Ярошенко Курсистка Картина

Образ русской девушки-курсистки получил свое наиболее совершенное художественное выражение в известной картине Ярошенко «Курсистка» 1883 года. В 1883 году, на Одиннадцатой передвижной выставке появилась «Курсистка», одна из самых известных картин Ярошенко.

Описание картины Николая Ярошенко «Курсистка

Она лучше прорисована в основном варианте картины. Все, что должно в нем быть, как бы сорвалось с его «воздетой длани» — жест также неточный, не соответствующий обстоятельствам (по ироническому замечанию одного из критиков, он будто не с отцом спорит, а распевает «Марсельезу»).

В отличие от старших товарищей (от того же Крамского), для которых отношение к Академии овеяно памятью о «бунте» 1863 года, в отличие от товарищей-ровесников, проведших в академических классах долгие годы учения и на себе испытавших узость господствующих там взглядов, косность педагогических приемов, боязнь новизны и настойчивое желание превращать искусство в департамент, Ярошенко пришел к передвижничеству не через отрицание Академии, а через убеждение в правоте положительной программы Товарищества. «Как их применить. » Вот что могло быть вложено в тщательно проработанное художником лицо курсистки. Анна Константиновна училась на словесном, позже на естественном отделении Высших женских курсов, она, в самом деле, была курсисткой, когда художник писал с нее свою героиню. Что-то нацеленное, пугающее в его острых, как сталь, глазах, прямо и смело встречающих взгляд зрителя, в его руках — одна в кармане, другая под пальто на груди (кто знает, что там у него в руках — кисет, помятая тетрадка с конспектом, мелочишка какая-нибудь, вываленный в табаке пятак и двугривенный или — револьвер, кинжал, самоделка, чиненная динамитом. ), во всей внутренней его напряженности, «сжатости».

После свадьбы супруги переедут в Ржевск, где будут вместе заниматься издательством знаменитого «Посредника», готовить к печати книги Толстого, Чехова, Короленко, Гаршина, Лескова, Эртеля и других классиков русской литературы, встречаться с известными писателями-единомышленниками, сделав Ржевск очагом русской культуры конца XIX века. Впервые важную роль в его картине играет пейзаж — до Ярошенко-пейзажиста рукой подать. По юбке мы можем определить возможное происхождение героини картины.

Что же до наблюдений и выводов статьи, то, по наблюдению Черткова, «для тех, кто не проникся еще основаниями из которых вытекают эти определения, то есть для большинства читателей, эти выводы не убедительны». В этом фотографировании, скорей всего, никакой служебной цели не было, но трудно предположить, чтобы во время фотографических сеансов, тогда весьма длительных, у Ярошенко, художника, портретиста, не появилось желание передать, как внутреннее выражается во внешнем, найти это «настоящее представление». Художественный критик Прахов объяснял: «Кочегар Ярошенко и Протодьякон Репина есть великолепный, грандиозный почин со стороны метода, есть решительная новость в русском народном искусстве» — эти картины представляют «исторические портреты двух сословий».

Лестные сопоставления с Крамским (признанным «портретистом 1») становились весьма привычными. Однако Ярошенко создал не портрет знакомой, а собирательный образ девушек-курсисток. Год 1877-й — время работы над «Кочегаром» — год крупных политических процессов. Ярошенко начал рисовать в детстве, сам по себе. Он учился у знаменитых профессоров Егорова и Шебуева (у того самого Шебуева, картина которого изображающая Петра Первого на поле Полтавской битвы, была пожалована корпусу государем и занимала в большом зале почти всю стену) он копировал в Эрмитаже творения великих мастеров был свидетелем триумфов «Последнего дня Помпеи» и «Медного змия» встречал Пушкина, Жуковского, Крылова видел на сцене Мочалова и Каратыгина. И в беглом перечне «Живописного обозрения» содержание картины обозначено как «печальный эпилог мрачной и тягостной житейской драмы». Глаза, напряженно и сосредоточенно уставившиеся в одну точку, обтянутый землистой кожей лоб, впалые щеки, большие стариковские уши, вылезшие из-под поредевших волос, заострившийся нос. Но в глухую пору, когда сон и мгла царили в сердцах, когда ломберный стол, графинчик, пустая болтовня скрепляли компании, когда предательство становилось «порядком вещей», когда, по метким и страшным словам современника, «одна личная порядочность, честность, независимость убеждений, даже простая идейность в жизни человека очень часто могла являться тяжким обвинением и уликой», — как нужно, необходимо было в такую пору иметь кружок своих.

Предложение руки и сердца — тоже способ уничтожения самостоятельности. Впрочем и сопоставления порой оказывались нелестными: ругая Крамского, другой критик любопытно подкреплял отрицательную оценку — «хуже этого и Ярошенко не напишет». Значительное место в творчестве Ярошенко занимает портрет.

История картины и жизни «Курсистки» Николая Ярошенко

На первый взгляд эти беспорядки — пустяк: «шиканье, крик, свист и топот». Портрет Толстого, в известном смысле, потянул за собой портрет Соловьева. Собирались прекрасные собеседники, рассказчики — каждый в своем роде иные даже и ораторы, едва не все — признанные острословы (хозяин — один из первых), собирались музыканты, артисты, молодежь — студенты и курсистки. Остатки парка производят впечатление до сих пор. Нестеров убежден, что видел «Слепцов» на Пятой передвижной — вместе с «Украинской ночью» Куинджи и «Опахиванием» Мясоедова.

В 1881 г. Комиссия по вопросу об усилении надзора за учащейся молодёжью прямо потребовала роспуска курсов, а в 1882 г. были упразднены женские врачебные курсы – «клоака анархической заразы». В обзорах Четвертой передвижной выставки было отмечено появление художника Ярошенко о «Невском проспекте ночью» написано, впрочем, немного. Ни книг, ни окурков, ни остывшего чая, ни «грез нежно расцветающей жизни» — молодой человек присел на табурет, опершись локтем о колено, он внимательно слушает невидимого собеседника, серьезно думает, наверно, сам сейчас заговорит но никаких атрибутов не понадобилось — все и так тотчас узнали: студент. И снова позади серая, пропитанная сыростью каменная стена — дома ли, острога ли, проходного ли двора, которым по сигналу тревоги уходят с конспиративной квартиры, — выразительный и словно сросшийся с ярошенковскими героями (не просто героями картин, но подлинными героями, написанными Ярошенко) «иероглиф» российской столицы. Слова о «дикаре» Ярошенко сопровождаются в письме Поленова пересказом рассуждений Ге о наилучшем, соответствующем познанной истине образе действий: мягкостью большего достигнешь, чем ожесточением идя напролом, в большинстве случаев только себя искалечишь люди, особенно те, с которыми имеешь не случайные столкновения, а сходишься на общем деле и притом свободно выбранном, таком, как искусство, не враги между собою, а только люди разных ступеней развития вот таким образом не бороться надо с ними, а стараться убедить их, то есть приравнять к своему пониманию если же это невозможно в настоящую минуту, то надо ждать — придет время и правда возьмет верх.

Неоднозначная реакция общества на картину Ярошенко "Курсистка"

Лицо старого крестьянина, прозорливого и сильного духом. Однако верхний, низко обрезанный край, словно заставляет фигуру сгибаться, голову втягивать в плечи. Отец Ивана Грозного наделил их землями и вотчинами в Мещерском уезде. Прелесть этой работы хорошо почувствована в обзорной статье о выставке, напечатанной в «Московских ведомостях» 8 мая 1880 года: «. На другом письме Бирюков сам пометил: «Письмо это я писал под диктовку Льва Николаевича, с которого в это время писал портрет художник Ярошенко».

Это несомненно человек «поступающий», но при том умеющий глубоко, сосредоточенно мыслить. Нестеров вспоминает среди гостей Ярошенко опять-таки Менделеева и Михайловского, Короленко, Павлова Ивана Петровича, физиолога и Павлова Евгения Васильевича, хирурга (запечатленного Репиным во время операции), актрису Стрепетову, химика Петрушевского. Рисунок мог быть замыслом ненаписанной картины, но также мог быть первым эскизом картины «Причины неизвестны». Когда же Ярошенко писал портрет Ге. Около этого мрачного здания всего две фигуры.

«Студент», который перед нами, был написан в 1881 году. «У Лемоха отдыхали от работ, забот и всяких сложностей жизни», — пишет Менделеева. В канун 1874 года великий князь Владимир Александрович, вице-президент Академии художеств, высказал пожелание слить выставки академические и передвижные. Никто не в силах лучше, точнее Крамского оценить способности и возможности Ярошенко, помочь ему найти свое место в искусстве: за десять лет до приезда на Сиверскую Ярошенко учился у Крамского в вечерних классах рисовальной школы Общества поощрения художников для Крамского он не какой-то «офицер», на досуге балующийся живописью, а именно «Ярошенко Николай Александрович», чьи способности и возможности Крамскому хорошо известны. Чертков, сопоставляя впечатление, произведенное на читателей рассказом «Чем люди живы» и статьей «Так что же нам делать. », вынужден был признать, что «те же мысли, те же чувства в образах, в притчах» действуют сильнее формулировок: «Сколько мне ни приходилось говорить о ваших книгах, ни один человек не брался опровергать мысль книжки Чем люди живы — это просто невозможно, так как там ничего не доказывается и не выводится логически, а мысль проникает непосредственно во все существо читателя».

Анна Ивановна Менделеева — без всякого умысла — сопоставляет ярошенковские «субботы» с еженедельными вечерами у других художников. Стрепетова, написанная Ярошенко, больше «в себе», ее портрет требует от зрителя более напряженной душевной работы: идея портрета, «мысль по поводу», «сумма признаков» и «общий характер» вбираются, осознаются зрителем, вызывают в нем определенные мысли, создают определенное настроение, с которыми он, как бы с более высокой духовной точки, продолжает постигать портрет. В 1876 году за картину «Невский проспект ночью» был принят в Товарищество передвижных художественных выставок и принимал участие в его выставочной деятельности, равно как Московского общества любителей художеств. Такова была политика нового царя, занявшего место казнённого Гриневицким отца. Такую задачу Ярошенко, видимо, ставил перед собой: картина «Заключенный», показанная на Шестой передвижной вместе с «Кочегаром», — тому свидетельство.

Но реально и без всего этого оставалось немало человеческого. В «Этюде» современники увидели не чей-либо портрет (даже те, кто признал Чирку), а «Студента».

Почему скромная картина «Курсистка» передвижника Ярошенко вызвала в обществе бурную реакцию

Не стоит сужать исторический горизонт подобного мышления. Отец прерывает сына непринужденным движением руки — и, грешно говорить, кажется, что прав. В «Студенте» 1886 года, словно беседующем со зрителями, нет конспиративности, напряженной готовности к действию, но в нем та же внутренняя собранность, что у его предшественника, та же убежденность, может быть, даже несколько большая склонность к размышлению, образованность, широта взгляда. Но в его устремленности к щели окна, к прямоугольному, разделенному решеткой на равные части клочку неба, к охваченному светом углублению и скосу в стене ощутимы и жажда воли и жажда действия.

«Пишу не своей рукой и не потому, что болен, а пользуюсь временем, с меня пишут портрет, а я диктую Павлу Ивановичу» (то есть Бирюкову), — сообщал он в письме к воронежскому знакомому Русанову. Мария Павловна (свидетельство Нестерова) «так же, как и он, любила искусство, мечтала стать художницей». Важная подробность — телескоп, справа от ученого, на возвышении. Его преподавание было не механическое, не — шаблонное. В 1876 году за картину «Невский проспект ночью» (не сохранилась) он был единогласно принят в члены Товарищества Передвижных Выставок и избран в состав правления, где более десяти лет вместе с И. Н. Крамским руководил ТПВХ, а после смерти последнего стал его идейным преемником. Возможно, в портрете обнаружилось и жившее в художнике ощущение ограниченности, незавершенности нравственных исканий Толстого, его проповеди, возможно, выказалось также впечатление от Толстого как от трезвого реалиста-писателя и столь же трезвого реалиста-человека, а не как от познавшего благодать учителя жизни и поднявшегося высоко над простыми людьми пророка, но, возможно, в портрете выявилось и неосознанное стремление сказать, что вот этот обыкновенный человек, как «мы с тобой», — и есть Лев Николаевич Толстой.

Ярошенко курсистка краткое описание

Иван Кондратьевич Зайцев происходил из помещичьих крестьян Пензенской губернии. Соловьев у Ярошенко не обдумывает — просто думает, мыслит, ушел в одному ему доступную область мышления, в свою вселенную во взгляде Соловьева, написанного Ярошенко, тот «чистый дух», который видел в этом взгляде Блок. Может быть, творческую историю рассказа следует начать с написанной двумя годами раньше статьи Гаршина «Вторая выставка Общества выставок художественных произведений». Горячая вода в одном кране на этаж и тоже не вдоволь. «Кино это не искусство» – заявил позднее Дьёрдь Лукач в мнимом противоречии с ленинским высказыванием.

Путешествие по Кавказу — горные дороги, бурные реки, восточные базары — имело конечной целью бакинские нефтяные промыслы изучение возможностей увеличения добычи нефти и разработку способов ее транспортировки. Внешняя похожесть в портрете Глеба Успенского, наверно, больше, чем в стрепетовском, — тут, впрочем, задача художника легче: Глеб Успенский в жизни не такой «разный», как Стрепетова, — в наружности, в поведении, в настроении более одинаков, целен. Если бы не коллективные фотографии передвижников, на которых Ярошенко тотчас выделяется военным мундиром, если бы не привычные упоминания о нем мемуаристов как о человеке в мундире, если бы не две-три подробности о военной службе Ярошенко, сообщенные после его смерти вдовой, если бы не «Послужной список полковника Ярошенко», сохранившийся в бумагах историка искусства Собко среди материалов для «Словаря русских художников», нынешние исследователи могли бы вообще ничего не узнать о тридцати семи годах (из пятидесяти двух прожитых) военной службы Ярошенко. От фасада дома к реке Тече спускался уступами-террасами старый парк длинная, «темная», липовая аллея вела от дома к купальне на реке.

• Больная тема: почему скромная «Курсистка» передвижника Ярошенко вызвала в обществе бурную реакцию
• Ярошенко, Николай Александрович
• Ярошенко Николай АлександровичКартины и биография
• Курсистка и другие произведения Ярошенко
• Художник-передвижник Николай Ярошенко
• Русский музей Дополненная реальность
• Николай Ярошенко — русский и украинский художник и портретист

Мучительно сосредоточенный исхудалый, страшный, в серой «арестантской» одежде, ярошенковский Салтыков-Щедрин обладает громадной ударной силой — силой абсолютной непохожести на «среднего господина», полной несопоставимости с ним. Глеб Успенский импровизирует рассказ «с политической окраской».

Характерная поза: «Рука с папиросой обнимала грудь, так что папироса была сбоку, у пояса другая же рука — без папиросы, — согнутая в локте, опиравшемся на руку с папиросой, прижималась к груди» (свидетельство брата писателя). Другой фигурой картины является часовой. Но похвалил и Ледаков — Ледов, как он часто подписывался, — убежденный и неизменный враг передвижников, прообраз гаршинского Дедова (из рассказа «Художники»). 11 марта 1962 года усилиями художника Владимира Секлюцкого в «Белой Вилле» в Кисловодске открыли дом-музей Н. А. Ярошенко. 1890-е годы, как и предшествующее десятилетие, были годами реакции. Менделеев думает. И есть что-то необыкновенно нужное в том, что между ученым и зрителем нагромождены реторты, колбы, трубки, что «химия» не превращена художником в удачливо найденный фон.

Зачинщиками беспорядков были два кадета имевшие «самое огромное влияние на роту». Литератор Неведомский, после смерти художника подводя итог его деятельности, назвал «Кочегара» «самой лучшей и характерной из картин жаления» («жаление», объяснял он, нерв той эпохи: это и жалость и сострадание и любовь, от крестьянского «жалеть» — любить). В рамках того же пакета затрудняющих условий был наложен запрет на проживание на съёмных квартирах, теперь допускались только общежития при курсах или пользование помещениями родственников. Сразу же. собр. Владимир Соловьев был для современников одним из честнейших людей эпохи, не принимавшим «неправильного» административного, экономического и духовного уклада жизни, вслух негодовавшим и напряженно искавшим путей к новым, совершенным формам человеческого общежития.

• Портреты-типы: «Студент» и «Курсистка»
• Николай Александрович Ярошенко (1846-1898)
• Картины — Ярошенко, Николай Александрович
• Художник Ярошенко Николай Александрович
• ЯРОШЕНКО, НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
• Картину Николая Ярошенко «Курсистка» представил Калужский музей изобразительных искусств

Даже Глеб Успенский как прототип «Заключенного» (хотя сам факт, что выбор пал на него интересен) ничего не изменил ни в замысле произведения, ни в его оценках. С 1878 года до переезда в 1885 году (22. IX) на 10-ю линию Васильевского острова они располагались в здании Александровской женской гимназии на Гороховой улице. С женщинами шли на своих ногах дети, мальчики и девочки. Свидетельство Караскевич осторожно: рассказ «навеял первую мысль» о картине (даже — не картины, а лишь о картине). С лёгкой руки критика Владимира Стасова художник Ярошенко получил прозвище «портретиста гор»10.

Ярошенко хорошо знал лицо Менделеева: они близкие друзья Ярошенко едва не самый частый гость в доме Менделеева. Минус телевидение. Все знают его по знаменитой работе «Курсистка», однако, мало кому известно, что в роли «Дамы с кошкой» выступает сама Елизавета Ярошенко.

1. Самое интересное в виде мозаики
2. Биография художника Николая Александровича Ярошенко
3. Картины художника Николая Александровича Ярошенко
4. Коллекция Государственного Русского музея
5. Художественно-исторический музей Арт-Рисунок

Таково все содержание этюда. Или наоборот: «Заехать не будет времени» (потом в письме объясняет: «Уж я примерялся и так и этак и все выходило, что попасть к Вам нельзя, тем более, что поезд приходит в час ночи, а до Вас еще, ночью же, надо проехать 15–18 верст А вечером опять на поезд. Иной раз рецензенты брали такую высокую ноту, что впору руками развести: один из них, обнаружив на Пятой передвижной нарисованную Ярошенко «головку» некой г-жи Чистяковой, пришел в восторг и провозгласил, что Ярошенко на выставке «соперничает» с Крамским и Ге, а на выставке были лучшие, прямо-таки великие портреты, написанные этими художниками, — портрет Григоровича кисти Крамского и портрет Потехина кисти Ге. Менделеев не переливает состав из одной «склянки» в другую, не колдует над кипящей в реторте жидкостью. Старушка за столом, с веселым (при данных обстоятельствах) спокойствием раскладывающая пасьянс, по остроумному замечанию одного из первых рецензентов, как бы подсказывает зрителю, что ей каждый вечер доводится слушать эти жаркие разглагольствования. Нельзя прямо связывать замысел, даже первую мысль «Кочегара» с ростом революционности русских рабочих, с обретением ими силы и уверенности в своей силе, с политическими процессами, но нельзя сбрасывать все это со счета, размышляя о рождении замысла картины. У Ярошенко с Соловьевым были отношения давние. Лжет.

Его альбомы тех лет, заполненные рисунками с натуры, портретами, жанровыми сценками, бытовыми набросками, карикатурами, альбомы академических лет, в которых лишь попадаются копии с гипсов и наметки мифологических сюжетов, свидетельствуют о недоверии к академической системе образования, даже пренебрежении ею, о направленности дарования, о желании (идущем от ощущения своих возможностей и способностей) скорее пойти по избранному пути, минуя или сведя лишь до самого необходимого то, что называют «классом», «школой». Разговор о репинском «Крестном ходе в дубовом лесу» возник в статье не случайно несколькими годами раньше Толстой в беседе высказывал те же мысли, противопоставляя репинскому полотну ярошенковское — «Всюду жизнь»: «Вот как должен действовать на вас художник» Эти размышления Толстого могли стать темой его бесед с Ярошенко в дни работы над портретом. Он вычитывал в нем продолжавшуюся восемнадцать с половиной столетий борьбу между идеалом и «учением мира», между любовью, добром, готовностью к жертве и подвигу — и себялюбием, ненавистью к другим, трусостью, предательством, ложью. Минус телефонная связь и, тем более, минус мобильная.

«Толщина крепостных стен заменяет тысячеверстые расстояния Сибири», — писал «политический», отведавший одиночки. В статье, посвященной памяти Гаршина, Глеб Успенский писал, что «обыкновеннейшие сюжеты» гаршинских рассказов «есть именно существеннейшие язвы современного строя жизни». Но Суворин, обвиняя и не верил в преднамеренность Крамского: его взбесили «характерные признаки» именно без всякого намерения Крамского выявившиеся на холсте. Гаршин, писал Глеб Успенский, «пережил все окружающее нас зло»: «Изо дня в день из месяца в месяц из года в год и целые годы и целые десятки лет, каждое мгновение, останавливавшаяся в своем течении жизнь била по тем же самым ранам и язвам, какие давно уже наложила та же жизнь на мысль и сердце Один и тот же удар по одному и тому же больному месту, которому надобно зажить, поправиться, отдохнуть от страдания удар по сердцу, которое просит доброго ощущения, удар по мысли, жаждущей права жить, удар по совести, которая хочет ощущать себя».

Как Ярошенко поддерживал свои художественные и чувственные способности. собр. Освещение свечами, холодильник – в минус. В статье очерчен символ веры русского интеллигента, человека «среднего сословия»: «Работать для этого бедного народа, служить ему и сердцем и (даже. ) мечом, а если нет меча, то и умом — вот была нянькина сказка, колыбельная песня всего, что носило в груди не кирпич, а сердце».

В нем, как и в Толстом, написанном Ярошенко, больше поисков, чем найденного, до истины далеко, может быть, бесконечно далеко, да и верен ли путь. Учился живописи в Рисовальной школе Общества поощрения художеств у И. Н. Крамского и в Академии художеств (1867–1874). Тенденция вполне ясна. Добро бы привез из путешествия что-нибудь свое, особое, от чего не считал себя вправе отступиться ради самых интересных и выигрышных тем и сюжетов, а то ведь выставил по приезде ординарные этюды (такое всякий художник на его месте мог бы увидеть и написать): «Негр», «Бедуин», «Араб», «Еврей», «Феллах», «Иерусалим», «Мертвое море» да полтора десятка видов святых мест. То есть система как-то образом контролировала и регулировала эти взаимоотношения. Высокая шляпа, плед на плечах увеличивают ее размеры.

Ярошенко, как выявило дознание, предлагал, «если обстоятельства позволят, даже бить г. батальонного командира». Уделите мне, человеку, вывариваемому в котле капитализма, милостыню вашего внимания». Невозможно представить приличную русскую усадьбу той поры, которая не вошла бы в историю масонства. С автором цитируемого очерка о картине «Причины неизвестны» трудно не согласиться в том, что именно результат ночного обыска (а не начало или сам процесс) давал возможность максимально насытить картину содержательными деталями. Можно ли было не узнать студента, «что-то вроде бунтовщика, революционера», в этом решительном, собранном, сжатом, будто пружина, молодом человеке, мгновенно готовом «распрямиться». Неритмичность поступления пожертвований обязывала иметь запас и тщательно выбирать статьи расходов. Остроухов, которому картина не понравилась, сразу, однако, заметил в ней «очень интересный драматический сюжет».

Портрет Максимова написан с большим интересом и желанием. И дело не в одной лишь странности его поведения и поступков, но в его полнейшей несопоставимости с этой «толпой», непринадлежности к ней. Писательница В. Микулич (псевдоним Лидии Ивановны Веселитской), навестившая в эти дни Толстых, вспоминала: «За обедом говорили о картинах не помню, что говорил Ярошенко.

Фигура студента приближенна к зрителю и заполняет собой почти весь холст. Кавказ — это коррекция зрения, к тому же зрения духовного. У Соловьева, написанного Крамским, взгляд острее, не так отчужден, не так самоуглублен, толстая книга, лежащая на коленях, — объяснение напряженного взгляда: идет колоссальная умственная работа, осмысление некого материала («сюжет» портрета). Это, пожалуй, единственное место в ярошенковских письмах имеющее некоторое сходство с нравственной проповедью (Черткову читанной. ), но произнесены слова не как «крик души», а по абсолютно определенному, деловому поводу — в споре о допустимости продажи художниками своих работ.

Кстати, придет Стрепетова, а она мастерица читать». После смерти художника Дмитрий Иванович Менделеев как-то обронил: «Год жизни отдал бы, чтобы сейчас сидел тут Ярошенко, чтобы поговорить с ним». Усадебный комплекс сформировался в конце XVIII века и был изначально полностью деревянным.

С появлением материалистической диалектики эта задача была в основных чертах решена, а затем и теоретически разработана в «Диалектике эстетического процесса» Канарским. Это ещё один диссонирующий со шляхетским вкусом элемент. В 1878 году в «Вестнике Европы» была напечатана статья Кавелина «О задачах искусства», написанная в форме диалога автора с «молодым художником». Великая и красивая актриса Стрепетова, сложный, трудный для себя и для других человек Стрепетова, сильный характер и «горбатенькая» измученная женщина, жаждущая доброго слова и ласки, — все это есть у Ярошенко, но сверх всего этого есть еще человек восьмидесятых годов, трагически воспринимающий мглу безвременья, напряженно ищущий выход и не видящий его и все же способный не покориться мгле, жить с горячим сердцем, выстоять. Ярошенко получил образование военного инженера, но испытывая непреодолимую тягу к творчеству, к живописи и имея к тому призвание, начал посещать Рисовальную школу при ОПХ, где занимался у И. Н. Крамского, а затем стал вольнослушателем АХ (1867-74).

И это во многом практичный навык, ведь в большинстве из них ничего не найти даже после того, как выучишь все детали до тошноты. Поза спокойная, ненапряженная, будто даже несколько неловкая, но заключенному нужды нет, что называется, «держаться» — напрягаться, пружиниться: он убежден, что живет, думает, действует правильно (нет потребности ни взбадривать себя, ни другим показывать свою силу и стойкость).

Она остригла волосы и не напрасно: её мать так метила своих Гапок и Палашек «за грех» Теперь она одна, с могильным холодом в душе, с гнетущей злобой и тоской в сердце. «Видел снеговые горы и такие огромные, что страшно смотреть, — рассказывает Касаткин. — Поднимался на ледник, был в облаках и выше облаков». Мучительное безмолвие вокруг, потерянный счет дням (кажется, время остановилось), бездействие, как бы передающее узника во власть чужой воли и оттого постоянное, острое чувство нерешенности, неясности судьбы: эти чувства ведомы и ярошенковскому «Заключенному» — иначе его образ не согласовался бы с обстановкой, в которую он помещен, — но они, эти чувства, не поглощают, не подавляют его, не заполняют его целиком, не принуждают напрягать все силы для борьбы с ними. Среди важнейших жизненных правил обывателей — стремление выдавать ранимое сердце, чуткую совесть за душевную болезнь: легче оберегать свой покой, когда ставишь знак равенства между равнодушием и душевным здоровьем. Герои картины также не похожи на обычных ярошенковских — тех, мимо кого художник «сегодня» не мог пройти, не запечатлев на холсте для «завтра», для истории.

Больше всего его интересовали картины Ге и он спрашивал меня о впечатлении, которое произвела в Петербурге новая картина Христос и разбойник» («Распятие»). На первый взгляд он повторил живописный портрет, но задний план — обстановка мастерской, орудия художества, подмалеванный холст с картиной «Что есть истина. » — отсутствует, черты лица Ге строже, суровее, взгляд тверже. После 1881 года написаны «Студент», «Курсистка», «Причины неизвестны», после второго издания рассказа, в «Посреднике», — «Портрет молодого человека» («Студент» 1886 года), «Сестра милосердия», портреты Спасовича, Менделеева, Салтыкова-Щедрина. Очень часто встречали кого-нибудь в первый и последний раз». Сапожник согревает старого солдата-инвалида, дает приют бездомной женщине с ребенком, спасает голодного мальчонку, укравшего яблоко с лотка, от побоев и полиции, от возведения в ранг «преступника». Впечатление от картины, по-своему переплавленное, высказалось в начале «Воскресения»: Толстой (говоря его же словами о художнике Михайлове, действующем в «Анне Карениной») «схватил и проглотил это впечатление и спрятал его куда-то, откуда он вынет его, когда понадобится».

Глеб Успенский приезжал туда отдохнуть душой (отправляясь в обратный путь, забыл одеяло и портсигар, в письме он просил Михайловского, задержавшегося в Кисловодске, портсигар взять себе, а одеяло подарить дворнику). За плечами у Крамского и возглавленный им «бунт» четырнадцати конкурентов на золотую медаль, вышедших в 1863 году из Академии художеств и тем нанесших ей сокрушительный удар и создание Артели, «коммуны» художников, объединившей «бунтарей», противопоставившей себя Академии и утверждавшей свое, новое искусство и организация Товарищества передвижных выставок, которого Крамской деятельный руководитель. В самом деле, есть два варианта «Курсистки» — на одном из них девушка чуть старше, чуть серьезнее, сосредоточеннее, но никаких решительных изменений в картину не внесено. Репин отвечал: «Картина Ярошенко в общем мне очень нравится, особенно околичности, но фигура не удовлетворяет, поторопился но виден талант и воображение». Живопись передвижников искусство, где, по выражению Стасова, «народ дома».

Они очень отличны, эти портреты. Уже был Федотов и учитель Волков объявлял себя его убежденным последователем. Только скульптуры оленей на въезде в усадьбу все еще стоят на своих местах. Много разговоров вызвал «Привал арестантов» Якоби.

Он был сыном на сестры братьев Ярошенко Софии. Однажды Толстой в письме к Черткову посетовал: «Как мне жалко, что мы переписываемся только о делах, то есть о пустяках». Но диалог — прием. В статье страстно проповедуется много верного, но с той самой высоты, глядя с которой автор все время оставляет за собой «двоякое решение вопроса». Группировка не из тех, когда утрата одной фигуры зияет невосполнимой брешью. Были поступки, за которые люди удалялись из кружка, хотя бы они до того считались друзьями».

«Благо перестал наконец сочинять Ярошенко на темы из новых людей Он пошел теперь дальше и стал сочинять на темы из великих или известных людей». Женщины с детьми — частые обитательницы каторги и ссылки.

Хотя первые страницы «Воскресения» написаны после картины Ярошенко, они помогают понять, в какой степени и в каком направлении влияла на художника сформулированная в образах мысль Толстого и как воздействовали на творчество того и другого явления действительности. И уж что-что именно нарочитость менее всего свойственна натуре и дарованию Ярошенко. Это примерно посередине между тем местом, где Чернышевский поселил семейство Веры Павловны в «Что делать. » и тем местом, где расположился первый состав Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с вредительством и саботажем. Вызывает сомнение несвойственная Ярошенко искусственность композиции взгляд сверху (сквозь узкую щель оконца, которая к тому же единственный источник света) должен был привести к сильной деформации фигуры и предметов, к сложностям освещения — для Ярошенко это слишком изощренно да вряд ли ему и под силу такое.

Она сидит на стуле, сложив руки на коленях. Ее фигура, одежда, поза, движение, которым она подобрала юбки, развязны, жалки, смешны. Противоречивая реакция на «Курсистку» была отражением общественной борьбы за право женщин получать высшее образование. Два варианта картиныГоворят, что И. Крамской, увидев первоначальный вариант картины, сказал, что она «не оттеняет всего значения женского движения»: девушка слишком нежная и хрупкая. «Кого-кого на нем не перебывало. » — вспоминает Нестеров. Этот крах добровольных фондов в эпоху господства контрреволюции показывает нам то, что в современных условиях для высшего учебного заведения такой механизм финансирования, вероятнее всего, превращается в перекупку преподавательских кадров группировками финансового капитала. Героиня картины вероятно возвращается с курсов.

На картине изображено качание на качелях и ухаживания солдата за усадебной горничной. Современники легко читали подтекст такого соседства про «хождение в народ и обратно» (1874 – 1876) посетители выставок помнили, а некоторые и по своему опыту. «Очень милая по тонам живописи и типам картина», — писал о «Слепых» Ледов.

«Курсистка» была написана с детской писательницы Анны Константиновны Дитерихс, жены В. Г. Тем не менее Прахов прозорливо угадал общность метода («манеры») обоих художников. Возможно, на хуторе портрет был только начат, а закопчен уже в Петербурге. Писатель Иероним Ясинский поучал «архитенденциознейшего художника» Ярошенко: «Как художественно ни грози кулаком милая и прекрасная девушка острожной стене», такая угроза не вдохновит и не умилит, а лишь возмутит «тех, кто делает без громких фраз благое дело среди царящего зла». Личность и внешность Соловьева манят художников, при первом же взгляде на него так и хочется мысленно «устраивать» портрет на холсте.

Сталкиваются две исповеди. Ярошенко написал своего «Заключенного» со спины, лица его мы почти и не видим, но сама фигура необыкновенно выразительна. И даже то «милое», что примирило со «Слепыми» обычных недоброжелателей Ярошенко, вдруг даст о себе знать в некоторых позднейших работах художника (лишний раз подтверждая, что сентиментальность не противостоит твердой, волевой натуре, а подчас странно сопрягается с нею). Настоящий поэт-художник Толстой, как всегда, ломал рамки «задачи». «Кочегар», «Заключенный», «Курсистка», портреты кисти Ярошенко — все это часто воспроизводится, знакомо людям с детства, по букварям, по школьным учебникам, по календарным картинкам и репродукциям из массовых журналов, но все же для многих, для большинства зрителей Ярошенко — это «Всюду жизнь», более того, «Всюду жизнь» — это Ярошенко: картина как бы исходная точка, с которой начинается интерес к художнику и познание его. Дрожжин в книге должен был как бы канонизироваться — тем замечательнее совет (установка. ), который Толстой дает автору биографии: «Для описания людей как образцов для жизни нужнее всего не забывать элемент человеческий, слабостей, в деле Дрожжина тщеславия даже» Толстой не верит, что на людей способно сильно подействовать «описание святого без слабостей».

Актриса Стрепетова пересказывает содержание новой пьесы или вдруг, яростно и страстно, читает отрывки из бесконечных драматических поделок, присылаемых ей для бенефиса жаждущими славы авторами («невероятнейшая чепуха, которую она произносила с присущим ей драматическим пафосом, вызывала такой хохот, что трудно было верить, что вокруг стола сидят взрослые люди имена которых, в большинстве известны всей читающей России»). Позже он попал в Академию художеств и по окончании ее получил вольную. Это своеобразное выражение делало лицо Г. И-ча поразительно интересным именно таким, которое достаточно раз увидеть, чтобы затем не забыть никогда» (свидетельство друга писателя, литератора Якова Абрамова, сотрудника «Отечественных записок»). «Невский проспект ночью»: непрестанный осенний дождь, холод, туман и собаки ни одной не видно (должно быть, на Невском все хорошие хозяева), только три женщины по собственной охоте не уходят «со двора» — спасаясь от дождя, жмутся к стенам домов, ждут прохожего «господина» Они обыкновенны, будничны, такая же привычная принадлежность ночного Невского, как Невский принадлежность города. Спасович был «деятельной силой и связующим центром» нескольких кружков, научных и литературных, «он не давал развиться в этих кружках столь обычным у нас лени и апатии», — приходят на память ярошенковские «субботы», его деятельность в Товариществе.

И в 1886 году Анна выйдет замуж за Черткова. Но трагическое, потрясающее свойственно и дорого натуре Ярошенко, дарованию его. Многие его прочили в главные претенденты на роль военного диктатора. Он был знаком с Желябовым, Перовской, Степняком-Кравчинским, Германом Лопатиным, о котором собирался писать роман под названием «Удалой добрый молодец».

Нельзя жужжать комаром, когда надо стрелять из пушек, говорил Ге. Продолжалась подготовительная работа над трактатом «Что такое искусство. », который будет завершен лишь три года спустя и который, по признанию Толстого, стоил ему пятнадцати лет напряженного труда. Закончилась ли на этом история. Картина — долг, который художник отдает народу. Так, задолго до его появления на Сергиевской здесь был признан своим Короленко.

Возле него, видимо, квартирная хозяйка в капоте и теплых домашних туфлях. Центральная мысль наверняка касается долга перед народом. На зиму съезжалась в Петербург родня Николая Александровича. Учился в Рисовальной школе Общества поощрения художеств у И. Н. Крамского (1864-1874), был вольнослушателем в Императорской Академии художеств (1867-1874). Жил и работал в Петербурге и Кисловодске. Засулич дважды собой жертвовала: так как, стреляя, шла на эшафот и так как поступалась своим «я», убивать не хотела, но стреляла исполняя долг. По воспоминаниям одной из курсисток, занятия заключались в чтении I тома «Капитала» и дискуссиях.

— после смерти Некрасова в той же комнате Анны Естифеевны таинственным образом появилось кресло-качалка, на котором, как объясняла Мария Павловна, поэт провел свои последние дни (она не любила, когда кто-нибудь садился в это кресло). «Грязь», «пошлость», — продолжают бубнить сторонники традиционного академизма (впрочем, теперь в ходу емкое слово «тенденциозность» — одновременно порицание и донос), но их силы тают. Среди веселых «субботних» историй замечателен рассказ Куинджи о летних скитаниях по незаселенному побережью Крыма: «Я на плечах дом несу, вроде японского из холстов, натянутых на подрамники. Стасов увлекался: «изображение действительности, как она есть» не свойственно таланту Ярошенко.

Он мог написать ее красивой и привлекательной (как того хотелось Суворину)— в жизни она никогда не была такой, но подчас становилась прекрасной на сцене, охваченная порывом вдохновения. Но не так сложно понять, что профессорское прошение 1881 года было отклонено.

Весело и замечательно: не просто с друзьями хочется повидаться, хочется именно на эти «среды», на «субботы». (Кстати сказать, Глебом Успенским написан рассказ «Скандал» на тему картины Волкова «Прерванное обручение». ) В семидесятые годы Глеб Успенский уже известный писатель. «Дикарство» Ярошенко и компании (Поленов цитирует Ге) «не от злого умысла, а от низкого уровня развития. Ярошенко умер 26 июня (7 июля) 1898 года от сердечного приступа на следующий день после того, как пробежал до дома под дождём более 10км с горы Большое седло, где писал с натуры10. Появлялись статьи о печальной необходимости проституции в больших городах, о необходимом удовлетворении «общественных потребностей» и жертвах «общественного темперамента».

Но как Толстой, переводя, соединяя и толкуя евангельские тексты, создавал свое Евангелие «от Толстого», так и Ге читал Евангелие по-своему. Ребенок в тюремном вагоне во времена Ярошенко не редкость. Все это — время, эпоха художник не может подойти к чистому холсту, отрешась от своего сегодня, тем более, когда предполагает запечатлеть на холсте «исторический портрет» одного из сословий сегодняшнего общества, тем более, когда художник — Ярошенко, человек политически, общественно чуткий, человек, сделавший злободневность своим творческим знаменем (схватывать и запечатлевать сегодняшнее, которое завтра «впишется в историю»). Как бы то ни было, хрупкость и женственность были сохранены и в окончательной версии. Возможно, Нестеров именует «химиком» физика Петрушевского, Федора Фомича, друга передвижников, автора книг «Свет и цвета», «Краски и живопись», но был также Петрушевский-химик, Василий Фомич, брат Федора Фомича, — учитель Ярошенко по Михайловской академии и директор Патронного завода, где служил художник-офицер.

«Склянки» — первое, что бросается в глаза, когда входишь в лабораторию ученого написанные художником, они отвлекают внимание от главного, от лица и вместе помогают создать портрет достаточно выразительный, эффектный, но без постижения главного — личности, лица. «Мы поняли, что сознание общечеловеческой правды и общечеловеческих идеалов далось нам только благодаря вековым страданиям народа» — определял общественное настроение Михайловский. Но и это не была бы «вся Стрепетова».

Появился и акварельный этюд «Н. А. Ярошенко на натуре»: Ярошенко взят в профиль в серой холщовой блузе и в такой же фуражке, он присел, скрестив ноги, прямо на траву, на коленях у него раскрытый альбом, художник погружен в работу. Рассказывают, что по странному стечению обстоятельств в тот самый день, когда сотрудники уже запрещенных «Отечественных записок» в последний раз собрались вместе, на улице, под окнами редакции, проходили учения гвардейской артиллерии. Подобное варварство имеющее больше общественные, чем естественнонаучные обоснования изживалось лишь вместе с соответствующим им общественным состоянием, т. е. в ходе преобразования феодальных отношений в буржуазные.

Над книгой «Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина» работал сотрудник «Посредника» Евгений Иванович Попов. Последние годы жизни провел в Кисловодске. Как много высказал его взгляд — в нем и непреклонное желание уберечь свое «я» от деспотического и обывательского посягательства «старых» и ненависть к обществу, которое он не может и не желает принять и готовность бороться с тем, что ненавистно.

Последние слова особенно примечательны: в них и «молодость» Ярошенко и его молодой «идеализм» и заслуженная им честь самому быть идеалом для молодежи. Они начались как рисовальные вечера. Автор очерка «На литейном заводе», помещенного в «Отечественных записках», рассказывал: «Так называемые глухари — последний сорт заводских рабочих, обреченный на самым тяжкий, почти нечеловеческий труд и получающий за этот труд самое ничтожное вознаграждение. После смерти Ге Ярошенко много хлопотал о его посмертной выставке. Толстой объяснял картину «Что есть истина. » как «столкновение двух начал».

Современники, разглядывая карикатуры на страницах «Искры», ставили в заслугу журналу умение решительно и остро откликаться на общественные события, умение «факту текущей жизни» придать «известное общее, типическое освещение». Воскресные и праздничные дни использовались для проведения практических занятий, посещения специальных музеев и экскурсий с детьми». Остроухов пишет жене о музыке на «субботах»: во втором часу ночи его «засадили играть» сонату Бетховена, на всех произвела впечатление болезненная напряженность, с которой слушал музыку Глеб Успенский.

По наружному виду – какой-то гермафродит, по нутру подлинная дочь Каина. Никаких заметных движений на поверхности общественной жизни не случилось. Подъезд к дому занят японским газоном. Бюст Ге, представивший Толстого с лицом суровым и встревоженным, «немного осудительным» (по собственному определению Льва Николаевича), представивший его не «над миром», а «человеком мира», притом человеком, у которого «мир с миром» нарушен, пожалуй, ближе всех из многочисленных изображений Толстого к портрету, который будет написан Ярошенко.

Огромное впечатление на русское общество произвел «процесс 50-ти». Справа внизу написано: «от 1-го ноября по 10 я пользовался даровой квартирой со всеми удобствами». Журнал «Художественные новости», недавно объявлявший ярошенковские картины «предметом судебного следствия», благосклонно отметил «Юношу перед экзаменами»: хотя «живописным элементом» произведение не удовлетворяет, зато художник сумел выразить «грезы нежно расцветающей жизни» и удержался на сей раз от «горечи, сомнений, отчаяния» — в целом «Юноша» удался. Суворин возненавидел портрет и обвинил Крамского в «намерениях при работе». Итак, картина изображает осенний вечер 1882 года или весенний вечер следующего года.

На гербе Степановых не зря изображен стоящий на задних лапах лев. Он почти сразу после приезда выхлопотал право посещать занятия в Академии Художеств. Там были тяжелые портьеры. Разбуженная девушка испуганно сидит в постели.

Появлялись также статьи, призывающие взглянуть на женский вопрос «попроще»: кто мешает неимущим женщинам работать и быть счастливыми — «у нас плата за женский труд очень достаточна». Иногда под названием «Курсистка» ошибочно помещается и ещё одна картина с совсем другим сюжетом, которая изображает сидящую гимназистку. Среди жанровых работ Ярошенко наиболее известной стала картина Всюду жизнь (1888). В распахнутых дверях статный жандармский офицер. Человек, возможно и честный, но переменчивый, вещавший всегда со страстным одушевлением, но очень уж разное вещавший, — в его речах слушатели находили много верного, но наиболее проницательные из них схватывали «неопределенность» его речей и проповедей, «стремление всегда стать на какую-то такую высоту, с которой всегда получается двоякое решение вопроса: и так и этак».

Что ж, быть может и лучше: когда умрёт от родов или тифа, не будет скандала на похоронах». Итак, картина «Курсистка» имеет два завершённых варианта. Они написаны в разные годы. Ярошенко не однажды мог написать Соловьева, но не писал, — он словно раз и навсегда «уступил» этот портрет учителю Крамскому. В 1877 году Успенский настоял на том, чтобы ему позволили участвовать в предприятии по организации побега заключенного из Литовского замка, петербургской тюрьмы, где находились многие «политические».

Но ты-то как раз сможешь». Про Ге верно говорили, что произведения его ближе к личности Толстого, чем к его учению (то же справедливо и по отношению к произведениям самого Толстого). Следует сказать, чтосамо бытование длинноволосого или «вечного», студента, как тогда говорили, было граничит с тем, что учиться тогда можно было, не так, как теперь. Студентам разрешалось досдавать экзамены, а диплом об окончании высшего учебного заведения обеспечивал им средства к существованию: если человек имел диплом, например, врача или учителя, токогда он уходил в отставку, жалованье его полностью сохранялось. Протестный пафос, свойственный картинам мастера, выражался в образах «новых людей» (Студент, 1881, там же Курсистка, 1883, варианты в Музее русского искусства в Киеве и Калужском художественный музее) либо в жанровых мотивах социального насилия (арестантский вагон в знаменитом полотне Всюду жизнь, 1888, Третьяковская галерея).

Жизнь Николая Александровича Ярошенко в целом небогата внешними событиями. С. 437., – писал М. Неведомский в 1917 году. «Проводил» — одинокий старик на опустевшем перроне: поезд отошел, еще висят под перекрытием вокзала густые клубы пара, уходят прочь другие провожающие, носильщик сметает сор с каменных плит перрона, поодаль, заложив за спину руки в белых перчатках, стоит безразличный полицейский — старик застыл в неподвижности возле того места, где только что была площадка вагона или вагонное окно Кто-то из рецензентов предположил (иронизируя, конечно), что старик проводил в теплые края ту самую чахоточную, что сидит в кресле на Кисловодском балконе. Предполагать еще труднее: если исключить портреты, которые здесь ни при чем, Крамской был известен в ту пору «Русалками» и «Христом в пустыне», «Сумерки» же картина о землекопах-поденщиках в Петербурге — с темами и образами Крамского ничего общего.

Прототипом для героини «Курсистки» послужила жена друга художника, Анна Константиновна Черткова (Дитерихс). Молодожёны посетили Полтаву, потом уехали в Пятигорск. В сторону реки выходит большой балкон, опирающийся на длинную колоннаду, от которой начинается анфилада лестниц и партеров. Прежде, в шестидесятые и семидесятые годы, Салтыков-Щедрин был постоянным посетителем «пятниц» своего друга известного либерального деятеля Алексея Михайловича Унковского (в восьмидесятые годы написанного Ярошенко). Первые строки романа — о прекрасном весеннем утре, которому радовались растения, птицы, насекомые, дети и о больших, взрослых людях, для которых «священно и важно» было не это весеннее утро, а потребность «властвовать друг над другом», «обманывать, мучить себя и других» («Так в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к девяти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащихся в тюрьме подследственных арестанта»)— эти строки могут читаться как эпиграф Толстого к картине Ярошенко и как его подпись к ней.

Красноватый свет камина, который должен бы напоминать огненную печь «Кочегара», не тревожит, а даже как бы успокаивает: уют. «Новое время» писало об «этюде молодого человека, по-видимому, голодного до ненависти», о «взъерошенном молодце с волчьим голодом в глазах». «Фигура казалась силуэтом, до того она была жутко непохожа на окружающее— рассказывал Александр Блок в статье о Владимире Соловьеве, озаглавленной Рыцарь-монах. — Шествие этого человека казалось диким среди кучки обыкновенных людей». И лишь культура и искусство были для них объединяющим и примирительным началом.

Портрет Глеба Успенского, пожалуй, «открытее», обращеннее к зрителю, чем стрепетовский, сердечная связь между зрителем и человеком на портрете устанавливается мгновенно (Ге говорил в таких случаях: «Как Ромео и Джульетта, взглянул туда и обратно — и все, чувство, любовь»). Современники Соловьева неизменно подчеркивали его необычность на фоне обывательской — всех рангов и сословий — «толпы» восьмидесятых — девяностых годов. Очень оживленны у него вечера и симпатичный тон», — докладывал в письме к жене Поленов. Она дышит чем-то правдивым, свежим и теплым». Он за «высшие цели искусства», но без «тенденции», без «гражданских мотивов» он против искусства для искусства, но и против «поборников другой школы», вносящих в искусство «грубо-материалистические требования» и задачу «создания произведений об одних материальных предметах и явлениях».

Может, быть это подарок подруги. В те годы российская военная среда ещё не была похожа на «Школу обеих Америк» или штаб «Южного командования войск США». И нам действительно ещё и сейчас не хватает чего-то того, что было у них. И так всегда. Тринадцать лет «молчания» Ге (в эти годы он лишь изредка наезжал в Петербург и почти не выставлялся) были для него порой колоссальной духовной работы: складывалось мировоззрение Ге как одного из преданнейших последователей Толстого и убежденнейших проповедников толстовского учения, складывалось убеждение в возможности служить учению средствами искусства, складывалось направление этого искусства — стремление раскрыть острейшие общественные и нравственные вопросы в образах Евангелия.

Переговоры прекратились. Счастье — дело делать, счастье — мечтать, заглядывать в будущее. Но то, что «Курсистка» еще и Анна Константиновна Черткова, приятельница, жена приятеля, посетительница «суббот», приумножает вес и значение личного, вложенного художником в картину. Единственное, что спасает здание от разрушения – это пока еще сохранная крыша. Нужно сказать, что сам Николай Александрович был близок к миру учащейся молодежи. Не следует, однако, выносить «Слепых» за скобки ярошенковского творчества.

Следуя передовым тенденциям времени, Ярошенко писал картины, в которых искал образ положительного героя (как знаменитый «Кочегар», «Заключенный», обе 1878, «Курсистка», 1883), развивал темы революционной борьбы русской интеллигенции («У Литовского замка», «Старое и молодое», обе 1881) и социальной несправедливости («Всюду жизнь», 1888), писал жанровые картины («На качелях», 1888). Их ждёт счастливая, но непростая жизнь. Её некому пожалеть, об ней некому помолиться – все бросили. Крамской возмущался: настоящий художник работает, не ведая «намерений», — им движет «усилие понять и представить сумму характерных признаков». Но в них нет еще той ступеньки выше — она появится чуть позже, в лучших портретах восьмидесятых годов, — той ступеньки, на которой и внешнее сходство и сумма характерных черт как бы несколько отодвигаются на второй план, но появляется еще нечто — общий характер, тип человека эпохи, — что придает портрету новый смысл и значение (это нечто есть в «Портрете неизвестной», погруженной в задумчивость). «Обстановка» многим не понравилась: не то, как написано, а вообще — зачем она.

Ей не приходилось вживаться в роль, в момент этюдов она была курсисткой. Девочка эта одета в самое обыкновенное, так называемое «форменное» коричневое платье. Мы слышим открытые речи Ярошенко, видим его столь же открытые поступки, знаем его ясную (даже прямолинейную) позицию в Товариществе, которая определяла его отношение к отдельным товарищам, нам известны даже некоторые стороны его семейной жизни и все-таки нам не хватает какой-то важной ниточки, чтобы размотать клубок до конца, до сердцевины, недостает всего того, чему пристал эпитет «личный» — «личные соображения», «личные пристрастия», «личные интересы», «личная жизнь». Завоевал себе имя островыразительными живописными композициями, взывающими к сочувствию к миру социально-отверженных (Кочегар, Заключенный, обе работы – 1878, Третьяковская галерея, Москва).

На самом деле существуют два варианта «Курсистки» и оба написаны после беседы с Крамским, причем различия между этими вариантами нельзя назвать существенными. Главным событием Двадцать второй передвижной была запрещенная картина Ге «Распятие» — последняя его работа. Отзвуки письма Крамского слышатся в монологе Рябинина, но образ, не дающий покоя герою рассказа, — не Христос, а рабочий-клепальщик, «глухарь». На голове шапочка с поднятым вуалем.

Он написал их имена на окрестных скалах: «Крамской», «Менделеев», «Ярошенко» — и по установленным дням «ходил к ним в гости» по воскресеньям — «к Крамскому», по средам — «к Менделееву», по субботам — «к Ярошенко».

В глазах «Кочегара» Неведомский читал упрек: «Вот до чего вы довели, низвели меня. » (до степени придатка машины, объяснял критик) ему даже слышался из уст «Кочегара» перифраз Михайловского: «Господа. Православный общественный деятель, крупнейший историк русского масонства и его отец Филипп Петрович Степанов, прокурор Московской синодальной палаты, камергер известный как первый публикатор так называемых «Протоколов сионских мудрецов». После Девятой передвижной, двери которой с таинственной точностью открылись утром 1 марта 1881 года, где (почему-то в отдельной комнате) была поставлена картина изображавшая молодую женщину против Литовского замка (многие тотчас окрестили ее «террористкой»), после памятной Девятой с оцепенением и паникой среди зрителей, с требованием властей немедленно снять крамольное полотно, с домашним арестом художника до выяснения обстоятельств, выставить на Десятой — «Студента». Хотя простая мысль, что «другой обуви нет» не должна была удивлять посетителей передвижной выставки. Вместе с Анной Естифеевной помещалась и Сашенька Голубева, воспитанница Марии Павловны». Днём предполагалась возможность заработка.

Газета «Новое время» писала, что Ярошенко прославился как художник «сильно тенденциозный»: он выражал «известные симпатии» своего времени и это обеспечивало «особенный успех» его картинам. Каждая комната дворца-виллы имела уникальные интерьеры в неповторимой стилистке. «Глухарь» — не выдумка Гаршина. В тротуаре из плит угадывается столичный центр. Спустя годы, десятилетия понятия «прогрессивный лагерь», «либеральный образ мыслей» покажутся нечеткими, расплывчатыми, а нетерпимость к инакомыслию в кружке «субботников» чрезмерной и узкой.

Неопубликованные воспоминания жены художника Дубовского помогают выяснить недоразумение: оба известных сегодня варианта картины написаны после беседы с Крамским (один из них — авторская копия, выполненная по просьбе покупателя). Вот что надо Ярошенко. Труд — вот что видел Ярошенко, встречаясь с Менделеевым. В первом ярошенковском портрете Менделеева, акварельном, тоже есть «обстановка» — ученый изображен в красной мантии и черном берете доктора Эдинбургского университета (одновременно с Ярошенко и тоже акварелью Менделеева в мантии писал Репин). Полн. Зато судьбу мужика в столице, поглощавшей в ту пору тысячи крестьян (росло число предприятий и предприятия росли), превращение мужика в рабочего, самого тогдашнего рабочего Ярошенко знал лучше всякого другого художника: он не просто городской, он — заводской человек.

Одним из самых благожелательных был отзыв Глеба Успенского, который напечатал в «Отечественных записках» очерк, в котором говорилось: «Таких девушек «с книжкой под мышкой», в пледе и мужской круглой шапочке, всякий из нас видал и видит ежедневно и уж много лет подряд И вот художник, выбирая из всей этой толпы «бегущих с книжками» одну самую ординарную, обыкновенную фигуру, обставленную самыми ординарными аксессуарами простого платья, пледа, мужской шапочки, подстриженных волос, тонко подмечает и передает вам, «зрителю», «публике», самое главное Это главное: чисто женские, девичьи черты лица, проникнутые на картине, если можно так выразиться, присутствием юношеской, светлой мысли Вот это-то изящнейшее, не выдуманное и притом реальнейшее слитие девичьих и юношеских черт в одном лице, в одной фигуре, осененной не женской, не мужской, а «человеческой» мыслью, сразу освещало, осмысливало и шапочку и плед и книжку и превращало в новый, народившийся, небывалый и светлый образ человеческий». Народность» на женское население были три печально знаменитых К: «Костёл. Юноша у Ярошенко весь снаружи, в словах, он слишком много говорит (как это ни странно в применении к «немой» живописи). В этих двух словах — загадка, пока неразрешенная: что-то было между Марией Павловной и поэтом, но даже ближайшие друзья знали про это «что-то» всего два слова — «невеста Некрасова», которые, по их, ближайших друзей, свидетельству, Мария Павловна произносила крайне редко, «всегда вскользь, с оттенком незабытой, горькой обиды». Эклектика – это не только архитектурный стиль, характеризующийся сочетанием форм и элементов различных стилей. Именно он спроектировал дворец в Павлищевом Бору. Мария Павловна сама была курсисткой первого набора — училась на естественном отделении Бестужевских курсов, позже (вместе с Надеждой Стасовой и Марией Трубниковой) она всячески старалась, чтобы курсы не заглохли, не завяли под холодом враждебных ветров, не утратили светлого своего лица.

Крамской был к тому времени признан лучшим портретистом России. Нестеров вспоминает, что, когда он, уже зрелый художник, понял слабости и просчеты своих работ и решил идти переучиваться к Чистякову, Ярошенко высмеял его, назвал его решение «блажью», утверждал, что учиться следует не в академиях, а на картинах, которых ждут от своих товарищей передвижники. Отправляясь в театр на тотже спектакль «Таланты и поклонники», они могли позволить себе только галерку. Именно тротуары этой улицы Ярошенко мог сделать фоном для картины «Курсистка». «Учащаяся молодежь необыкновенно податлива на разрушительные теории Из нее набирается главный контингент нигилизма», — говорилось в верноподданной записке, представленной Победоносцеву тотчас после 1 марта 1881 года. Начало этой близости положила апрельская встреча в Москве — Ярошенко был свидетелем, участником встречи, был у истоков близости.

Мастер остросоциальной бытовой картины, видный портретист-психолог. Крамской тоже писал об «этюдах» Репина и Ярошенко — учитель Крамской, сам всю жизнь страдавший от того, что не «ладил с группировкой» (уже прославленный «Христом в пустыне» и «Неутешным горем», он не оставлял надежды создать большое многофигурное полотно — настоящую «группировку», но так и умер побежденным: после смерти учителя Ярошенко приехал к нему на дачу, в Сиверскую, где за коленкоровой занавесью томилась замученная картина «Хохот», призванная продолжить тему «Христа в пустыне», мрачно выслушал возгласы Репина про «среду, которая заела гигантский талант», причитания других товарищей, подавленных недавней утратой и без обиняков сообщил Третьякову, что «картины, собственно, нет»). «Розовенькое, голубенькое, красивенькое» небо, прозрачная водица, «искусно приготовленная из цветного стекла», гладкие портреты господ и дам, кейфующих в гостиных Пустые, покрытые лаком картинки, осторожные — только бы не изумить, не вызвать ни гнева, ни слез, не поранить память пустые картинки, пролетающие мимо души «Весною на передвижной выставке картин было вчетверо меньше но, обойдя картины, я развеселился: такое свежее и отрадное впечатление произвела эта выставка, крохотная, но составленная из образцовых произведений». К тому же (и для Ярошенко это было, конечно, не менее важно, чем забота о будущих успехах), раз искусство — жизненная задача, честь и служение долгу, общественная деятельность, а не любительские упражнения в часы досуга, он никак не имел права увлекаться — страсть нередко и обманывает, — он должен был прийти в искусство готовым к выполнению задачи, к самоотверженному служению, к деятельности на благо общества. Про собрания у Ярошенко такое невозможно сказать.

От «Курсистки», появившейся в 1883 году, веяло духом протеста. Среди его творческих работ— эскизы и рисунки. В очерке про литейный завод рассказывается, между прочим и о том, как «глухарь», когда представится случай, вылезает из котла, где только что, скрюченный, сидел под ударами. Это чувствуется даже в записке, посланной Максимову с приглашением: «Я сижу дома один Нам никто не помешает действовать и мы можем вдоволь поработать».

Член Товарищества передвижных художественных выставок, с 1876 – один из его руководителей, после смерти Крамского (1877) стал его идейным преемником. Примерно так же отозвался о «Слепых» рецензент «Петербургского листка»: «После бывших на выставке картин того же художника настоящая картина — шаг вперед». Склоненная голова «подпирает» верхний, низко обрезанный ее край и без того узкий холст перегорожен углом стены слева, что, казалось бы, противоречит «правильной» композиции, но вносит дополнительную остроту в напряженный предметно-пространственный конфликт. – На качелях (1888), В теплых краях (1890), Песни о былом (1894). Уже на следующий год, на XII Передвижной выставке (1884) внимание публики привлекла картина Ярошенко «Причины неизвестны» (не сохранилась).

Однако его кисти принадлежат и более мажорные и умиротворенные образы народной жизни среди последних наиболее популярна картина На качелях (1888, Третьяковская галерея). Год 1894-й был, кажется, годом наибольшей близости двух искателей истины. Северный Кавказ для большинства жителей средней полосы был тогда краем неизведанным. Декабристы хорошо знали жизнь крестьянства, но только с внешней стороны. Конечно и ярошенковские «субботы» — не ученые заседания. Гаршин не увидел этого, не мог, не должен был увидеть, а Ярошенко видел.

Легко допустить, что появившийся в доме Ярошенко, один из любимых художников и к тому же военный человек (в ту пору уже генерал в отставке), оказался в числе первых слушателей статьи. Кухня. Соловьев, в самом деле, частый посетитель «суббот», в Кисловодске он тоже гостит. В 1897 году к Толстому приехал молодой французский журналист Андре Бонье, напечатавший затем в газете «Temps» серию очерков «Неделя в Москве. Ее некому пожалеть, об ней некому помолиться — все бросили. Обсуждался вопрос об отдаче участников студенческих беспорядков в солдаты.

В глазах «Студента» 1886 года нет ни прицельной сосредоточенности, ни стальной решимости «Студента» 1882 года, но «Студент» 1882 года в творчестве Ярошенко, как и в самой действительности, продолжается не благодушным «Юношей», а «Студентом» 1886 года. Гаршин вспоминает Пятую передвижную: «Семейный раздел» Максимова, «Получение пенсии» Владимира Маковского, «С квартиры на квартиру» Васнецова, «Чернолесье» Шишкина и «Украинскую ночь» Куинджи, портреты литераторов Григоровича и Потехина исполненные Крамским и Ге, «Сумерки» Ярошенко. Именно её приобретение натолкнуло владельцев на строительство схожего дворца в Росси. Через открытие курсов, а позднее – через «терпимость», царизм получал повод для торга с буржуазией и либеральных заигрываний.

Важнейшим искусством для того положения, «пока народ безграмотен», Ленин считал кино. В скованности и неподвижности лица и тела, в напряженном n неподвижном взгляде не столько неспособность двигаться (болезнь), сколько самообладание, воля, умение и привычка целиком сосредоточиваться на главном (личность). Окончил Михайловскую артиллерийскую академию (1869), служил на Петербургском патронном заводе. Был членом (с 1876) и одним из руководителей «Товарищества передвижников». Замысел портрета наводит на размышления. На знаменитой картине «Портрет няни» изображена сельская учительница из Степановского-Павлищево некая Докукина.

Ведь против чувств все обстоятельства, а против сущности всё существование. Наконец, писательница Стефания Караскевич (Ющенко), попавшая в квартиру на Сергиевскую курсисткой и многие годы проведшая в доме Ярошенко, рассказывая о «субботах», опять-таки обобщает: «Слова нет, среди этих людей бывали те, кого прельщала мода — тщеславная возможность погреться в лучах знаменитости. «Обстановка» — реторты, колбы, трубки — это часы, дни, недели поисков, бессонные ночи, утра, полные надежды, счастливые вечера, когда заработано право сделать выводы. Давайте посмотрим на обувь. Туберкулёз оборвал жизнь и той, которая послужила прототипом главной героини картины. Их имущество и преподавательский состав передавались во вновь формирующихся или уже существующие высшие образовательные учреждения Республики, в которые вёлся «приём обучающихся без различия по признаку пола».

Стасов объявил «На качелях» лучшей (вместе с «Заключенным») картиной Ярошенко. Вторая записка о распространявшихся в списках запрещенных произведениях Л. Н. Толстого: «Если можно, Владимир Григорьевич, пришлите с подательницей этой записки рукопись. Уцелели две касающиеся «суббот» записки Ярошенко к другу и помощнику Л. Н. Толстого, Черткову. То, что осталось от ее пышного шляхетского гардероба.

«Крестьянский вопрос» (если исключить литературу, которая помогает художнику, но не дает главного — зрительных впечатлений) был знаком Ярошенко по городу, по Петербургу, виделся ему «на петербургском фоне». Мучившая совесть мысль о долге была немаловажной в тогдашней поэзии, прозе, публицистике, но тогдашние читатели обнаруживали ее и там, где она не была ведущей, где ее вовсе не было, обнаруживали и ставили «во главу угла». Как бы то ни было, хрупкость и женственность были сохранены и в окончательной версии. Может быть и он разделил бы участь многих представителей своего сословия, о которых поведал Ярошенко в картине «Заключенный».

Знаменательно, что именно к нему обратилась редакция журнала «Артист» с просьбой исполнить для воспроизведения портрет Ге и Ярошенко сделал портрет пером. Благодаря ней сохранились остатки интерьеров – в основном потолочные плафоны с различными геометрическими фигурами. Первым среди русских живописцев Ярошенко представил образ заводского рабочего, показав его не только жертвой изнуряюще тяжелого труда, но и новой могучей социальной силой. Описание «вторников» Лемоха сменяет несколько страниц, посвященных Репину: «У Ильи Ефимовича Репина дни менялись и гости были не постоянные. Но для создания истинного художественного произведения, кроме таланта, «дара внимания», по мнению Толстого, нужны также: правильное, то есть нравственное отношение автора к предмету ясность изложения или красота формы (что одно и то же) наконец искренность, то есть непритворное чувство любви или ненависти к тому, что изображает художник. Его не сломать, не переиначить, он «весь такой» и «всегда такой», целен и естествен в камере, в одиночке, он не должен бодриться, сосредоточиваться, он продолжает жить, как жил, лишь в иных «заданных» условиях. «Слепые калеки под Киевом» не выбивались из общего русла передвижничества.

Черткова, которую прекрасно знал Ярошенко. «Студент» – схудожника Филиппа Антоновича Чирко или, как его звали, Чирка, который оставил великолепные воспоминания о жизни в дореформенной академии. «Типичный студент»: хотя не сжат пружиной, сидит свободно и кулаком не грозит и руку за пазухой не держит, а все же непременно «вроде бунтовщика, революционера». Незадолго до конца истории Высших женских курсов им пришлось пережить непростые испытания.

Это была бы Стрепетова, но это была бы «не вся» Стрепетова, а лишь Стрепетова в такой-то момент, в такой-то роли — «общий характер» не выявился бы в таком портрете. Картин с названием «Курсистка» у Ярошенко две, они очень похожи по композиции, но имеют разные цветовые решения. Он пришел к передвижничеству, «полный бодрого, сознательного чувства». Но приложение к жизни очень определенного вопроса делало Толстого человеком очень современным, поворачивало его к современным событиям, требовало их оценки, а художественная мощь Толстого превращала его творения в «замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши» (ЛенинВ. И.

Висели большие картины в золоченых рамках, несколько картин Ярошенко, брата Василия Александровича, «Извержение Везувия» и еще одна картина – старинная: «Аввакум приносит в жертву Исаака». Мысль о неоплатности долга в конце концов подвигает Рябинина отложить живопись, чтобы учительствовать в деревне (Дедов отправляется в заграничное путешествие). Михайловский писал, как много значила для русского искусства, для передвижничества «устная пропаганда» Ярошенко: «Высоко образованный, глубоко убежденный, обладавший притом своеобразным прекрасным даром слова, он сделал для русского искусства гораздо больше, чем это может казаться людям, не знавшим его лично.

Установка Ярошенко не на портрет определенного лица (Чирки), обобщенный и типизированный, а опять-таки на «портрет сословия» (значение прототипа в данном случае лишь самое подсобное). Через несколько лет в Париже вышла книга Андре Бонье «Заметки о России». Ярошенко отделался разжалованием из ефрейторов в рядовые, снижением балла по поведению, лишением отпуска, но десять дней в одиночке карцера под строгим арестом он просидел и на допросы его ежедневно водили («будучи вызван в Комитет, воспитанник Ярошенко явился в оный улыбающимся», — отмечено в протоколе) и товарищей он не выдавал — упрямо признавал виновным лишь одного себя («несмотря на трехкратные убеждения г. директора корпуса») и судьба его при этом была для него не ясна — знакомый с уставами, на милость он никак не мог надеяться.

Беседы, молчание, картины, шахматы, чтение были не уходом от труда — скорей, переходом от одной части труда к другой, осмыслением того, что сделано или того, что сейчас предстоит сделать подчас сама беседа, книга, картина, шахматная партия давали новый поворот мыслям, открывали новую область приложения сил. ЯРОШЕНКО, НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1846–1898), русский художник, мастер социального жанра и портрета в духе «передвижников». Ярошенко, рассказывают, послушался Крамского и сейчас же принялся за новую картину. Кушетка, на которой она жила, была совсем пустая. Н. Ярошенко. Сюжет картины найден сразу. В споре о портрете Стрепетовой Суворин хочет доказать Крамскому, что понятая и представленная в портрете сумма характерных признаков — как раз и есть преднамеренность, умысел, тенденция.

Но такой подход к оригиналам Ярошенко и других художников прошлого потребовал бы «ноток критического отношения» едва не в каждом созданном ими портрете. «Не будучи религиозным человеком, — объясняет исследователь, — Ярошенко не видел, однако, реакционной сущности взглядов философа-мистика — недаром Соловьев был частым посетителем ярошенковских суббот». Ярошенко иллюстрировал это время как в сосредоточенных иногда очень характерных и даже значительных этюдах-портретах, так и в несколько сентиментальных и уж больно плохо исполненных картинах». Но ему понадобилась «обстановка». Её некому пожалеть, об ней некому помолиться – все бросили. Юноша, призванный воплощать «молодое», оказался слаб и неубедителен.

Через год после появления ярошенковского «Кочегара» в «Отечественных записках» был напечатан рассказ Гаршина «Художники». В великом писателе и моралисте Толстом художник подчеркивал черты общечеловеческие образ несколько снижается до «нас с тобой». А потом к крылам здания шли комнаты детей и моя комната. В конце XIX века фрондирующая столичная шляхта и отдельные представители промышленно-торговых кругов могли доставлять необходимые суммы Фонду Высших женских курсов. Отец получился крупнее, характер более цельный. Товарищество на дипломатию отвечало дипломатией.

Если мысленно убрать с холста ту или иную группу, особой потери для общего не чувствуется. «Как в этой маленькой столовой уместится такое множество гостей, это знают только гостеприимные хозяева — Николай Александрович и Мария Павловна да еще так озабоченная сейчас добрая матушка Марии Павловны», — писал Нестеров. Это позволяло государству «не разводить нищету», как говорили, так как те, кто выучился «на медные деньги» своих родителей, помнили о своих многочисленных братьях и сестрах, о своих родителях и никогда сироты, например, дети вдовой сестры, не оказывались на улице. «Теперь, когда я смотрю в то далекое прошлое, — пишет Караскевич, — мне сдается, что строгое мерило, прилагавшееся ими к людям и делам, было несколько узко», но (объясняет она) время было темное, годы сплошных сумерек, обыватель привык до ужаса ко всякому насилию и беззаконию — в такое время-безвременье строго соблюдать границы должного было великим и трудным делом, а именно границы должного в жизни и творчестве строго блюлись всеми, кто был близок к кружку Ярошенко. Липовая аллея вела к усадебному дому и в парк, разбившийся вдоль реки Теча. Но и он как будто наталкивается на враждебную студенту преграду.

Курсовым преподавателем был М. М. Ковалевский. Портрет исполнен с большим чувством («особенно любовно», как выразился один критик) когда он появился на выставке, его хвалили, находили в нем «рембрандтовское». Эта картина стала первым изображением учащейся русской женщины. Не случайно сочинения Владимира Соловьева, как и сочинения Льва Толстого, было запрещено читать публично, в частности на заседаниях Общества любителей российской словесности, а на письмо Соловьева о травле его работ и запрещении издавать их Александр Третий наложил резолюцию: «Сочинения его возмутительны и для русских унизительны и обидны». «Каждый его шаг в разнообразных сферах духовной жизни, — продолжает Кони рассказ о Спасовиче, — был проникнут внутренним смыслом и всегда, так или иначе, направлен к пробуждению в окружающих идей и представлений, в которых сказываются лучшие стороны человеческого духа и без которых жизнь образованного человека была бы тяжелым бременем», — ради этого и написаны лучшие портреты Ярошенко восьмидесятых годов и между ними неведомый нам портрет Спасовича.

Въезд в усадьбу был оформлен двумя пилонами со скульптурами оленей. «Тем не менее, — замечает неблагосклонный критик, — странная картина очень нравится многим из публики». В советские времена была начала реставрация усадебного комплекса.

Приглашенный супругами Ярошенко отдохнуть и подлечиться, Нестеров застал на кисловодской даче Черткова с семьей, семью историка Соловьева, группу профессоров-врачей «и кое-кого еще». Сотрудница Менделеева, рассказывая о нем, припоминает афоризм: «Гениальность — это просто из ряда вон выходящая неутомимость в труде». Ярошенко Николай Александрович (1846, Полтава – 1898, Кисловодск)Художник, рисовальщик. Родился в Полтаве в семье военного.

Ярошенко видел Менделеева оживленным и мрачным, беседующим, молчаливым, задумчивым, спящим, он видел Менделеева за чаем, за чтением, за шахматами, на открытии выставок и у себя на «субботах», он путешествовал с Менделеевым по Кавказу (из Минеральных Вод, через Владикавказ, по Военно-Грузинской дороге, в Тифлис и Баку), видел Менделеева на горных перевалах, среди скал, близ мчащихся по острым камням прозрачных рек и пенящихся водопадов, на морском берегу, на ярких восточных базарах, между красными, желтыми, зелеными, оранжевыми холмами сваленных прямо на землю овощей и фруктов и в тесных лавчонках, где на прилавках пестрели узорами ковры и шелковые ткани, — возможностей пооригинальничать, написать портрет с претензией было предостаточно, — он написал Менделеева в старой университетской лаборатории, лишний раз напоминая всем, что Менделеев — химик (иных это чрезвычайно раздражило). Ярошенко призывает Черткова, горячего проповедника толстовского учения о добре и справедливости, «с большим доверием относиться к лучшим сторонам человеческой натуры а то ведь жить иначе будет трудно и нечем будет дышать». Историки до сих пор спорят о точной датировке строительства главного дома. И здесь любопытно еще раз обратиться к книге Александра Бенуа. У героини основного варианта картины можно увидеть другие размышления.

Некоторые критики упрекали Ярошенко в идеализации изображенных лиц. В «молодом художнике» угадывается Ярошенко. Окончил Михайловскую артиллерийскую академию в Петербурге (1870), служил в Арсенале, в 1892 вышел в отставку в чине генерал-майора. «Всюду жизнь» — высшая точка в творчестве Ярошенко потому, что — вне зависимости от рассуждений и доводов биографического, общественного искусствоведческого порядка — именно эта картина стала для большинства зрителей, современников и потомков, главной картиной художника. «Менделеев в мантии» потянул за собой ничем на него не похожий портрет Менделеева в лаборатории. В эти дни Толстой ищет возможности напечатания недавно завершенной антивоенной статьи «Тулон» (в окончательном виде озаглавленной «Христианство и патриотизм»).

Почти перекрыты оказались и все пути получения пособий на обучение. Дети эти, как жеребята в табуне, жались между арестантками». «Христос в пустыне» не только прославил Крамского как художника, картина стала живописным подтверждением его права занимать в русском искусстве ведущее место художника-мыслителя, художника-гражданина. Следы ее абсолютно затерялись в необозримых архивах военного ведомства. Рассказ «Чем люди живы», тоже написанный во имя утверждения учения, привлекает выведенными в нем образами простых людей их словами и поступками их взглядами на жизнь и отношением друг к другу множеством реальных — нередко жестоких — подробностей.

На Передвижной выставке 1892 года Ярошенко покажет картину «Мечтатель»: пожилой человек задремал за письменным столом, стол завален бумагами и книгами, на лице человека счастливая улыбка — усталость победила его после многих часов напряженной и желанной работы молодая женщина вошла в комнату и, стоя у двери, добро и нежно смотрит на спящего. Один из них — Николай Ярошенко. За десять лет заводской жизни Ярошенко насмотрелся на «глухарей» — и на тех, чья грудь заменяла наковальню и на тех, кто часами безостановочно (иначе заклепка остынет) взмахивал и бил тяжелым молотом, лишь перекидывая его время от времени из правой руки в левую и обратно и на тех, кто, по выражению тогдашнего журналиста, работал «в четвертой стихии — в огне, в адском жару, среди раскаленного и расплавленного чугуна и железа и в воздухе, постоянно наполненном дымом, чадом и искрами». Есть, конечно, различие и в лице, волосах, бороде и в позе, хотя Соловьев и у Крамского — в кресле, заложив нога на ногу это одна из характерных поз Соловьева — в мягком кресле и нога на ногу (сразу бросаются в глаза его острые колени и вместе вся его высокая худая фигура). Характерно, что его моделями всегда являются люди, духовно ему близкие (портреты художников И. Н. Крамского, 1876 В. М. Максимова, 1878 И. К. Зайцева, 1886 Н. Н. Ге, 1890 писателей Г. И. Успенского, 1884 М. Е. Салтыкова-Щедрина, 1886 А. Н. Плещеева, 1887 В. Г. Короленко, 1898 и др. ). Позднейший отзыв, думается, характеризует отношения ученика и учителя не только в давнюю пору посещения вечерних классов (здесь, конечно, сказалось и дальнейшее общение художников и месяц на Сиверской, в частности), но память о рисовальной школе, вера в умение учителя вникнуть в натуру каждого, в решающее время выбора побудили Ярошенко отправиться «за благословением» на Сиверскую — к Крамскому. Высшие женские курсы находились под постоянной угрозой запрета.

У Репина та же цепочка, но каждый из «Бурлаков» своеобычен и неповторим, каждый — необходимейшая нота в созвучии. Вот если бы художник раздвинул рамки своей картины, мягко стелет критик, показал бы тут же, на перроне, еще какие-нибудь группы, свободные и жизнерадостные, например, «сияющих счастьем» новобрачных (. ), тогда мы и впрямь, увидели бы, что «всюду жизнь». Толстой уже видел «Распятие»: Ге показал ему картину, когда по дороге в Петербург на несколько дней останавливался в Москве. Само появление на выставке такого «Студента» в такое время немало значило для современников. Не потому, что их стало меньше, а потому, что зрителей стало больше.

Несколькими годами раньше Крамской написал его, Суворина, портрет. С этим знанием уместно обратиться к самой картине. Хитрость в том, что, «раздвинув рамки», художник лишь подтвердил бы, что в России живут рядом злодеи, которые «довели себя» до решетки (о ярошенковском «Заключенном» критик так и говорит: «довел себя человек») и люди, «сияющие счастьем», что злодеи — несчастное исключение, а не вся Россия, запрятанная в арестантский вагон. Академия вела тайные подкопы и Товарищество ощущало эту глухую возню.

«Все они, — пишет о глухарях автор очерка, — имеют вид ненормальный, все сухощавы измученны, желты, но зато все, по-видимому, бодры, у всех груди богатырские, руки жилистые и мускулатура вообще сильно развита». К искусству передвижников привлекает людей могучее чувство сопричастности.

В Варшаве такие были в моде в начале 1870-х, картина изображает время куда более позднее. «Вы говорите: Это безобразно. Письмо написано в дни большой распри среди товарищей-передвижников, Ге и Ярошенко разошлись во мнениях, но «дикарь» — не оскорбление, не бранное слово, сорвавшееся с языка в пылу спора, вообще не грубость в устах Ге, которому резкость речи не свойственна, «дикарь» — обозначение жизненной позиции: человек в известном отношении духовно не образованный, не развитый, далекий от истины «дикий» — не обработанный, не возделанный прикосновением истины. Здание купальни также не сохранилось. «Менделеев в мантии» оказался как бы подготовкой к новому портрету, начатому, видимо, сразу следом за ним. Слог ответа не скрыл от академических властей его сути.

Стремительно шагал Перов: появились и «Сельский крестный ход» и «Чаепитие в Мытищах». В 1860-е частным образом занимался у А. М. Волкова. По наружному виду – какой-то гермафродит, по нутру подлинная дочь Каина. На самом деле существуют два варианта «Курсистки» и оба написаны после беседы с Крамским, причем различия между этими вариантами нельзя назвать существенными.

Изображая их, передавая их напряженную внутреннюю жизнь, художник раскрывает и свой душевный мир. Лучшим в портретной галерее Ярошенко является Портрет актрисы П. А. Стрепетовой (1884). Но замечательно: рисовальных вечеров у Ярошенко никто не вспоминает, никто вообще не вспоминает «суббот» семидесятых годов и по составу гостей и по обстановке и по разговорам «субботы» Ярошенко, как сохранились они в частых упоминаниях и немногих описаниях участников, неизменно относятся к восьмидесятым годам. Студенты жили своей особой жизнью. Усадебный быт запечатлен на других полотнах. Идеал «презренного времени», как виделся он «хищникам, предателям, пустосвятам и проститутам», — есть «человек, приведенный к одному знаменателю».

И предложил выход. У меня теперь Мясоедов и мы бы прочли сегодня. Лев Николаевич признался, что не любит Васнецова. Николай Ярошенко находится здесь на полпути. Из фонда добровольных пожертвований Высших женских курсов много не распределишь.

Это интересно для сведения, но не так-то уж и важно: «Курсистка» в той же мере не портрет Чертковой, в какой «Студент» не портрет художника Чирки. Хороший пространственный символизм, совпадающий с ходом истории. Одними из наиболее известных столичных Высших женских курсов были те, которые по фамилии первого директора К. Н. Бестужева-Рюмина звали «Бестужевские Курсы». Ярошенко прислушался к критике и решил исправить работу. Как нигде, пожалуй, в «Студенте» активен лаконичный упругий контур, ограничивающий интенсивное по тону пятно фигуры, сдерживающий ее энергию и оттого сам приобретающий скрытую силу. Похоронили художника в Кисловодске близ Собора Николая Чудотворца, недалеко от «Белой Виллы».

Я сознательно пишу слово кружок Была одна черта, характерная именно для кружка. В качестве ярчайшего примера такой «тюремной сцены» приводится «Всюду жизнь»: «Невинное создание бросает за решетку крошки хлеба голубям». Главной фигурой процесса стал рабочий Петр Алексеев.

Но главное отличие — взгляд. Победоносцев, как и новоназначенный министр народного просвещения Делянов, считал студентов «толпой извергов и негодяев». Потому работе – день, труду – вечер. Занятия впервые приостанавливались по причине полного отсутствия финансирования.

Большую часть жизни художник жил во времена, мало способствующие борьбе за социализм. Боборыкин писал, что «Заключенный» имел «наибольшее право на интерес публики»: «Исполнение не хуже мысли. Её бодрая поступь свидетельствует о её решительности и даже упрямстве в своем выборе. Среди работ Ярошенко есть портрет, который принято считать этюдом к «Заключенному»: молодой человек с волевым, смелым лицом, высоко подняв голову, внимательно смотрит вверх. Он писал о «симпатиях и антипатиях, крепко осевших на дно человеческого сердца под впечатлением жизни и опыта», о живущей в художнике «страшной потребности рассказать другим то, что я думаю».

— спрашивает Ярошенко. Но ничего из акварельного в новый портрет Ярошенко не берет. «Если бы Ярошенко оставил потомству только два изображения – «Курсистки» и «Студента» – и то, он по праву мог бы быть назван художественным летописцем своей эпохи» М. Неведомский. Человек не утратил идеалов, он мечтает, он видит дальние миры. «Распятие» сильно взволновало Льва Николаевича, он расплакался и повторял: «Так оно и было Так оно все и было» Вряд ли Ярошенко избежал расспросов Толстого о Ге, о «Распятии», вообще о выставке. Идя от эскиза к картине, Ярошенко уходил от черт «преступности» в изображенных лицах.

Современники называли его совестью художников. «Здесь преобладал элемент семейный», — рассказывает она о «вторниках» Лемоха, явно противополагая их только что описанным собраниям у Ярошенко: «Вторники походили на все петроградские журфиксы».

Поскольку о таком варианте ничего не известно, предположение остается догадкой. Еще для гостей был флигель. Некоторые рецензенты обвиняли ярошенковские портреты Стрепетовой и Глеба Успенского в «психозе», тем более, что пошла мода на «психоз», на «сумасшедшинку» в литературе, на сцене. И если не всякий день, то через день уж обязательно приходится вставать ни свет ни заря и, не глядя на погоду, тащиться в Петербург, на службу (отпуск, судя по служебным документам, ему вообще положен в августе — сентябре). — о бесталанности художника, но уж ни один отзыв не обходился без упоминания о «тенденции» — о современной жизни и отражении ее в ярошенковских полотнах.

Оставив там молодую жену, художник месяц писал этюды в Сванетии. Дабы «сгладить те внешние проявления деятельности Товарищества, которые могут дать повод думать людям несведущим о существовании розни между художниками и Академией», а также «давая себе роль нравственного и усердного помощника Академии», Товарищество соглашалось открывать свои выставки одновременно с академическими, но в отдельных залах, с отдельной кассой и каталогом. Суворин почти дословно пересказал в «Новом времени» слова Крамского, но не спешил согласиться с ним. Он был художник наследственный. Упоминания о «субботах» в немногочисленных мемуарных очерках о Ярошенко, в переписке современников сохранили дорогие подробности, штрихи и черточки, за которыми видится цельная картина.

Одновременно здесь бывали «разоблачители масонского заговора» Николай Свитков (Степанов). В этой установке — торжество «реализма в приемах», за который упрекали портрет, написанный Ярошенко, те, кто ожидал увидеть на холсте канонизированного Толстого, «святого без слабостей» и который роднит искусство Толстого и искусство Ярошенко. Толстой, написанный с уважением, но без преклонения перед «пророком» и «учителем». Кавелинское «и так и этак» переносится и на «молодого художника», который соглашается и не соглашается с автором и предназначен в нужный момент подбрасывать автору реплики для развития проповеди.

Особого рода тревожная, «совестная» экспрессия животворит лучшие портреты работы Ярошенко (П. А. Стрепетова, 1884, там же Г. И. Успенский, 1884, Картинная галерея, Екатеринбург Н. Н. Ге, 1890, Русский музей, Петербург). Ге всегда торжественно, как архиерея, принимали на Сергиевской, а туда «чужим» вход был заказан. Несмотря на детали могущество общего характера выступает более всего». Даже набор восточногерманиских курсов по «Капиталу» в 2008 году был меньше, чем 50-60 человек, не говоря уже об участии и, тем более, активном участии именно слушательниц курсов. Пасмурный денек, неяркая зелень травы, темная туманная полоска леса вдали, дождь недавно прошел и скоро непременно заладит снова фигура художника написана необыкновенно просто, естественно, в полном и абсолютном согласии с пейзажем, в ней передана способность художника как бы вобрать в себя окружающую природу и самому раствориться в ней. Художник пишет образы представителей масс и образы участников освободительного движения. Портреты были на выставке, когда правительство постановило закрыть «Отечественные записки», журнал, в котором Глеб Успенский был одним из главных сотрудников, — Глеба Успенского журнал («единственный орган, смелый и честный защитник прав русского человека», — говорилось об «Отечественных записках» в прокламации, выпущенной московскими студентами).

Для Ярошенко-отца жизненный путь сына благоприятно начался в тот ясный осенний день 1855 года, когда мальчик впервые надел темно-зеленый фрачный мундир с короткими фалдами и белыми погонами, украшенными вензелем «ПП» — Петровский Полтавский кадетский корпус (отец исправлял в корпусе существовавшую там должность полицмейстера). Зрителям нет дела до дипломатического равновесия. Невозможность взглянуть на логику освобождаемого класса «изнутри» мешала всем деятелям предшествующей эпохи от Павла Пестеля до Симона Боливара.

Легко себе представить, что ожидало бы «бунтовщиков» десятью годами раньше, при покойном императоре Николае Первом. И все, кто увидел его в этой роли, сразу вспомнили о портрете Ярошенко. Родился в Полтаве 1 (13) декабря 1846 в семье военного. Конечно, не без влияния учителя в альбомах юноши Ярошенко появились карикатуры и юмористические наброски — типы, сценки — по большей части из хорошо знакомой ему кадетской и юнкерской жизни.

Ежегодно музей посещают до 20 тысяч человек10. Толстой доказывал «безумие милитаризма» и гонки вооружений, утверждал, что военные приготовления правительств противостоят интересам большинства людей на земле. Но Ярошенко не умел «и так и этак».

Он закончил военное образование в 1870 году. Считалось также, что на Духов день русалки выходят из водоемов и бегают по полям. Интересны не только интерьеры, но и посетители усадьбы. В письмах Ярошенко к Черткову нет исповедей, покаяний, душеизлияний, вглядывания в себя и жажды исполниться «истинной веры».

Родился он в Полтаве. Она словно прицеливается, выглядывая из-за колонн. Возле картин Ярошенко современники никак не могли удержаться в рамках разговоров и рассуждений о «живописном элементе» и хотя многие отзывы не обходились без упоминаний о «живописном элементе», без того, чтобы не сказать о слабости этого «элемента» в произведениях Ярошенко, без того, чтобы вообще не сказать о неумелости или — злее. Ивану Кондратьевичу Зайцеву ко времени встречи с Николаем Ярошенко минуло полвека.

Общество, созданное для борьбы с Товариществом, «задумало удивить мир», но «грустная выставка, бедное Общество». Жил преимущественно в Петербурге и Кисловодске.

Говорят, что И. Крамской, увидев первоначальный вариант картины, сказал, что она «не оттеняет всего значения женского движения»: девушка слишком нежная и хрупкая. Конечно, плечи, придавленные непосильной работой, тяжелые руки, опустившиеся на минуту-другую, в лице, в глазах тревожный, необходимый вопрос, которого он не умеет высказать, но при том — сила огромная. Сила «Заключенного» не в том, что он не знает этих чувств, а в том, что, несмотря на них, остается самим собой.

Среди воспоминаний о писателе есть короткий словесный портрет молодого Щедрина: «Лицо моложавое, бритое, немного мальчишеское, скорее незначительное, кроме большого, открытого лба и упорного взгляда». Здесь мы упираемся всё в ту же «тайну декабристов». Профессор Петербургского университета А. Н. Бекетов вспоминал: «Обыски производились не только на дому, но даже на улицах. «Все это было ему ни к чему», — говорилось в статье. «Студент» звучал на выставке резкой нотой протеста.

Но в портрете Ге, написанном Ярошенко, тоже чувствуется «столкновение двух начал». «Дикарь» в устах Ге сродни его же определению человека — «глупый», поскольку и «глупый» для Ге означает не лишенный ума, а не познавший истины: «Нет злых людей, а есть только глупые».

В высшие учебные заведения секретно рассылались списки лиц, которых запрещено было принимать туда «за вредное направление образа мыслей». Он писал о постоянно тревожащей его острой потребности — «идти, заступаться, жертвовать», «жить для чужих», «приносить ближнему пользу», «отдать душу за обиженного человека» — исповедальные признания, призывы рассыпаны на страницах его рассказов и очерков. Были писатели и не бесталанные имена которых не упоминались. Вера Засулич писала, что правительство, преследуя молодежь, способствовало пробуждению в ней революционного протеста: самые впечатлительные и правдивые из молодых «разрывают с обществом, составляют себе идею общего блага и идут бороться за него, не считая ни жертвы, ни сил, отбросив всякие помышления не только о выгодах, но и о самой жизни».

И снова долгие, заполночь, разговоры и в них все, что волновало современную жизнь и все, чем современная жизнь волновала людей известного круга: «Каких жгучих вопросов там не было затронуто и решено теоретически. » — вспоминает Нестеров. Могучий, великолепной лепки лоб пронзительные глаза под седыми кустиками бровей простота черт, будто наскоро, но крепко и точно вырубленных топором большая седая борода, на редкость не благостная — что-то общее с обликом Льва Николаевича Толстого (в ту пору еще не написанного Ярошенко), не в частностях общее, а в целом. Колыска». Он унёс жизни многих выдающихся людей того времени: Николая Добролюбова, Леси Украинки и самого автора картины «Курсистка». Замысел «Слепых» потерял откровенную остроту, но в чем-то стал глубже, значительнее. Но это были беспорядки в военно-учебном заведении и причиной их называлось «неудовольствие против батальонного командира», воспитательные действия которого были «превратно поняты».

А сам Ярошенко. Ярошенко не послушался Крамского или хотел послушаться, да вышло все равно по-своему. Ещё в начале 1850-х годов в Российской Империи официальной проекцией учения «Православие.

Закрывались студенческие читальни. Вокруг женского вопроса шла упорная полемика, устная и в печати. Среди прочих университетских городов возможность организации Высших женских курсов была открыта в 1876 году и для Варшавы.

Это — не репинские «Бурлаки», которых Ярошенко, работая над «Слепыми», явственно держал в памяти. Текст речи, тайно отпечатанный, разошелся по России во множестве экземпляров. Все фигуры несут, в конечном счете, одну смысловую нагрузку. Казалось именно Ярошенко должен был потянуться писать не «склянки», а лицо Менделеева.

Толстой начал работу над «Воскресением» в декабре 1889 года, через год с небольшим после появления ярошенковской картины на Шестнадцатой передвижной выставке. В музее находятся документы, связанные с жизнью и деятельностью русского художника-передвижника Н. А. Ярошенко (1846—1898). Он страдал от того, что для другого — радость: когда картина «помимо воли», словно сама по себе пишется, когда сюжет сам по себе развивается, герои сами действуют, когда все в ней «помимо воли» художника начинает жить само по себе.

Выставить под крики об «извергах и негодяях», под громогласные требования «обуздать» студенчество. Мир в душе (да и был ли. ) «отравлен» отсутствием духовной близости с детьми, энергичной «заботой» Софьи Андреевны, чтобы детей не коснулась «эта зараза», то есть учение главное же, уясняя себе положение свое, своих последователей, людей близких по духу, по мировоззрению, Толстой, как всегда, беспощадно правдив: «Приготовились к делу, к борьбе, к жертве, а борьбы и жертвы и усилий нет и нам скучно» (записал он в дневнике 21 апреля 1894 года — в самый разгар работы над портретом). Александр Иванович Эртель читает вслух не пропущенные цензурой сказки Салтыкова-Щедрина.

Вера в могущество добра и силу любви к жизни, внимание к «униженным и оскорбленным», стремление открыть лучшие стороны во всяком человеке — никак не отличительные черты именно толстовского мировоззрения. Художник-интеллигент, «Нива», 1917, 29. Она почти всегда была темная. Скорбь эта слишком сильно отразилась на его лице и придавала ему какое-то своеобразное выражение, которое и заставляло страдать всех, кто любил Г. И-ча или даже видел его впервые и невольно тянула к себе, возбуждая страстное желание заглянуть в эту больную душу и присмотреться к боли, которой она страдала. И вроде бы сама собой. Известен как жанрист, портретист и пейзажист.

«Сохранился рисунок Ярошенко – ночное вторжение жандармов. Слова Крамского, что Ярошенко «не сможет захотеть» писать по-другому, объяснялись в статье как осознанное, нарочитое пренебрежение формой, как «замечательный ответ всем тем, кто хотел бы видеть больше живописности, живописного шика, смакования широких мазков, ярких пятен и богатой фактуры на полотнах Ярошенко». Но карикатуристом Ярошенко не станет и дело не в способности к рисованию карикатур. (Так Толстой, глубоко и нежно любя Чехова, человека и художника, твердил, что Чехов далек от познания истины, что «и Чеховы и Золя и Мопассаны даже не знают, что хорошо, что дурно», что «и Репины и Касаткины и Чеховы» не понимают, «что есть истинно прекрасное и что условное»).

Жизнь Анны Константиновны Чертковой (Дитерихс) тоже была оборвана прежде срока туберкулёзом. Дружба с Глебом Успенским у Ярошенко давняя — началась, видимо, еще в волковском кружке. Иногда выставляет их рядом. и портрет превосходный и личность очень интересная и крупная».

Мария Заболоцкая вспоминала в 1926 году: «В Степановском были удивительные комнаты. Одновременно с «Юношей перед экзаменами», в 1886 году, Ярошенко выставил «Портрет молодого человека» — зрители, как и того, прежнего, у стены, сразу окрестили его «Студентом». Зайцев, махнув рукой и на балл и на милости, принялся учить кадетов азам. На вопросы Толстого, считает ли он эти обряды нужными или нет, любит ли он их или ненавидит, художник отвечал, что его дело — изображать жизнь, «то, что есть», а не то, что «хорошо или дурно». Но они были только случайными, мимолетными посетителями кружка Ярошенко.

В ней доказывалось нечто прямо противоположное: Ярошенко «вступил на путь художника во всеоружии профессионального мастерства». Тут для него, кроме взгляда на искусство, наверно и личный вопрос. Потом малая светлая гостиная, потом библиотека.

Ярошенко и Гаршин увидели «глухаря» по-разному. Определённое правовое положение было лишь необходимым условием деятельности курсов. К тому же, картина показана на портрете лишь подмалеванной.

Не в пример недогадливым критикам, «ломавшим голову» над содержанием картины, Третьяков писал Репину: «Ярошенко картина по идее мне нравится, но не вышла». На картине изображен один из серых петербургских дней». Стипендий не существовало, поскольку женское образование было платным. И молодую жену он целый месяц держит на сырой, холодной даче (где, правда, жадный на всякое новое лицо Крамской не упустил случая сделать ее портрет). Его жена, М. П.

«Тюремные сцены, так часто встречающиеся в новейшей русской живописи», упомянуты в связи с «самыми мрачными страницами Воскресения». Этот, задумчивый и радостью засветится и улыбнется ласковой улыбкой и слезу прольет над страданиями народными и сделается, должно быть, хорошим врачом, словесником или адвокатом, но как он вял, непритягателен, как единичен, хотя несомненно таких «юношей перед экзаменами» было во сто крат больше, нежели тех, похожих на стальной клинок, державших экзамены на сходке, в уличной перестрелке, в Литовском замке, на эшафоте. Гёте замечал о таких ситуациях, что в них «открываться новый орган» человеческой деятельности. Квартира на Сергиевской стала просторней за счет кисловодской усадьбы — главной дачи и нескольких белых домиков рядом, зимние «субботы» на Сергиевской сменялись летними встречами в Кисловодске, сергиевская столовая «продолжалась» вместительным дачным балконом, расписанным в помпейском стиле.

Ему нужен был мастер им безусловно признанный, судья, которому бы он всецело доверял, человек искусства, поклоняющийся той же святыне, что и он, с тем же, что и у него, символом веры — ему нужно было, чтобы этот мастер, судья, человек искусства сказал ему: «Иди. ». Рассказ с таким названием Толстой написал за три года до появления картины Ярошенко. Одна из основных тем романа – это изнуряющий женский путь в человеческую культуру.

Он страдал, чувствуя, как нечто неотъемлемо ярошенковское ушло из картины, его смущали похвалы иных критиков, одобрявших картину за то, что в ней («слава богу») нет этого «трагического, потрясающего», нет «искания глубин», он наивно, будто оправдываясь, объяснял близким, а больше, кажется, себе, что вложил в картину затаенную мысль — изобразить желание трудовых людей забыться от жизненных тягот: если же такая мысль не угадывается, если бесхитростный юмор, солнечный свет, синий простор неба, радующая глаз яркость одежд взяли верх, то это помимо его, Ярошенко, воли. Ему необходимы затаенная мысль, обобщение, «иероглиф», нужен пафос (эпитет отнесем за счет увлеченности Стасова), нужна надуманность, если понимать под этим словом идейную заданность произведения, нужно «искание глубин», — ничего не поделаешь, таково дарование, такова личность художника, недаром Ярошенко остался в русском искусстве «Заключенным», «Кочегаром», «Курсисткой», «Студентом», «Всюду жизнью» — всем, где ему удавалось подняться до «иероглифа», не просто кусок жизни ухватить на полотно, но раскрыть в нем общественное явление и занести его на страницы истории. Здесь собирались масоны художник, член объединения «Бубновый валет» Виктор Викторович Савинков, губернатор Александр Степанов, описавший процедуру принятия в масонскую ложу в 1815 году. Толстой приводит в статье (не называя имени собеседника) свой разговор с Репиным о его картине «Крестный ход в дубовом лесу», где «все было превосходно написано, но не было видно никакого отношения художника к своему предмету». Такая расстановка классовых сил естественно предполагала и реакционное гражданское право. О проблеме притупления чувств и ухода в сытый мизантропизм он думал неоднократно.

Вообще трудно отделаться от впечатления, что вся картина отделана и по манере и по содержанию противоположно традиционным «сарматским портретам» вельмож. Впрочем, ведь и к Льву Николаевичу Толстому надо «глубже подойти», а не так, что раз «Где любовь, там и бог», значит «запахло толстовщиной». По различным поверьям в этот день была сотворена земля и обрабатывать её было запрещено. Ей немножко конфузно и очень, очень смешно. Что им двигало. Но на Пятой выставке Товарищества «Слепцов» не было — были «Сумерки», картина из быта городских рабочих. В Михайловской артиллерийской Академии получил образование военного инженера. И все-таки портрет молодого человека интересно сопоставить с «Заключенным».

Через два года после появления картины «Всюду жизнь» Чехов совершит свое поразительное путешествие на Сахалин, чтобы с цифрами и фактами в руках доказать жестокость и бессмысленность того, что одни люди присвоили себе право распоряжаться свободой и жизнью других людей в стране, где нет ни права, ни свободы, где всякая попытка освободиться от тюрьмы повседневной оборачивается или считается преступлением и заканчивается в тюремном здании с решетками на окнах, где неправедные судьи судят по неправедным законам, где, по словам Чехова, «сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски», «гоняли по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников». Но все это уже пройдено русской живописью, все это — шестидесятническое, перовское, впервые открытое «Чаепитием в Мытищах». «Я настолько равнодушен к окружающему меня пейзажу, что даже работать не хочется», — пишет он с Принцевых островов.

Если она не подчиняющая, то, несомненно, глубинная. Если же этюд к картине не имеет отношения, опять-таки интересно понять, почему Ярошенко не захотел написать «Заключенного» героическим молодым человеком, хотя уже знал такой тип в русском революционном движении. Слова героя гаршинского «Красного цветка», один на один вступившего в борьбу со злом, — «Скоро, скоро распадутся железные решетки, все эти заточенные выйдут отсюда и весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чудной красоте», — эти слова не бредом безумца откликались в сердцах читателей. Картина исполнена «гражданской скорби», столь характерной для творчества Ярошенко как выразителя общественных настроений эпохи (редкая статья о художнике обходилась без одобрения или порицания «гражданской скорби» его картин). Такова усадьба Степановское-Павлищево известная также под топонимом Павлищев бор. Для Спасовича, рассказывает Кони, «частный случай служил поводом для поднятия общих вопросов и их оценки с точки зрения политика, моралиста и публициста» — характерная особенность «этюдов» Ярошенко.

Наконец, как стоит вопрос с выпуском 1-ой серии картин. » (В «Посреднике» готовилось издание репродукций с картин русских художников, Ярошенко этому начинанию горячо сочувствовал. ) Разговор тут же поворачивает совсем уже к «пустякам», то есть к делам: Ярошенко слышал, что цензура запретила продажу репродукций с «Оправданной» Маковского и с его, Ярошенко, картины «Всюду жизнь» — нужно ли хлопотать об отмене запрещения, касается ли оно только Петербурга или также провинции (это немаловажно. ) и проч. Участвовал во Всероссийской художественной выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году. Иначе, кто знает, как сложилась бы судьба Глеба Ивановича Успенского.

Как целостное произведение роман «Что делать. » охватывает широкую полосу женской жизни в Российской империи 1860-х годов. Ленин писал, что «в России не было эпохи, про которую бы до такой степени можно было сказать: наступила очередь мысли и разума, как про эпоху АлександраIII Именно в эту эпоху всего интенсивнее работала русская революционная мысль» (Полн. Сугубая интеллигентская «штатскость»: узковатые плечи, слегка сгорбленные, некоторая расслабленность движений. По тем временам значительная сумма – около 18 миллионов рублей современными деньгами. Но возможно, что портрет и в самом деле, написан в 1890 году, в феврале — марте, в столице, а «сюжет» его сочинен задним числом: Восемнадцатая передвижная открылась 11 февраля — портрета Ге работы Ярошенко на ней не было, он появился, когда выставка переехала в Москву — 31 марта (в Петербурге портрет был показан годом позже, на Девятнадцатой передвижной). Принцевы острова (куда какая экзотика. ), хотя «расположены они хорошо», все-таки «ниже ожиданий»: «оливки, виноград, южная сосна, фиги, кипарисы, как будто бы и привлекательно», но «все это жалкое, кривое, низкорослое».

Но Глеб Успенский знал и тех, в ком жила такая сила. В ярошенковском «Кочегаре» — своя гармония и его «безобразная» искореженность громадным трудом, которого никто другой выполнить не в силах, не нарушает, даже подчеркивает эту гармонию. Ярошенко знал «глухаря», рабочего человека, лучше, нежели его друзья, критики, зрители. Отец его, крепостной художник исполнял образа и портреты, расписывал стены, потолки, плафоны и (рассказывает сам Зайцев) «по фантазиям своих господ» сочинял картины «нескромного» содержания — «бахусов, вакханок и силенов».

Вот таким образом, когда художник привёз в Петербург картину «Шат-гора (Эльбрус)» (1884), многие посчитали изображённую там панораму Кавказского хребта фантазией автора. «Поворот», обрадовавший Стасова, не ознаменовал какой-либо решающей перемены в натуре и даровании Ярошенко, в его взглядах на искусство, а следовательно и в самом его искусстве. С женой брата у художника сложились особо теплые и доверительные отношения. И критик «Нового времени», хотя и хихикнул насчет «дамы в дезабилье», не обошел и «душевной драмы» и модной темы, «оправданной русской действительностью». Решительно высказавшись о «неумелости» Ярошенко, Бенуа продолжал: «Однако имя его не должно заглохнуть, т. к. Возвратившись из Палестины, он интересно рассказывал о путешествии в письме к Черткову одно из самых сильных впечатлений — русские паломники, «бабы и лапотники», пришедшие поклониться святым местам: сколько сцен «и положительных и отрицательных» и непременно наводящих на серьезные раздумья.

Некоторые произведения художника пользовались большой популярностью и в их числе картина «Курсистка» известная в трех вариантах. Но — снова загадка. Его можно было иметь репетиторством, на учительских и гувернанстких должностях, шитьём.

Поленов рассказывал в одном из писем к жене: «Ге называет Ярошенко и компанию дикарями». Об разложении формы искусства писал ещё задолго до Канарского Гегель. В акварельном портрете немало найдено — и найдено удачно: поза в кресле, поворот головы, книга в руках, выражение глаз (прочитано что-то и натолкнуло на раздумья глубокие и важные). Как же жилось слушательницам курсов. Столовая очень светлая – желто-золотистая. Совмещать это по времени, конечно, будет непросто.

«Меня бог знает как порадовало, — объяснял он, — что и г. Ярошенко опять поворотил к такому роду живописи, который всего свойственнее его таланту: это изображение действительности, как она есть, без фальшивого пафоса, без надуманности, без искусственного искания глубин». И пришли к тому, что один из них должен отказаться стать художником. Ярошенко проще всего было следовать моде, показать изломанность Стрепетовой, болезненность Успенского, но именно «психоза» в портретах и нет — потому и ранили душу, ударяли в сердце, вызывали на себя огонь критики, обвинения в «протаскивании» тенденции в беспристрастное искусство портрета, что не исключительное в них выявилось, а общее. В статье Толстой определяет талант как «способность усиленного, напряженного внимания направляемого на тот или другой предмет, вследствие которого человек, одаренный этой способностью, видит в тех предметах, на которые он направляет свое внимание, нечто новое, такое, чего не видят другие». Стрепетова для Ярошенко — хорошо знакомый, близкий человек.

Может быть, выпуклая грудь, красивая линия широких, расправленных плеч только убавили бы ощущение мощи, спрятанной в этом человеке. Когда Ярошенко начинал «Заключенного», увидела свет статья Успенского, посвященная памяти публициста Николая Александровича Демерта, сотрудника «Искры» и «Отечественных записок». Музею принадлежит вся территория усадьбы, силами сотрудников музея, горожан и «спонсоров» восстановлены здания, собрана обширная коллекция.

Его Кавелин, написанный через год после появления статьи, удобно и не без самодовольства устроился в кресле, сюртук распахнут, руки в карманах брюк, благополучный, обтянутый жилетом животик вперед, — поза и покойна и воинственна, если иметь в виду, конечно, словесные баталии прекрасно вылеплена голова, лоб мощно нависает над недовольно сдвинутыми бровями, «барашек» бодлив, во взгляде ум, воля, темперамент и некоторая презрительность к собеседнику и, как ни странно, глубоко притаившееся опасение чего-то — может быть, боязнь лишиться в споре этой «горной высоты», где его «конечная истина» так приятно и величественно неопределенна, что (шутили его собеседники) оставляет за каждым «право беспрекословного повиновения его мнению». Причем линия контура получает дополнительное напряжение в той части, где фигура граничит с прямой линией угла стены, вступая с ней в композиционное единоборство имеющее содержательный смысл. Крамской едва ли не единственный у нас способен «держать в своих руках школу», — писал тогдашний журнал, — он «родился учителем и делается им постоянно помимо воли». Следует подробное описание «живой картины», поставленной однажды у Репина и устроенного им веселого костюмированного вечера (без маскарадных костюмов, в обычном платье, были только двое — Ярошенко и Куинджи).

Это не исключает влияния рассказа на замысел картины, но и не дает основания говорить о «сильном впечатлении идей Л. Н. Толстого». Не надо быть сумасшедшим, чтобы страдать от «язв современного строя жизни», чтобы «переживать окружающее нас зло». Он стоит у фонаря и ему все равно, что думает и чувствует девушка и кто сидит в тюрьме. Живали в доме сестры Николая Александровича и брат его, Василий, суровый, чахоточный человек с черными («пронзительными», как говорили в семье) глазами и жена брата, Елизавета Платоновна, образованная, передовых взглядов женщина (кажется, единственный из родни человек, с кем Ярошенко был близок духовно). Он читал статью знакомым, желая узнать их впечатление.

В «Этюде» («Студенте») некоторые признали портрет молодого художника Чирки, но отыскание прототипа ничего не решает. Писатель присутствовал на «вечеринке», устроенной для того, чтобы организаторы побега вне подозрений скоротали вместе ночь накануне рискованного предприятия он видел, как в сторону тюремных ворот проехала пролетка, в нее был запряжен знаменитый своей резвостью рысак Варвар (на козлах вместо кучера сидел добрый знакомый Глеба Ивановича — доктор Веймар) Успенский добросовестно выполнял возложенную на него обязанность: изображая непонятливого прохожего, выспрашивал у стоявшего на посту городового, как поближе пройти на Садовую Побег в тот раз не состоялся, но и попытка устроить его осталась неизвестной жандармам.

Это было хорошо понятно реакционным рецензентам передвижной выставки. В том же году 1881, в декабре, была поставлена пьеса Островского «Таланты и поклонники», где актер Садовский исполнял роль Мурзавецкого. В разработке проекта надгробия принимали участие художники Н. Дубовской и П. Брюллов. Не будет ли такое соревнование им помехой. Картина «милая», но это не академические румяные «нищие дети» или «итальянские нищие» — это все тот же (передвижнический. ) российский обездоленный народ. Ге на портрете читает Евангелие по-своему: вбирает в себя истину, тотчас им переосмысляемую, поражается и радуется ей и в открытых им, а оттого неожиданных художественных образах «устраивает» ее на холсте.

Участники «пятниц» и Салтыков-Щедрин в первую очередь, противопоставляли собрания своего кружка — клубам: «они были людьми известного направления, с определенными взглядами, тогда как клубы в то время были полны людьми сборными», — вспоминал сын Унковского. Единомышленники писали, что он «страж лучших традиций Товарищества, как бы совесть его». И он стрелял, добрый, кроткий, апостольского вида Николай Николаевич, «дедушка», как именовали его в кругу друзей Толстого. По воспоминаниям одной из «бестужевок», Мария Павловна «принимала участие в судьбе курсов не только как член правления Общества для доставления средств курсам, но и как близкий и участливый друг каждой отдельной курсистки». Именно так поняли ее современники именно за то была она снята с выставки, запрещена, гонима именно это, конечно, привлекало в ней Ярошенко. И уже после революции, в феврале 1918 года, один из гостей «суббот» написал о них, пожалуй, наиболее обобщенно: «Школа передвижников, порожденная русской общественностью, была тесно связана с нею и вот таким образом беседы на собраниях у Ярошенко часто переходили с академических тем на общественные. Живописное пространство картины, всегда строго ограниченное у Ярошенко, здесь стиснуто до придела стеной, помещенной сразу же за фигурой студента, «прижимающей» ее к переднему краю картинной плоскости. Живописи учился там же в Петербурге у художника А. М. Волкова в рисовальной школе Общества поощрения художников, а в 1867 – 1874 годах – как вольнослушатель Академии художеств у И. Н. Крамского.

Что это могли быть за занятия. Не зная картины, до нас не дошедшей, трудно установить, в чем заключалось это «излишнее сходство». Героизм преподавательского состава был по достоинству оценен Анатолием Луначарским. «Буду Михайловке вторник вечером охотно заеду на день если дадите теплое платье для переезда на лошадях», — телеграфирует он, выезжая из Кисловодска. Много работал над пейзажами, писал натюрморты. Рябинин — представитель «мужичьей полосы в искусстве» Дедов предпочитает «компоновать закаты, восходы, полдни, начала и концы дождя, зимы, весны и прочее».

Воспоминания рисуют Гаршина — гостя ярошенковских «суббот»: «Самым дорогим, самым светлым гостем в квартире Ярошенок был В. M. Гаршин Первую половину вечера он обыкновенно молчал, но самое его присутствие накладывало особую печать сдержанности и счастливой тревоги на всех присутствовавших Менее колки становились остроты Н. А. Ярошенко и менее ядовиты сарказмы Михайловского. Правда, две трети картины, по необходимости, голы их занимают острожные стены. Широко известны последние слова речи рабочего-революционера: «подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах». Посетители «суббот» дружно рассказывают, что квартира у Ярошенко была «маленькая», «скромная», «небольшая», «уютная», но они же вспоминают большую мастерскую Николая Александровича, просторную спальню хозяйки, Марии Павловны, вспоминают, что за ужином в столовой помещалось полсотни и более человек. Это меня очень обрадовало бы, т. к.

В незаданности, в непосредственности своей «На качелях» и правда, быть может, лучшая из картин, созданных Ярошенко, но менее «ярошенковская», чем иные заданные и хуже исполненные: скорей, счастливая находка, чем ступенька, этап в его творчестве. Вот это у Ярошенко останется, сделается одной из главных и привлекательных черт его творчества. Чтобы посетители выставки думали. Обувь не очень подходит для дождливого вечера под северным небом. Салтыков-Щедрин строго и ревниво оберегал в ту пору кружок сотрудников «Отечественных записок»: свои (по образу мыслей и принципам) не должны «смешиваться с кем попало».

Ему знакома работа за столом, над книгой, над рукописью. Правительство жаждало освободиться от «умственного пролетариата». Если Ярошенко и посетил Ге, то он, скорее, завернул на черниговский хутор осенью 1889 года, возвращаясь из Кисловодска (по дороге в столицу он, случалось, заезжал на Украину, к родным).

Рассказывают, будто Крамской, увидев «Курсистку» у автора в мастерской, убеждал Ярошенко, что картина «не оттеняет всего значения женского движения»: девушка слушком юна, нежна, хрупка, она вызывает ласковое сочувствие, а не серьезное уважение. Самодержавие.

Когда Вы назначите, тогда я и буду Вас поджидать. «Вечер провел у Ярошенко среди споров, шуму и пения. Другие, наоборот и эти («идеализированные». ) лица находили «зверообразными», «звероподобными».

Одни полагали, что «обстановка» мешает портрету, что «банки и склянки» следовало убрать на задний план другие увидели в «обстановке» оригинальничание и «недоумочные претензии» третьи рассердились: всем известно, что Менделеев — химик, важно показать его лицо, а не специальность четвертые твердили свое, про тенденцию, про идейность: «странное и довольно упрямое направление таланта — ничего не написать просто, а все либо с химической, либо с механической идейностью». Портрет Суворину понравился, но Стасов объявил, что «такие портреты навсегда, как гвоздь, прибивают человека к стене». Салтыков-Щедрин называл это «кавелинской эквилибристикой», впрочем, привычно сохраняя с Кавелиным старинные добрые отношения. Он мог написать ее восторженной, экзальтированной, подозрительной, капризной, яростной, смиренной (до фанатического религиозного самоуничижения), мог написать «нигилисткой», как называли ее ненавистники страстного демократизма, принесенного ею на русскую сцену, мог написать гонимой, усталой женщиной, какой приходила она на Сергиевскую — отвести душу с Николаем Александровичем и угреться под крылом Марии Павловны. Он по-своему решил для себя вопрос о роли культурного человека в контрреволюционную эпоху.

соч., т. 17, с. 209). Толстой писал: «Я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с оценкою современных событий: именно вопросом религиозным и его приложением к жизни». Сохранился эскиз, на нем жест отца энергичней отказавшись от энергичного жеста, Ярошенко мог бы убедиться, что сосредоточенность прибавляет выразительности. В первой речь идет об известном враче-психиатре Фрее, лечившем, между прочими, Гаршина и Глеба Успенского: «Завтра многие интересующиеся познакомиться с мыслями и учением Фрея собираются вечером у меня может быть и Вы захотите принять участие. Потом химический кабинет Василия Александровича из двух комнат: одна очень большая, заставленная химической посудой и другая, совсем маленькая.

Большие окна и сверху еще ряд светлых окон, которые выходили на широкий луг. Уже внешность ярошенковского Салтыкова-Щедрина, кое у кого вызвавшая нарекания (очень хотелось, чтобы, принимаясь за портрет, художник его подстриг и подрумянил и подобающий сюртук на него надел, манишку, галстук), сама внешность ярошенковского Салтыкова-Щедрина исключала возможность приведения такого человека «к общему знаменателю».

Надо сказать, что в Академии художеств для учащихся тоже существовала обязательная форма. Имперские чиновники тем охотнее согласились с открытием курсов, что по-своему переоткрыли для себя ту известную мысль Маркса, что «люди в первую очередь должны есть, пить иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой искусством, . » По этой линии по мере усиления реакции и ужесточались требования к поступающим на курсы. Л. Н. Толстой в «Воскресении» рассказывает, как отправляется по этапу партия арестантов: «Некоторые из женщин несли грудных детей за полами серых кафтанов.

Эти тонкие руки, такие же тонкие черты лица, бледные щеки, высокий светлый лоб выявляют возвышенность идей, глубину и одухотворенность помыслов и необыкновенную чистоту Соловьева, «светившуюся — по меткому выражению современника — сквозь тонкие полупрозрачные черты его хрупкого тела». Прослеживая развитие форм искусства в «Генезисе чувственной культуры», Канарский показывает длительный путь от античной скульптурной пластики до кино. После смерти художника Мария Павловна вспоминала, что родных (даже мать) Николай Александрович любил не иначе как «домашним образом»: «разность сложившейся жизни», «другие взгляды и убеждения» отделяли его от них более, нежели расстояние в несколько тысяч верст от Петербурга до Полтавы. Преданный Вам Н. Ярошенко».

На красном дворе усадьбы по другую сторону от въездных ворот расположены конюшни, склад инвентаря, дом управляющего с мезонином. Главный дом усадьбы кирпичный трехэтажный с цокольным этажом. Наболевшие вопросы русской действительности тех лет, волновавшие их, находили отражение в творчестве Ярошенко. Имя художника приобрело известность в связи с созданием им картины Кочегар (1878). Кстати, познакомитесь с Успенским, который тоже хотел быть». Здесь схвачена главнейшая особенность творчества Ярошенко — связь его «картинок» с современной жизнью.

Это целое социокультурное явление, возникающее в кризисные переходные состояния общества и государства. На обратном пути Толстой полтора дня провел в Воронеже, в близкой ему семье Русановых. Почетное место посреди стола занимала его мать, Любовь Васильевна, полтавская генеральша, красивая старуха с тонкими чертами лица, — вот ей бы вполне пристало быть «мутер», но на семейном языке она серьезно, без смешливости именуется «мама». Да и до этого пакета реакционных инициатив имперская казна, распорядители которой кричали «Кухня, костёл, колыска», не могла быть источником пособий для курсисток. Основная работа над картиной «Всюду жизнь» велась в 1887 и начале 1888 года. Вот как он описывает свои впечатления от этого образа: «Он немного сутуловат, медлителен и угловат в движениях от привычки к сидячей жизни, сосредоточен, замкнут, всегда о чем-то думает и производит впечатление отсутствующего, когда он на людях, особенно чуждых ему, оправдывая свои слова о себе: «Я больше думаю, чем говорю, а вы больше говорите, чем думаете». Ярошенко прислушался к критике и решил исправить работу.

Узнали. Не случайно «толстовское мировоззрение» Ярошенко автор статьи подкрепляет «униженными и оскорбленными» Достоевского. Начиная с Кочегара Ярошенко создает ряд произведений, рисующих различные социальные типы его времени: революционной интеллигенции (Заключенный, 1878 Старое и молодое, 1881), передовой учащейся :молодежи (Студент, 1881 Курсистка, 1883). Сопоставление сюжетов (сохранились к тому же эскизные наброски Ярошенко) не позволяет предполагать композиционного сходства.

В ярошенковском Салтыкове-Щедрине страдание огромно, но нет отчаяния. Со слов Толстого, в очерках пересказываются некоторые положения, касающиеся его учения. Тонкой лиричностью проникнуты жанровые картины Ярошенко 1880-90-х гг. Но известный публицист писал, что доля большинства женщин — «изнурительный труд», а понятие «идеального счастья» — «кусок насущного хлеба». Вспоминая события шестидесятилетней давности, Нестеров связывает художников, чьи картины произвели на него, подростка, неизгладимое впечатление, «по географическому принципу»: все эти художники «были южане» и, как годы спустя представлялось Нестерову, воспроизвели на своих полотнах родные места. Соловьев на ярошенковском портрете одет в темный закрытый сюртук, который, скорее, хочется назвать не «сюртуком», а вообще «одеждой» сюртук как бы только помечен, Ярошенко, видимо, чувствовал чуждость Соловьеву ординарного костюма средних петербургских кругов, которые глумились над ним и чурались его.

Через несколько недель после открытия выставки четырнадцать «бунтарей» вышли из Академии. Тут несколько неожиданно это «опять поворотил», тем более, что, пересказывая сюжет картины «На качелях», Стасов называет одним из главнейших ее достоинств отсутствие «трагической, потрясающей ноты». Академия как цитадель искусств для него не существовала, ко всяким академическим установлениям он относился без уважения иронически даже в конкурсах, в соискании наград, степеней и званий не участвовал представляя эскиз на заданный ему традиционно академический сюжет «Битва над трупом Патрокла», вместо давно канонизированной драматической композиции сочинил анекдот, «игру слов» — изобразил брошенный на поле битвы труп героя и дерущихся над ним ворон (явный знак неуважительного и необязательного отношения вольнослушателя к «альма матер»). Отождествлять «молодого художника» с Ярошенко (как это иногда делается) невозможно. Этому, видимо, есть объяснение: семидесятые годы изобиловали разговорами, общениями, собраниями, в восьмидесятые общество разобщено и скованно, в этом обществе ярошенковские «субботы» — явление незаурядное. Потом шла гостиная. В. А. Прытков, серьезнейший исследователь творчества Ярошенко, называет портрет философа и писателя Владимира Сергеевича Соловьева «бесспорно лучшим портретом Ярошенко 1890-х годов», но сетует, что портрет написан «без ноток критического отношения».

Повествование в рассказе ведется поочередно от лица двух художников — Дедова и Рябинина. Пропорции и светотеневые контуры художник снимал с жены своего друга Владимира Черткова, который был издателем и редактором произведений Льва Толстого.

Наряд девушки прост и незамысловат. Промозглость, серость, сырость неба, воздуха, стен, мостовых, нездоровая бледность лиц, блеклость или траурная чернота одежд — и радостное, торжественное сияние синего неба, зелени, озаренных солнцем снеговых вершин, серо-сиреневые обломы скал, красноватая желтизна песчаника, краски сильные, яркие, чистые, смелые сочетания цветов, прозрачный воздух, неоглядный простор — высота, ширь: Кавказ для Ярошенко — новизна линий, масштабов, форм, новизна цветов и соотношений их, новизна «непетербургского» настроя мыслей, чувств, новизна ощущения природы. Он мог написать Стрепетову «как в жизни» — некрасивую, порой жалкую, маленькую, убогую, «горбатенькую», как между собой говорили о ней друзья, «безобразие», «кошелку», как злобно, с издевкой именовали ее враги («избави нас бог от горбатых чародеек», — язвил директор императорских театров в тот самый сезон, когда был написан портрет Ярошенко это лучший сезон актрисы — она сыграла великие свои роли: Степаниду в пьесе Потехина «Около денег» и Кручинину у Островского в «Без вины виноватых»). «Ярошенко не обладал большим дарованием художника-колориста, не умел лепить форму широкой и смелой кистью, плохо видел изменения цвета в свето-воздушной среде», «картина слабо написана», «не отличается мастерством», «разочаровывает вялой и робкой живописью» — это не из Бакста, не из Бенуа, это высказывания (число их легко умножить) сегодняшних исследователей творчества художника.

Другой вариант назовём «основным», поскольку он воспроизводится гораздо чаще. В комнате «мутер»-матушки Анны Естифеевны над баулами, корзинками и завернутыми в клетчатые пледы постелями знакомых курсисток висел на стене фотографический портрет юной Марии Павловны, еще девицы Навротиной, — Мария Павловна на портрете была в белом и называлась «невестой Некрасова». Он был, как тогда выражались, «человек поступающий» уже то, что он готов был пожертвовать всем добытым прожитой жизнью, всем, что удачно начатая военная карьера заведомо обеспечивала наперед, подтверждает его способность к поступкам. «Таких девушек с книжкой под мышкой, в пледе и мужской круглой шапочке, всякий из нас видал и видит ежедневно и уж много лет подряд И вот художник, выбирая из всей этой толпы бегущих с книжками одну самую ординарную, обыкновенную фигуру, обставленную самыми ординарными аксессуарами простого платья, пледа, мужской шапочки, подстриженных волос, тонко подмечает и передает вам, зрителю, публике, самое главное Это главное: чисто женские, девичьи черты лица, проникнутые на картине, если можно так выразиться, присутствием юношеской, светлой мысли Главное же, что особенно светло ложится на душу, это нечто прибавившееся к обыкновенному женскому типу — опять-таки не знаю, как сказать, — новая мужская черта, черта светлой мысли вообще (результат всей этой беготни с книжками) Вот это-то изящнейшее, не выдуманное и притом реальнейшее слитие девичьих и юношеских черт в одном лице, в одной фигуре, осененной не женской, не мужской, а человеческой мыслью, сразу освещало, осмысливало и шапочку и плед и книжку и превращало в новый, народившийся, небывалый и светлый образ человеческий». Дорожная для дворянских барышень одежда изображена здесь как повседневная и ноская. Между допросами, уговорами и угрозами у него было время (десять дней в «даровой квартире») подумать о себе, о своей судьбе настоящей и будущей — он остался при своем, держался того, что считал правильным и справедливым.

Александр Бенуа, с симпатией рассказывая о картине «Всюду жизнь», замечает, что Ярошенко «подошел в намерениях к автору Мертвого дома». Ярошенко осуждает «односторонность» воззрений Черткова на искусство, упрекает его в «барских взглядах» на устройство выставок их цели и значение, без обиняков объявляет Черткову, что тот относится к труду художников как «лицо с избытком обеспеченности». По наружному виду — какой-то гермафродит, по нутру подлинная дочь Каина. Возможно искусство лишилось хорошей художницы М. П. Ярошенко (в чем не грешно усомниться: как ни привлекательно выглядит жертва, вряд ли истинный — «от бога» — художник в силах раз и навсегда подавить в себе творческие побуждения), зато искусство полной мерой обрело художника Н. А. Ярошенко Мария Павловна «не брала кистей в руки», но ее любовь к искусству и понимание его влились в творчество Николая Александровича (взгляды их на искусство, кажется, абсолютно совпадали) благодаря жившему в ней художнику Мария Павловна умела, наверно, с особенной чуткостью обеспечить Николаю Александровичу условия для творчества. Туда же кондиционер и всяческие «гаджеты».

И между тем этот простенький этюд есть целая прелестная картинка. Наверное неслучайно Гороховая улица переименована в честь польского коммуниста Дзержинского. Ещё более безрадостно художник изобразил судьбу того исторического типа, который показал на картине «Курсистка». Проницательность в том, что ярошенковские «новые люди» и ярошенковские «известные люди» поставлены рядом, дополняют и продолжают друг друга.

Нельзя представить себе ничего более правдоподобного и естественного, как выражение лица и позы этой девочки. В 1867 году Ярошенко приехал в столицу и поступил в Артиллерийскую академию. Внешние экстренные пособия если и были, то не могли быть большими. Вот так штука. «Анну Естифеевну невозможно вспомнить иначе, как с блюдом в руках.

На первом плане девушка, одетая в черное кашемировое платье и драповое короткое пальто, сверху которого повязан узлом черный вязаный платок. Воспоминания Караскевич написаны в 1915 году (отклик на кончину Марии Павловны) три десятилетия прошло с тех пор, как она, обласканная Марией Павловной курсистка, оказалась постоянной гостьей знаменитых «суббот». Курсистка, 1883. Если бы на холсте остались, допустим, слепой старик и женщина с ребенком, о картине можно было бы сказать немногим меньше, чем видя всех семерых. Однако скоропостижная смерть не дала осуществиться замыслам художника.

Впоследствии изменялись подробности, уточнялись детали, но сразу найденное оставалось неизменным: «На саженном полотне изображен Литовский замок. «Ненависть», «волчий голод» — вовсе не описание того, что увидел критик на холсте: в этих словах — неприязнь и испуг, сжавшие сердце критика. И дальше: «Кто бы угадал тогда, что из этого лица мысль и страдание выработают образ, написанный Крамским. » Ярошенковский Щедрин — образ, выработанный мыслью и страданием из того Щедрина, которого семью годами раньше написал Крамской. Восьмидесятые годы — полоса наступления на молодежь, прежде всего на учащуюся.

В самом деле, можно ли было не признать студента (по замечанию недоброго рецензента, «типического недостаточного студента». ) в этом серьезном молодом человеке — с его бледным лицом, обросшем рыжеватой бородкой, с длинными волосами, выбившимися из-под широкополой шляпы, с его «недостаточным» пальто, с этим накинутым на плечи пледом (в официальной печати тогда неодобрительно писали о пледе, заменившем студентам мундир и требовали ношения учащимися единообразной формы). Большинство героев и героинь будущих картин Ярошенко — его студенты, курсистки, «политические» обоего пола — при полном внешнем несовпадении «произрастают» из этих ранних портретов-автопортретов и даже многие будущие портреты, написанные Ярошенко, при том, что изображены на них не он, не жена, а другие, вполне определенные люди, связаны с этими портретами-автопортретами, как принято выражаться, «незримыми нитями». Картина 1888 года «На качелях» изображает народные гуляния в Павлищево на День Святого Духа – один из главных православных праздников, приходящийся на восьмой понедельник по Пасхе. В народе этот праздник имеет и глубокие языческие традиции.

«Курсистка» — это и Анна Константиновна Черткова, жена Владимира Григорьевича, урожденная Дитерихс, — прототип девушки «с книжкой под мышкой». На академической выставке 1863 года «Тайная вечеря» Ге «изнутри» взорвала традиционный сюжет, пукиревский «Неравный брак» по произведенному впечатлению из события художественного сделался событием общественной жизни. Или заведомо горестное провидение будущего. Крамской видел в мастерской какую-то другую «Курсистку». Человек «среднего сословия», мыслящий, передовой интеллигент, который непременно был воображаемым зрителем для Ярошенко, независимо от того, собирался он выставить работу или нет, должен был тотчас же узнать в этих портретах своих — душевно близких людей и людей духовно близких. Вблизи Толстого». Но вывод здесь не соответствует доказательствам. Знаменателен и выбор имен художников (тоже, конечно, со слов Толстого)— Репин и Ярошенко.

У Чертковых он писал предисловие к сочинениям Мопассана, оно было закончено в воронежском доме Русановых (там Толстой устроился работать в детской, за столом, покрытым потертой изрезанной клеенкой). Похоже, здесь и разгадка секрета: гостей «такое множество», что комнаты казались меньше, чем были на самом деле. соч., т. 12, с. 331). Тот же мемуарист убежден, что «настоящее представление» об Успенском лучше всего дает портрет, «снятый» Ярошенко, но не живописный портрет, а фотографический: Ярошенко несколько раз фотографировал Глеба Ивановича.

Как же не очерстветь. Год спустя «Кочегар» и «Заключенный» вполне подтвердили эту общность. Во время написания картины она действительно посещала Высшие женские курсы. Но в 1888 году появилась картина «Всюду жизнь» — и оказалась высшей точкой в творчестве Ярошенко. Автор скульптурного портрета— друг художника Л. В. Позен12. Одним из самых благожелательных был отзыв Глеба Успенского, который напечатал в «Отечественных записках» очерк, в котором говорилось: «Таких девушек с книжкой под мышкой, в пледе и мужской круглой шапочке, всякий из нас видал и видит ежедневно и уж много лет подряд И вот художник, выбирая из всей этой толпы бегущих с книжками одну самую ординарную, обыкновенную фигуру, обставленную самыми ординарными аксессуарами простого платья, пледа, мужской шапочки, подстриженных волос, тонко подмечает и передает вам, зрителю, публике, самое главное Это главное: чисто женские, девичьи черты лица, проникнутые на картине, если можно так выразиться, присутствием юношеской, светлой мысли Вот это-то изящнейшее, не выдуманное и притом реальнейшее слитие девичьих и юношеских черт в одном лице, в одной фигуре, осененной не женской, не мужской, а человеческой мыслью, сразу освещало, осмысливало и шапочку и плед и книжку и превращало в новый, народившийся, небывалый и светлый образ человеческий».

То ли дело путешествует с художником Касаткиным по своим любимым местам Кавказа. Злобный памфлетист поносил «безнравственных кумиров» — Чернышевского, звавшего к «бешеному взрыву разнузданных страстей дикой черни», «жалкого» Добролюбова, «полупомешанного мальчика» Писарева, при попустительстве жандармов и полиции внушавших юношам «безумную мысль, что недоучившиеся студенты и недозревшие семинаристы призваны спасать Россию от внутренних недостатков ее государственного и общественного строя». В 1892 вышел в отставку в чине генерал-майора. Ге показан Ярошенко между истоком и целью.

И в другом письме: «Ужасно мне понравился вчерашний вечер у Ярошенко: живут бодро, весело и вместе интеллигентно». И тут же: «По своей толковой законченности и отсутствию того карикатурного уродства, которое всегда изобиловало в картинах Ярошенко, это лучшая из всех его картин, которые он до сих пор написал». Здесь хранятся 108 предметов живописи и графики Ярошенко, 170 работ художников-передвижников. За три недели до открытия Шестой передвижной Гаршин послал Крамскому письмо: он увидел «Христа в пустыне», выставленного перед отправкой на Парижскую выставку и просил художника растолковать суть картины. В противоположность «Заключенному» и «Кочегару» из которых зритель, всматриваясь, не перестает черпать новое, юноша «Старого и молодого» опустошен собственными речами. Словно взмывшая в небо кабинка «чертова колеса» на какое-то мгновение (которое схватил, «остановил» художник) вырвала этого солдата, эту женщину из «сферы земного притяжения», сообщила им черты всеобщности, подвинула их к вечности.

За спиной офицера теснятся жандармы, готовые ворваться в комнату». Написал, пока суд да дело, сестру Владимира Соловьева, Поликсену, начинающую художницу и поэтессу, печатавшую стихи под псевдонимом Allegro (у Поликсены Соловьевой на портрете, великолепно написанном Ярошенко, тот же глубокий, но только широко открытый людям взгляд, та же тяжеловатая складка губ). К живописным эффектам его не влечет. Рассказ «Чем люди живы» увидел свет в 1881 году и повторно напечатан в толстовском издательстве «Посредник» четыре года спустя. Нет. Из этого кружка вышли Зыгмунт Сераковский и Ярослав Домбровский.

Человеческая характеристика — честность искренность, чувство собственного достоинства, готовность к справедливому действию — так же явственна, как характеристика социальная (люди определенного круга). Его взгляды были очевидны — каждая написанная им строка дышала величайшей искренностью, прятать свое «я» он не умел и не хотел. Это не гаршинский «глухарь», несмотря на способность к труду, требующему нечеловеческой силы, немощный, разбитый, убитый. В тусклую, пустую пору он ищет идеалов и пути воплощения их в искусстве. Для Гаршина Христос, написанный Крамским, — «выражение громадной нравственной силы, ненависти ко злу, абсолютной решимости бороться с ним» Крамской ответил Гаршину длинным письмом.

---