря ему: «Раз уж вы меня сюда привели, необходимо сделать что-нибудь по-мужски» и, направив свою аркебузу туда, где я видел более густую и более тесную кучу боя, я прицелился в середину, прямо в одного, которого я видел возвышавшимся над остальными так как туман мешал мне разобрать, на коне он или пеший. Этот Луканьоло поднял меня на смех, говоря: «Вот увидишь, Бенвенуто, к тому времени, когда ты кончишь эту работу, я потороплюсь кончить эту вазу, которую я начал, когда и ты свою вещицу и тебе на опыте станет ясно, какую пользу я извлеку из своей вазы и какую ты извлечешь из своей вещицы».

Я же, набравшись чуточку смелости, хоть и смешанной с чуточкой застенчивости, покраснел и сказал: «Каков бы я ни был, я всегда, мадонна, буду всецело готов вам служить». На эти слова я смело ответил, говоря: «Всеблаженный отче, если я ее Не сделаю в десять раз лучше, чем эта моя модель, пусть будет условлено, что вы мне за нее не платите». То имя, которое говорят эти ученые измыслители и исследователи таких происхождений имен, говорят, будто от того, что она стоит на Арно это вряд ли может быть, так как и Рим стоит на Тибре и Феррара стоит на По и Лион стоит на Соне и Париж стоит на Сене однако же у них имена разные и происшедшие другим путем. Не слава Челлини-художника поддерживает интерес потомства к его «Жизнеописанию». И так мессер Бенвеньято обещал, что суд римского губернатора не будет меня беспокоить.

И вот я с превеликим рвением принялся заканчивать вазу, которую начал для Саламанки. Я же, собираясь не спешить и ее не отдавать, сказал, что торопиться не желаю. Но еще незадолго до рождения Челлини идеал этот красноречиво формулирует Пико делла Мирандола в речи «О достоинстве человека»: человек «по собственному произволу чертит границы своей природы», «по собственному желанию избирает место, дело и цель» своих занятий. Свой длинный кинжал, с которым Челлини не расстается, он пускает в ход весьма «решительно». И больше всего ему льстит изумление окружающих перед этим «удивительным человеком», который «должно быть, никогда не отдыхает». Эти самые, копая землю, всегда находили старинные медали, агаты, праземы, сердолики, камеи находили также и драгоценные камни, как-то: изумруды, сапфиры, алмазы и рубины.

В Италии на «эти самые дела» смотрели часто сквозь пальцы и наказание обычно сводилось к изгнанию из города буйство ему легко сходило с рук. Из сохранившихся произведений, выполненных им по возвращении во Флоренцию: Персей (1545—1553, Флоренция, Лоджия деи Ланци), статуэтка Борзая (1545—1546, Флоренция, Барджелло) бюст Козимо Медичи (1545—1548, там же) Ганимед (1548—1550) Аполлон и Гиацинт Нарцисс (все во Флоренции) бюст Биндо Альтовити Распятие (ок. Когда я там прожил несколько дней, мой отец взял меня от сказанного Микеланьоло, как человек, который не мог жить без того, чтобы не видеть меня постоянно.

С отвращением он сообщает об этой страсти французов к тяжбам: тяжбы даже продают и «дают в приданое», а кто не умеет судиться — пропащий человек. Не только «из края в край из града в град», но и от одной области искусства — к другой. Был некий старичок золотых дел мастер, какового звали Раффаэлло дель Моро. Пререкания были великие, так как этот Фиренцуола был изумительный рубака, куда лучше, чем золотых дел мастер однако же правда взяла свое, да и я с той же силой ее поддерживал, так что мне заплатили и с течением времени сказанный Фиренцуола и я, мы стали друзья и я крестил у него младенца, по его просьбе.

Даже гений Леонардо да Винчи не всегда находит поддержку на родине, его грандиозные технические и художественные замыслы остаются неосуществленными и он кончает свои дни в Париже, на службе у французского двора. У этого юноши была под накидкой чудесная шпага и отличнейшая кольчуга и когда они пришли ко мне, мой отважный отец рассказал мне, как обстоит дело и что ему сказали господа Совет затем он поцеловал меня в лоб и в оба глаза сердечно меня благословил, говоря так: «Сила божья тебе да поможет». А толкователи Данте этого не поняли Вся эта глава мемуаров достойна занять место рядом с эпизодами о сутягах из «Гаргантюа и Пантагрюэля». Еще был в Риме другой превосходнейший искусник, каковой был миланец и звался мессер Карадоссо.

Тело «Персея», наполненное жизненной мощью, противостоит статике распластанной, безжизненной Медузы.

В этих словах, проникнутых гордостью плебея и чувством человеческого достоинства, звучит общий для всех гуманистов мотив учения о «доблести» и истинном благородстве. И велел мне показать все камни так что я тотчас же ушел стрелой. Так кончился этот превеселый ужин и этот день и каждый из нас вернулся по своим домам.

Таким образом, я приятно провел эту ночь, с гораздо большим моим удовольствием, чем сделал бы это с госпожой Фаустиной. Немного дней спустя умер папа Юлий II. Я подошел и когда я раскрыл круглую шкатулочку, то словно блеск ударил папе прямо в глаза и он сказал громким голосом: «Если бы ты сидел у меня в теле, ты бы сделал это как раз так, как я вижу эти ничего другого не могли придумать, чтобы опозориться». Хоть я ему и обещал послушаться, он рассудил, как человек умный, что если явится синьор Орацио, то, как потому, что я ему обещал и по иным причинам, я никак не смогу преминуть, чтобы не предаться воинским делам и вот он ловким способом задумал удалить меня из Флоренции, говоря так: «О дорогой мой сын, чума здесь неописуемая, великая и мне все время кажется, что ты вот-вот вернешься с нею домой я помню, что когда я был еще молодым человеком, я отправился в Мантуу, в каковом городе я был весьма обласкан и там я прожил несколько лёт я тебя прошу и приказываю тебе, чтобы, ради любви ко мне и лучше сегодня, чем завтра, ты отсюда убрался и отправился туда».

Я поехал дальше, чтобы отправиться в гостиницу. И, уходя во гневе, сказал ему, что скоро он это увидит. Тогда врач ко мне обернулся и сказал: «Раз уж я здесь, я хочу тебя лечить.

Лишь в 1931 году «Academia» выпустила образцовое издание «Жизнеописания». Ее спросила та женщина, которую привел с собой Юлио, не нездоровится ли ей. Независимо от оценки критика — осуждает ли он такую позицию «по ту сторону добра и зла» или восхищается ею, — это чудовищная модернизация, это искажение реального образа автора мемуаров.

На что я ей сказал, что величайшая награда, желаемая за мои труды, это угодить ее милости. Получив «да», он с превеликими криками поднял меня на руках, говоря: «Да здравствует синьор. На каковые слова я поднял руку, ударив его по лицу и сказал: «А я вот этот». Как настоящий человек эпохи Ренессанса, питая большое уважение к «учености», к «культуре», к развернутому, богатому, но соразмерному слогу, Челлини, особенно в рассуждениях, пробует свои силы в сложном цицероновском периоде, однако, запутавшись в нем, вырывается на волю, так и оставив словесное здание недостроенным. Так мы находим и так полагаем, что происходим от доблестного человека. Приехал в Рим превеликий хирург, какового звали маэстро Якомо да Карпи.

Мой отец послал ему свои пророческие четыре стиха. Тем временем я домогался, через посредство одного ученика Раффаэлло да Урбино, живописца, чтобы епископ Саламанка заказал мне большую вазу для воды, так называемую «аккуеречча», которые служат для буфетов и ставятся на них для украшения. Страницы мемуаров Челлини — это преимущественно рассказ о его делах, его «Труды и дни».

И, подав мне шпагу и доспех, собственными своими руками помог мне их надеть. Уехав из Флоренции, я отправился в Рим и оттуда написал. К этому нужно добавить, что, при всем неистовстве и «ярости» в труде, работы, которые он стремится довести до совершенства, подвигаются медленно. Мой отец сказал: «О дорогой сын мой, я тоже был хорошим рисовальщиком но для прохлаждения от этих столь удивительных трудов и из любви ко мне, который тебе отец, который тебя родил и вскормил и положил начало стольким достойным дарованиям, на отдыхе от них, неужели ты мне не обещаешь взять иной раз эту самую флейту и этот нежнейший корнет и, к некоторому усладительному своему удовольствию, услаждая себя, поиграть. » Я сказал, что да и весьма охотно из любви к нему.

Скорее наоборот. Время пощадило и лучшие творения Челлини-скульптора: бронзового «Персея» и две замечательные модели к нему (Флоренция), мраморное «Распятие» (Эскуриал), бюсты Бандо Альтовити (Бостон), Козимо I (Флоренция), а также «Нимфу Фонтенбло» (Лувр), «Борзую» (Флоренция) и некоторые другие работы. Начав работать в этой мастерской, я взялся сделать некои подсвечники для епископа. Этот синьор не без страха остановился немного и сказал мне: «Бенвенуто, твой друг».

Меньше всего это человек книжной культуры. И так как некий Джованбатиста, по прозвищу Тассо, резчик по дереву, юноша как раз моих лет, начал мне говорить, что если я хочу отправиться в Рим, то и он охотно пошел бы со мной этот разговор, который у нас с ним был, происходил как раз после обеда и так как я по причинам все той же музыки поссорился со своим отцом, то я сказал Тассо: «Ты мастер на слова, а не на дела». В ней немало приключений из ряда вон выходящих, на грани сказочного или просто фантастического. Тотчас же он пришпорил конька, на котором сидел и во весь опор поскакал прочь. Как-никак, я нечаянно задал ему большого страха. На это мессер Юлио сказал: «Государь, Бенвенуто — человек, который не нуждается в чужих рисунках и в этом ваша светлость вполне убедится, когда увидит его модель».

Несомненно, что о своих драках автор мемуаров рассказывает с удовольствием, не без гордости сообщая, как он один ворвался в дом к оскорбителю, где, орудуя кинжалом направо и налево, нагнал страху, как «в судный день» и вышел победителем против дюжины противников. Услышав это, я остался крайне недоволен, проклиная всю Испанию и всех, кому она мила. Это был ларец, копия с порфирового, который перед дверьми Ротонды.

Попало это письмо в руки этому моему учителю Уливьери и он тайно от меня его прочел потом он мне открылся, что прочел его и сказал мне такие слова: «Значит, мой Бенвенуто, меня не обманул твой славный вид, как это мне подтверждает одно письмо, которое попало мне в руки, от твоего отца по каковому это должен быть очень добрый и честный человек считай же, что ты у себя в доме и как бы у своего отца». Превесело передал мне это извещение этот милый и чудесный мальчуган. И так как они, считая себя безопасными, шли гораздо медленнее и гораздо гуще, чем обычно, то я, запалив свои поддувала, не только сбросил наземь эти бочки, которые мне мешали, но одним этим поддувом уложил больше тридцати человек.

В эту пору я сделал серебряную вещицу барельефом, величиной с руку маленького ребенка. На что я сказал: «Если по этому первому слову вы отсюда не уберетесь, я вас хвачу этой шпагой по голове». Когда настала ночь и враги вступили в Рим, мы, которые были в замке, особенно я, который всегда любил видеть новое, стоял и смотрел на эту неописуемую новизну и пожар те, кто был в любом другом месте, кроме замка, не могли этого ни видеть, ни вообразить. Так, к своему неудовольствию, я продолжал играть до пятнадцатилетнего возраста. На это мой отец ответил: «Худое дерево никогда не приносило доброго плода, а наоборот и еще я тебе скажу, что ты худой человек и дети твои будут безумные и бедные и придут за подаянием к моим дельным и богатым детям».

Его творчество оказало влияние на развитие маньеризма. Республиканские городские вольности сменяются деспотией мелких князей (во Флоренции устанавливается власть Медичи). То, что скрепя сердце приходилось прощать гению республиканца Микеланджело, не так легко сходило даровитому золотых дел мастеру. И было бы странно, если бы мемуары того времени (например, «Жизнеописания великих полководцев и знаменитых дам» выдающегося французского мемуариста XVI века Брантома) отличались трезвой мерой и авторской скромностью. «Не в богатстве, не в занимаемой должности, а единственно только в доблести духа заключается благородство (Кристофоро Ландино). Мессер Бенвеньято, видя, что зал наполняется таким множеством людей, сказал: «Мы просим вас о мире и ни о чем другом». Джованни ничего другого им не ответил, как только: «Да будет он Желанным (Бенвенуто)».

После всяких разговоров и диковинок, о каковых я не хочу распространяться, так как я здесь не для этого: только одно словцо мне надлежит сказать, так как его сказал этот удивительный Юлио, художник, каковой, многозначительно обведя глазами всех, кто там был вокруг, но больше глядя на женщин, чем на остальных, обратясь к Микеланьоло, сказал так: «Микеланьоло мой дорогой, это ваше прозвище «галки» сегодня им идет, хоть они и похуже галок рядом с одним из великолепнейших павлинов, каких только можно себе представить».

и т. п. Над «Персеем», например, он работал девять лет, давая при этом пищу злословию соперников и завистников, утверждавших, что он, золотых дел мастер, не справится с таким большим скульптурным замыслом. Едва Принцивалле делла Стуфа, каковой был в числе Восьми, дал мне договорить «пощечина», как он сказал: «Ты ему не пощечину дал, а ударил кулаком».

Когда я кончил эти слова, Фиренцуола, который был человек очень горячий и смелый, обернулся к сказанному Джаннотто и сказал ему: «О жалкий негодяй и тебе не стыдно применять такие вот способы и приемы к человеку, который тебе был таким близким товарищем. » И с той же горячностью обращаясь ко мне, сказал: «Поступай ко мне и сделай, как ты говорил, чтобы твои руки сказали, кто ты такой». Исследователи «Жизнеописания» Челлини исходя из этого, часто говорят об «аморальности» флорентийского художника, «не признающего никаких нравственных авторитетов, кроме своей индивидуальной воли». Не проходило дня, чтобы я не убил кого-нибудь из врагов с воли. Заболев в Мантуе лихорадкой, он в раздражении громко «проклинал Мантую и того, кто ей хозяин» и вызвал гнев герцога («но в гневе, — замечает Челлини, — мы были равны»).

Тридцать лет скитаний по разным городам Италии. По приезде Челлини в Париж король дарит ему свой замок Мель для мастерской. «Даже войны тогда были не больше как крупными дуэлями» (например, нескончаемые распри между Карлом V и Франциском I). Законы грамматические, как и законы юридические, явно его стесняют. Мы оба весело посмеялись и она мне заказала еще несколько красивых и хороших работ. Однажды в воскресенье, около 22 часов, он был между воротами Сан Галло и воротами Пинти и здесь он повздорил с некоим юнцом лет двадцати, со шпагами в руках он так ретиво на него наступал, что, люто его ранив, продолжал теснить.

И я, чтобы не лишать их такой славы, молчал и восхищенно ими любовался. На другой за тем день, здоровый и веселый, я вернулся в Рим. 1562, Эскориал). На это он мне говорил: «Так, значит, ты не любишь играть. » На что я говорил, что нет, так как это казалось мне искусством гораздо более низким, чем то, которое у меня было в душе. В своих записках Челлини неоднократно предупреждает, что он не историк, что пишет «только свою жизнь» и «то, что к ней относится».

У этого почтенного человека была красавица дочка, ради которой он на меня имел виды я же, отчасти это заметив, желал этого, но хоть у меня и было это желание, я не выражал его ничуть и даже был настолько скромен, что изумлял его. Тотчас же обернувшись к сыну, он сказал ему: «О сын предатель, ты меня разорил. Но только предупреждаю тебя об одном: что, если ты имел соитие, ты не жилец».

Челлини жил и работал в замке Малый Нель. Причиной тому была служба этой проклятой музыке.

Не говоря уже о побеге из замка Святого Ангела или о рукопашных схватках с врагами, где Челлини неизменно оказывается победителем ибо «никогда не знал, какого цвета бывает страх», он еще в детстве совершает подвиги, напоминающие Геркулесовы и впоследствии, ни много ни мало, вступает в прямые сношения с силами ада и неба: некромантические заклинания в Колизее и лицезрение Христа в тюрьме — «вещь величайшая, какая случалась с другими людьми» (после чего над его головой, как он сообщает, засиял нимб, как у святого). В это время проходил по улице отец этого моего ученика, каковой был врачом кардинала Якоаччи и жил у него на жалованье и ученик этот и сказал отцу: «Зайдите, отец, посмотреть Бенвенуто, которому нездоровится немного и, он лежит». А так как он имел некоторые познания в латинском языке, то вокруг сказанного зеркала он сделал латинский стих, который гласил: «В какую бы сторону ни вращалось колесо Фортуны, Добродетель стоит твердо». Но это стремление руководило им больше в молодости.

Эти слова — «служу тому, кто мне платит» — первым из художников Возрождения сказал, кажется, Леонардо да Винчи. Челлини саркастически берется даже прокомментировать одно темное место из песни VII «Ада» Данте, который, как известно, одно время жил в Париже и перенес, дескать, в свою поэму восклицание судьи, призывающего публику к порядку. Как я теперь могу явиться к кардиналу. » На что сын сказал: «Куда больше, отец, стоит этот мой учитель, чем сколько есть кардиналов в Риме».

А мой отец ему сказал: «Я утешаюсь тем, что наверняка вы этого не знаете». Эти слова до того их устрашили, что ни один не двинулся на помощь двоюродному брату. Дай Бог, в услужение вам, чтобы ваши сыновья поступали с вами не хуже и не лучше, чем поступают мои со мной так как как Бог создал меня таким, что я сумел их воспитать, так там, где мои силы не могли досягнуть, он сам мне его избавил, вопреки вашим чаяниям, От ваших свирепых рук». На ней я отправился к живописцу Россо, каковой жил за Римом в сторону Чивитавеккьи, в одном местечке графа делльАнгвиллара, называемом Черветера и, отыскав своего Россо, каковой чрезвычайно обрадовался, я ему вот таким образом сказал: «Я приехал делать с вами то же самое, что вы делали со мной столько-то месяцев тому назад».

На что я сказал: «Я имел его нынче ночью». Это был отличнейший работник и честнейший человек, гордый и открытый во всех своих делах. Под этим алмазом я поместил трех младенцев, которые поднятыми кверху руками поддерживали сказанный алмаз. Бочка упала, как я и говорил и угодила как раз посередине между кардиналом Фарнезе и мессер Якопо Сальвиати, так что легко расплющила бы их обоих а причиной тому было, что сказанный кардинал Фарнезе как раз попрекнул, что сказанный мессер Якопо — причина разгрома Рима и так как они поносили друг друга, давая простор поносным словам, то по этой причине моя бочка и не расплющила их обоих. Флорентийский золотых дел мастер и скульптур Бенвенуто Челлини (1500–1571) был несомненно высокоодаренным художником, но имя его не стоит в первом ряду великих мастеров итальянского Возрождения.

Дом на Виа Кьяра вместе с кое-каким другим имуществом достался одному из сказанных сыновей, по имени Андреа.

Вещь эта была сделана из белого гипса по черному камню.

Она им конгениальна. А мой отец ему: «Век буду благодарить Бога, что он его вызволил». Новые атлантические пути мировой торговли, проложенные Великими географическими открытиями, лишают итальянские города их экономических преимуществ и приводят к хозяйственному кризису и упадку. Этот человек выделывал исключительно чеканные медальки из пластин и многое другое: он сделал несколько «паче» исполненных полурельефом и несколько Христов в пядень, сделанных из тончайших золотых пластин, так хорошо исполненных, что я считал его величайшим мастером, которого я когда-либо в этом роде видел и ему я завидовал больше, Чем кому-либо другому. Было мне тогда ровно девятнадцать лет, так же, как и столетию. На этот великий шум высыпали наружу все соседи да кроме того, мимо проходило несколько знатных римлян, которые сказали: «Убей этих нехристей, мы тебе поможем». На что я сказал: «Мой Тассо, вот ворота, которых ни ты, ни я не заметили и раз уж я здесь, то мне кажется, что я сделал полдороги». Зеркало имело вид колеса посередине было зеркало вокруг было семь кругов, в каковых были вырезаны и выложены слоновой и черной костью семь Добродетелей и все зеркало, а также и сказанные Добродетели, находились в равновесии так что если вращать сказанное колесо, то все Добродетели двигались а в ногах у них был противовес, который держал их стоймя.

Подсвечники эти были богато отделаны, насколько требуется для такого рода работы. Я их оценил в восемьсот скудо.

Противоречие между натурой Челлини и его местом в жизни движет его биографию и определяет его «превратную и кусачую судьбу». Но автор «Персея» живет уже в период заката этой культуры. На что я сказал, что сперва спрошу у папы и тогда буду знать, что ему ответить. Будучи в Сиене, я подождал нарочного в Рим и к нему присоединился. Этот идеал великих дел предполагает натуры цельные и решительные.

Эта медаль была больше всех, которые я когда-либо видал голова была так хорошо сделана, что никогда еще не было видано такой медали у нее был прекраснейший оборот с несколькими фигурками, подобно ей же хорошо сделанными. Уже наступила ночь и тьма, а римские ворота не запирались.

Когда тот сказал эти слова, Луканьоло взял в руки вазу и долго ее осматривал затем сказал Паулино: «Красивый мальчик, скажи своему хозяину, что он великий искусник и что я его прошу считать меня своим другом, а в остальное не входить». Вот таким образом во Франции у Челлини сразу возникает ряд процессов с соседями, с натурщицей и т. д.

Когда я кончил рисунок, подошла другая весьма красивая благородная римская дама, которая была наверху и, спустившись вниз, спросила у сказанной мадонны Порции, что она тут делает та, улыбаясь, сказал а: «Я любуюсь на то, как рисует этот достойный молодой человек, который и мил и красив». На эти слова он мне сказал: «Что вы, мой Бенвенуто или вы считаете меня сумасшедшим. » На что я сказал: «Не сумасшедшим, а молодым» и я ему поклялся Богом, что ее я и в мыслях не имею, а вас мне будет очень жаль, если из-за нее вы сломаете себе шею. На это папа сказал: «Так это сын маэстро Джованни. » Тот сказал, что это я и есть. Нет в «Жизнеописании» и интереса к психологическому анализу.

Челлини покинул темницу только в декабре 1539 года. Из созданных им произведений ювелирного искусства сохранилось немногое: солонка Франциска I (1540—1543, Вена, Художественно-исторический музей), медали и монеты, сделанные для папы Климента VII и Алессандро Медичи, а также эскизы декоративной застёжки для облачений Климента VII. Брат Алессо одел меня монахом и дал мне в спутники послушника.

По существу, Челлини уже достаточно аполитичен. И первое из них такое: что, так как сказанный мессер Антонио Санта Кроче велел мне спуститься из-под Ангела, чтобы пострелять в некои соседние с замком дома, куда видно было, как вошли некои враги с воли, то, пока я стрелял, в меня грянул орудийный выстрел, каковой угодил в край зубца и отхватил столько, что по этой причине не сделал мне вреда: так как это большое количество все целиком ударило меня в грудь у меня остановилось дыхание и я лежал на земле, простертый, как мертвец и слышал Все, что говорили окружающие, среди каковых очень сетовал этот мессер Антонио Санта Кроче, говоря: «Увы, мы лишились лучшей помощи, какая у нас была. » Подоспел на этот шум некий мой товарищ, которого звали Джанфранческо флейтщик, — этот человек был более склонен к медицине, чем к флейте, — и тотчас же, плача, побежал за графинчиком отличнейшего греческого вина накалив черепицу, он положил на нее добрую пригоршню полыни затем попрыскал сверху этим добрым греческим вином когда оказанная полынь хорошо пропиталась, он тотчас же положил мне ее на грудь, где ясно была видна ушибина. Неудивительно, что при таком «очень странном» для придворной среды характере Челлини не удается ужиться и при французском дворе, где вскоре он создал себе непримиримого врага в лице фаворита короля. Так он ушел из его дома и оба они бурчали друг другу неистовые слова. Еще Петрарка писал, что «кровь всегда одного цвета. Когда я вошел, рядом со мной был мой Паулино с серебряной вазой.

Девиз своего современника Аретино «жить решительно» (vivere risolutamente) разделяет и автор «Жизнеописания». В глазах Челлини талант и гений выше всякого герцогского титула или кардинальского сана. Уже весь мир был под оружием. Пока он восстанавливал это здоровье, он беспрестанно занимался и я ему помог раздобыть много книг по мере моей возможности так что этот Луиджи, сознавая полученное от меня великое благодеяние, не раз словами и слезами благодарил меня, говоря мне, что, если Бог когда-либо пошлет ему удачу, он мне воздаст награду за это оказанное ему благодеяние. Эта страстная любовь была причиной тому, что, дабы видеть как можно чаще просветленным это чудесное лицо, которое по природе своей бывало скромным и печальным но когда я брался за свой корнет, на нем вдруг появлялась такая милая и такая прекрасная улыбка, что я нисколько не удивляюсь тем басням, которые пишут греки про небесных богов если бы этот жил в те времена, они, пожалуй, еще и не так соскакивали бы с петель. Папа, у которого было отличнейшее понимание, увидев такое дело, оно ему не понравилось и когда он просмотрел их до десятка, то, кинув остальные наземь, он сказал мне, который стоял себе тут же в стороне: «Покажи-ка сюда, Бенвенуто, твою модель, чтобы я видел, та же ли у тебя ошибка, что и у них».

Мы заключили мир после чего я тотчас же вернулся к себе в мастерскую, но не мог пробыть и часа без этого неаполитанского вельможи, каковой то являлся ко мне сам, то посылал за мной. Рассвирепел епископ и угрозы и препирательства были великие.

Тогда мадонна Порция сказанная обернулась к этой благородной римской даме и сказала: «Вы видите, что эти таланты, которые мы в нем угадали, сопровождаются вот чем, а не пороками. » И та и другая были восхищены и мадонна Порция сказала: «Мой Бенвенуто, слышал ли ты когда-нибудь, что когда бедный дает богатому, то дьявол смеется. » На что я сказал:. Слово «вирту» вызывает у итальянца XV–XVI веков целый комплекс представлений. Сказанный Лессандро испугавшись, сказал: «Дал бы Бог, чтобы мы сюда не приходили. » — и с превеликой поспешностью повернулся, чтобы идти.

Подойдя к нему, я его спросил, он ли тот наглец, который дурно отзывается о флорентинцах. Через жизнь он проходит «с открытыми глазами и с доброй охраной и отлично вооруженный, в кольчуге и наручах». Но так как этот колючий терновник делал мне больно и я бесился, как бык, то уже было решился выскочить и бежать в это время Луиджи обнимал сказанную Пантасилею за шею, говоря: «Я тебя еще раз поцелую, назло этому предателю Бенвенуто». Мемуары Челлини в этом смысле — удивительно характерный исторический документ.

Отсюда и господство в мемуарах чисто повествовательного начала. Эта цельность Челлини — характерная историческая черта человеческого типа его эпохи. Сам «Персей» был ему заказан Козимо I как символ победы над обезглавленной республиканской вольницей.

Сказанный не захотел прийти рассердившись на такое дело, распаляясь, я стал, как аспид и принял отчаянное решение.

Один из этих младенцев, средний, был в полный рельеф остальные двое — в половинный. Горе тем, кто хочет поживиться приданым своей жены. Однако по наговору врагов Бенвенуто обвиняют в краже драгоценных камней из папской казны. У Рабле, современника Челлини, любимый герой Панург утверждает, что «человек стоит столько, во сколько он сам себя ценит».

Наконец, я сперва подучил деньги, затем расписался и, веселый и довольный, пошел домой. Наконец он приходит к выводу, что перед ним настоящая картина ада, а судья, «этот удивительный человек — истинный облик Плутона». Так вот я вам заявляю, что эта женщина — моя, а приданое пусть будет вашим». Этот Андреа Челлини был весьма сведущ в зодческом деле того времени и, как своим искусством им и жил. В эту пору я много развлекался музыкой и такими удовольствиями, подобными ей.

Чума была неописуемая, великая.

Современники восторгались его ювелирным искусством, но из замечательных творений Челлини почти ничего не сохранилось. «Этот дьявол Бенвенуто не выносит никаких замечаний Нельзя же быть таким гордым с папой». Каковой сказал сказанному Федериго: «Сходите к некоему молодому золотых дел мастеру имя которому Бенвенуто этот вам услужит очень хорошо и ему, уж конечно, не требуется моего рисунка но, чтобы вы не думали, будто я хочу избежать трудов над такой малостью, я весьма охотно сделаю вам небольшой рисунок а пока поговорите со сказанным Бенвенуто, чтобы и он также сделал небольшую модельку затем то, Что лучше, возьмется в работу». Такое представление о назначении человека и вся этика «доблести» связаны с безграничной верой в себя, в свои творческие силы. Когда я вернулся в мастерскую, у Луканьоло были в свертке деньги, полученные за вазу и, когда я вошел, он сказал: «Дай-ка сюда для сравнения плату за твою вещицу рядом с платой за мою вазу».

Он показывал мои вазочки многим синьорам среди прочих светлейшему герцогу феррарскому и говорил, что он их получил от некоего римского вельможи, сказав ему, что если тот желает быть вылеченным от своей болезни, то он желает эти две вазочки и что этот вельможа ему сказал, что они античные и чтобы он сделал милость попросить у него любую другую вещь и ему не покажется тяжело ее отдать, лишь бы эти он ему оставил он говорил, будто сделал вид, что не желает его лечить и вот таким образом получил их. Пока же начну о том, как Богу было угодно, чтобы я родился. Челлини заключают в тюрьму, где его долго держат как человека опасного. Так решили, такое имя дало мне святое крещение и так я и живу с помощью божьей.

Потомство охотно приписывало Челлини все шедевры ювелирного искусства.

Чем объясняются этот непоседливый образ жизни и скитания Челлини. Наконец, отчаявшись в предприятии, он поклялся, что приведет столько испанцев, что они меня изрубят на куски и убежал бегом, а я тем временем, отчасти веря этому их смертоубийству, решил мужественно защищаться и привел в порядок одну свою чудесную пищаль, каковая мне служила, чтобы ходить на охоту, говоря про себя: «Если у меня отнимают мое имущество заодно с трудами, то еще уступать им и жизнь. » Во время этого прения, которое я вел сам с собой, появилось множество испанцев вместе с их домоправителем, каковой, на их заносчивый лад, сказал им всем, чтобы они входили и забирали вазу, а меня отколотили палками. На этом маленьком дельце я много приобрел.

Я ему напомнил про мои деньги. На это Пьеро ответил и сказал правду: «Гораздо больше пользы и чести извлечет ваш Бенвенуто, если он займется золотых дел мастерством, вместо этого дуденья». Служитель этот пришел в такую ярость, что, показывая вид, что одной рукой он берется за шпагу, а другой намеревался и силился вломиться в мастерскую, в чем я ему немедленно воспрепятствовал оружием, сопровождаемым многими резкими словами, говоря ему: «Я не желаю ее тебе отдавать и ступай сказать монсиньору, твоему хозяину, что я желаю деньги за свои труды, прежде чем она выйдет из этой мастерской».

Бурная политическая жизнь итальянских городов-синьорий, как известно, послужила прологом к истории буржуазного прогресса в Европе и среди итальянских городов — за Флоренцией наибольшие заслуги как за мастерской передовых идей Возрождения, недаром ее иногда называют «яйцом нового времени». Я сказал моему другу, что того, что со мной случилось, что привело меня в такое великое расстройство, этого я никоим образом не могу ему сказать я только попросил его, чтобы он взял эти вот ключи, которые я ему даю и чтобы он вернул драгоценные камни и золото такому-то и такому-то, которых он найдет у меня записанными в книжечке затем пусть возьмет мое домашнее имущество и немного присмотрит за ним с обычной своей добротой а что через несколько дней он узнает, где я. Этот умный юноша, должно быть, почти догадываясь, в чём дело, сказал мне: «Брат мой, уезжай скорее, потом напиши, а о вещах своих не думай». Каковой Тассо мне сказал: «Я тоже поссорился со своею матерью и будь у меня столько денег, чтобы они довели меня до Рима, то я бы даже не стал возвращаться, чтобы запереть свою жалкую лавчонку». «Ужасающее величие» (terribilita) и «ярость» (furore), характерные для итальянского искусства XVI века и для этики «доблести», пронизывают и образ Челлини в этом эпизоде. Я пошел и сделал все то, что было условлено с папой затем, когда миновали оба праздника, я пошел ему представиться он же, обласкав меня еще больше, чем первый раз, сказал мне: «Если бы ты приехал в Рим немного раньше, я бы дал тебе восстановить те мои две тиары, которые мы погубили в замке но так как это вещи, если не считать камней, малостоящие, то я тебя займу работой величайшей ценности, где ты сможешь показать, что ты умеешь делать это застежка для ризы, каковая делается круглой, в виде блюдца и величиной с блюдечко в треть локтя на ней я хочу, чтобы был сделан Бог-Отец полурельефом, а посередине ее я хочу приладить ту красивую грань большого алмаза, со множеством других камней величайшей ценности одну такую начал было Карадоссо, да так и не кончил эта, я хочу, чтобы была кончена скоро, так как хочу еще и сам немножко ею полюбоваться иди же и сделай красивую модельку».

Стояли эти два картона — один во дворце Медичи, другой в папском зале. Также и среди многих бронзовых медалей мне попалась одна, на которой была голова Юпитера.

Разумеется — как и у других итальянских художников и ученых, как у Микеланджело, его учителя, — поэтические опыты (образчиком его стихов служит написанная в тюрьме поэма в терцинах). И если папа Климент VII, более тонкий знаток искусства — как-никак из рода Медичи. Впрочем и девизом всей его жизни.

Как только эта бесстыдная блудница увидела красивого юношу, она сразу же возымела на него виды вот таким образом, когда кончился веселый ужин, я отозвал в сторону сказанного Луиджи Пульчи, говоря ему, что, поскольку сам он заявлял, что так мне обязан, пусть он никоим образом не ищет сближения с этой блудницей. На это Фиренцуола сказал: «Я у тебя просить тебя не желаю и ты ни за чем больше ко мне не показывайся». Я продолжал весь этот день когда настал вечер, в то время как войско вступало в Рим через Трастевере, папа Климент, поставив начальником над всеми пушкарями Некоего римского вельможу, какового звали мессер Антонио Санта Кроче, этот вельможа первым делом подошел ко мне, учиняя мне ласки он поместил меня с пятью чудесными орудиями на самом возвышенном месте замка, которое и называется «у Ангела» и это место обходит весь замок кругом и смотрит и в сторону Прати и в сторону Рима он дал мне под начало сколько нужно людей, которыми я бы мог командовать, чтобы помогать мне ворочать мои орудия и, велев выдать мне плату вперед, отпустил мне хлеба и немного вина и затем попросил меня, чтобы я как начал, так и продолжал.

Слыша мои речи, которые я говорил так, что их отлично можно было слышать, он тотчас же за меня заступился и сказал Фиренцуоле, чтобы тот мне заплатил. Моих денег было вдвое больше, чем его так что все эти глаза, которые было уставились на меня с некоторой усмешкой, тотчас же, повернувшись к нему, сказали: «Луканьоло, эти деньги Бенвенуто, которые золотые и которых вдвое больше имеют гораздо лучший вид, чем твои». Так и сделали. Узнав об этом, мой отец, вооружившись, отправился к нему и, в присутствии его отца, которого звали Никколайо да Вольтерра, трубач Синьории, сказал: «О Пьеро, мой дорогой ученик, очень меня печалит твоя беда но, если ты помнишь, я еще недавно тебя предупреждал и все-таки случится между твоими детьми и моими то, что я тебе сказал».

Две сохранившиеся модели «Персея» — бронзовая и восковая, — в особенности последняя, производят благодаря малому размеру и простоте позы лучшее впечатление, чем сама статуя. Это темперамент неукротимый, неуемный и буйный.

Вдруг мне показалось, что он в ужасном обличии меня устрашает и говорит: «Если ты этого не сделаешь, тебя постигнет отцовское проклятие, а если сделаешь, то будь благословен от меня навеки». С другой стороны, отчасти основываясь на указаниях из «Жизнеописания», такие исследователи, как Плон и другие, могли установить в целом ряде случаев его авторство. Этот выстрел причинил врагам столь великий вред, что они готовы были покинуть дом. Ростом он был мал, но хорошо сложен. Когда мы вошли в зал, первым сказанный вельможа, а я за ним, он сказал такие слова: «Да хранит вас Бог, синьоры мы к вам явились, Бенвенуто и я, каковой люблю его, как родного брата и мы готовы сделать все то, на что будет ваша воля». «Гораздо больше горжусь тем, что, родясь простым, положил своему дому некоторое почтенное начало, чем если бы я был рожден от высокого рода». Как мы дальше увидим, это в значительной мере определило биографию Челлини, его непоседливый образ жизни, его судьбу, в которой он наивно усматривает влияние «зловредных звезд».

Если имя Челлини стало нарицательным для всего золотого века художественного ремесла, который мы охотно называем «челлиниевским», хотя от самого Челлини-ювелира, как мы видели, мало что сохранилось, то известную роль здесь сыграли вдохновенные страницы его автобиографии. Пока они были целы, они были школой всему свету. Они очень гордились, когда видели, как юноши вроде меня приходят учиться в их дом. Творческие сомнения в своих силах ему неведомы. Эта рана и была причиной, почему больше, чем все остальные, этот мессер Бенвеньято ругался на этот их перуджийский лад, говоря: «Клянусь господним, я хочу, чтобы Бенвеньято научил Бенвенуто, как жить».

Это была фигура, как я сказал, выбитая в пластине на плечах у нее было небо, в виде хрустального шара, с вырезанным на нем его Зодиаком, на лапис-лазуриевом поле вместе со сказанной фигурой оно имело такой красивый вид, что это было нечто неописуемое внизу была надпись буквами, каковые гласили: «Summa tulisse juvat». Из чего проистекало, что множество раз я возвращался нагруженный прежирными голубями.

Необычайно интересна и колоритна в этом смысле глава 27-я книги 2-й его мемуаров. Вот таким образом этот дворецкий не давал мне вымолвить ни слова, говоря: «Живо, живо, неси вазу». «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентинца, написанная им самим во Флоренции» открывается горделивой генеалогией потомственного горожанина, род которого восходит к полулегендарным временам, когда зачинался город. Джованни, который стал моим отцом, больше, чем который-либо из остальных, занимался им. Да и как ему с ними ладить, если ему предлагают быть всего лишь только «исполнителем» замыслов заказчика или его советников, а это явная «придворная чепуха».

Тогда она сказала, что я очень верно их оценил. В отношениях с помощниками и слугами он верен традиции «доброго старого времени»: с Феличе (в Риме), с Асканио (в Париже) он обращается как с родными детьми. «Жизнеописание» Челлини принадлежит к той разновидности мемуарной литературы, где личность автора, вынесенная на первый план, господствует над всем повествованием и больше всего приковывает к себе внимание. Все эти различные художества я с превеликим усердием принялся изучать.

Но принятых мер оказывается недостаточно и тогда король советует Челлини: «Поступите по вашему обычаю» Исход этой распри решает уже упомянутый длинный кинжал Челлини Таковы нравы. Жизнь Бенвенуто Челлини вел беспокойную и кочевую. Папу Павла III он, как утверждал кое-кто, назвал «разодетым снопом соломы» и тот ему в свое время это припомнил.

В руке у меня был нож, каковым я услужал себе за столом.

Чем труднее задача, тем больше она его воодушевляет. Мой удрученный и бедный добрый отец, явясь в Совет, упал на колени, прося помилования бедному молодому сыну тогда один из этих бешеных, потрясая гребнем замотанного куколя, встал с места и с некоими оскорбительными словами сказал бедному моему отцу: «Убирайся отсюда и сейчас же выйди вон, так как завтра мы его отправим на дачу с копейщиками». По этой причине я играл много больше, нежели то делал прежде. Столпилось множество вельмож и папа показывал разницу, какая была между моей моделью и рисунками тех.

Тотчас же обернувшись и видя, что он этому смеется, я так хватил его кулаком в висок, что он упал без чувств, как мертвый затем, повернувшись к его двоюродным братьям, я сказал: «Вот как поступают с такими ворами и трусами, как вы». Бывал у меня часто также синьор Орацио Бальони, каковой весьма меня любил.

Своим резцом в мастерской он действует так же, как на площади кинжалом, — «смело и с некоторой долей ярости». Он действует прямо и открыто.

Колотушек им, видно, при вспыльчивом нраве маэстро достается во время работы немало (а рука у него тяжелая. ), но это тоже в духе обычая. Болонья, Пиза, Рим, Париж, Флоренция. Так как медаль эта чрезвычайно понравилась королю, даровитейший мессер Луиджи Аламанни сказал обо мне его величеству несколько слов про мои достоинства, помимо искусства, с такой благожелательностью, что король выказал желание со мной познакомиться.

Это был отличнейший работник и честнейший человек, гордый и открытый во всех своих делах. Настолько, что он даже собирается поскорее закончить начатые работы и вернуться в Италию, «не в силах будучи ужиться со злодействами этих французов» (в устах Челлини эта жалоба звучит весьма забавно).

Но это, видимо, напраслины, возводимые на художника личными врагами. Это был вьюк кирпичей. Я сказал этому другу, чтобы он ко мне не подходил, так как я кончен. Таких работ я сделал много и делать их было очень трудно. Тогда я сказал: «Другого я не брал, всеблаженный отче, как только то, что я сказал а это не достигало стоимости ста сорока дукатов, так как столько я за это получил на монетном дворе в Перудже и с ними я отправился утешить моего бедного старика отца».

Рассуждения, медитации играют здесь небольшую и скорее орнаментальную роль. Окно было настолько близко от стола, что, приподнявшись немного, я увидел на улице этого сказанного Луиджи Пульчи вместе со сказанной Пантасилеей и услышал, как из них Луиджи сказал: «О, если этот дьявол Бенвенуто нас увидит, горе нам. » А она сказала: «Не бойтесь, слышите, как они шумят: они заняты всем, чем угодно, но только не нами». Взяв сказанную вазу, Саламанка, чисто по-испански, сказал: «Клянусь Богом, что я так же буду медлить с платежом, как и он тянул с работой».

Мадонна Порция добавила, что таланты редко уживаются с пороками и что, если бы я это сделал, я бы сильно обманул ту славную внешность честного человека, какую я показываю и, повернувшись, взяв за руку благородную римскую даму, с приветливейшей улыбкой сказала мне: «До свидания, Бенвенуто». Благородная римская дама тогда сказала: «Будь я на месте этого юноши, я бы ушла себе с Богом».

---