Любимец Ренуара 4 Буквы

Любимец огюста ренуара слова из 4 букв

Новости, которые просачивались из зала заседаний, были далеко не утешительными. Никакая школа, система, традиция не могут предъявить на него права. А завтра эксгумируют что-нибудь еще».

Жаргон художественной богемы внушал Глейру ужас. А Коро в глазах господина де Ньюверкерке, суперинтенданта изящных искусств, был «жалким человеком, который водит по своим холстам губкой, смоченной в грязи». Этим блестящим полотном, большим «антологическим» произведением, заканчивается период импрессионизма балов и ресторанчиков, завтраков на траве и зеленых беседок. Самая лучшая из картин досталась какой-то жившей по соседству служаночке, она с досадой поглядела на «крупный выигрыш», с которым ее поздравил Мюрер, а потом сказала: «Если вы не против, я бы лучше взяла пирожное с кремом».

Не находя себе места от беспокойства, Ренуар посылал доктору одно письмо за другим («Я с нетерпением жду от Вас вестей, – с таким нетерпением, что целый день только и делаю, что жду Вас»), пока не узнал, что 17 января, возвращаясь из Овер-сюр-Уаз в Париж, доктор попал в Ла Шапелль в железнодорожную катастрофу. Нить свилась в кокон. Эти слова столь же несправедливы, сколь недружелюбны.

Однако кризис импрессионизма был неминуем. Вот Флобер, который своим густым голосом отпускает «чудо-о-вищные» шуточки. «И чувствовалось, – рассказывал Ренуар, – что он говорит оспа, чтобы остаться в рамках приличия и не сказать чего-нибудь похуже». Мадам Шарпантье никогда еще не занималась так много вопросами искусства. Из-за того что Дега не занял подобающего ему «видного места», «человек этот ожесточился он зол на весь мир, – писал Кайботт Писсарро.

Художник ренуар, лова из 4 букв

Это, несомненно, можно сказать о «Парижанках», которым, впрочем, сослужило плохую службу настойчивое подражание Делакруа. Как он хочет, чтобы она была рядом и как боится этого. 17 декабря с трех часов в мастерской Ренуара происходило общее собрание «Анонимного кооперативного товарищества».

Базиль находился в Лангедоке. Ренуар отдавал себе отчет в том, что этот огромный – метр 54 на метр 90 – портрет может стать для него решающим «шансом». Картина написана в 1887 году и находится в Музее искусств в Филадельфии. Ведь жюри наверняка отвергнет его картину.

По предложению Моне члены группы приняли весьма необычный метод работы. Да и были против нее слишком предубеждены, чтобы пытаться ее понять. Множество зонтиков. Снова изучая игру солнечных бликов, просачивающихся сквозь листву, он написал в большой аллее картину, всю трепещущую от света и пронизанную теплым колоритом, – «Качели». Только один из них посоветовал родителям не мешать склонностям мальчика. По собственному признанию Мюрера, он был «человеком скрытным». «Надо следовать своим склонностям, преодолевая их», – говорил Андре Жид.

Но открытия даются лишь тем, кто подготовлен к их восприятию. А жена Эрнеста Ошеде, покинув мужа, стала подругой художника. «Мопассан преувеличивает, – говорил он впоследствии. Оба художника больше не возвращались в Фонтенбло. Посетители не задерживались у картин Де Ниттиса или какого-нибудь Мюло Дюриважа.

друг ренуара — 4 (четыре) буквы

Ее семья на протяжении веков дала Франции немало именитых граждан, литераторов и ученых, как, например, ботаник Луи-Гийом Лемонье, благодаря которому, по словам Кювье, во Франции акклиматизировались «ночная красавица с продолговатыми цветами, розовая акация и миндальное дерево с атласными лепестками». В 1986 году картина была передана в Музей Орсе, где она и находится до сих пор. Это стало расхожей остротой. Даже его собратья по Академии считали его малооригинальным художником. Ренуар, который никого не хотел обижать, не знал, как поделикатней избавиться от Ортанс.

В конечном счете мастерство, пожалуй, состоит не столько в том, чтобы овладеть средствами выражения, сколько в том, чтобы понять правду своего внутреннего «я», которая как бы сама задает художнику определенный язык. И хорошо сделал. Все с тревогой ожидали новостей. Импрессионисты отметают черный цвет. Все копировали друг друга, а о природе и думать забыли».

Малышу Эдмону строго-настрого запретили проказничать. Даже эстетические взгляды представителей «школы» были весьма различны.

Соратник Ренуара и Дега по живописи 4 буквы

Неутомимо действуя кистью, он расписал стены гостиной и библиотеки, украсил столовую «Летней охотой» и парной к ней «Осенней охотой». В отрочестве Поль Дюран-Рюэль хотел стать миссионером или военным. Чего ради снова и снова нарываться на его открытую вражду. Импрессионисты были теперь у всех на устах.

Они смешивались здесь с толпой завсегдатаев, людьми семейными, мало похожими на обычных посетителей подобного рода танцевальных площадок и прочих заведений у подножия холма, таких, как «Ла Рен Бланш», «ЛЭлизе-Монмартр», «Ле Шато Руле» или «Ла Белль ан-Кюисс», переименованная теперь в «Ла Буль Нуар». Человек романтического склада, он часто преображал природу. Мать Жюля Ле Кера заказала Ренуару свой портрет и он вернулся в Париж, чтобы взяться за работу (он начал холст 18 марта), а также отправить свои картины в Салон.

- (25 февраля 1841, Лимож — 2 декабря 1919, Канье-сюр-Мер) (154 работ)

И в конечном итоге дружеские связи, которые завязались у художников-батиньольцев (а новых друзей привлекал к ним их талант и только он один), были важнее, пусть не по непосредственным, но по отдаленным результатам, чем неприятные последствия выставки. Они боролись, чтобы уцелеть. Вторая империя существовала всего два года. Улыбался, как довольный ребенок. Это много тяжелее, чем Вам представляется и держу пари, Вы накололи бы не много дров». А Ренуар одержал победу. Но несмотря на их пример, взяв в руки кисть, он оставался робким, лишенным вдохновения.

Обнаженная фигура Ренуара является одной из самых известных изображений ню в мире. В кафе «Новые Афины» на площади Пигаль, где отныне, покинув кафе Гербуа, стали собираться батиньольцы, часто появлялись новые лица. Под влиянием непрерывных ударов и разочарований он наконец сломился. Золя исполнил просьбу художников, но не совсем так, как того желали Ренуар и Моне. Утром в четверг, 29 марта, он еще более укрепился в этом решении. Тщетны были меры предосторожности, которые Ренуар принимал, переезжая с места на место, – он каждую минуту рисковал быть задержанным «бандами одержимых».

Но их слепота лишь ускоряла неотвратимый процесс. Деньги, полученные за портреты, помогли Ренуару просуществовать в эти трудные дни. Он смеялся, шутил, точно жил без всяких забот. Это было очаровательное место: высокие тополя, заросший цветами сад с кустами роз и клумбами георгинов, река, перерезанная железнодорожным мостом, лодки, парусники, шлюпки, а по воскресеньям целые флотилии гребцов Как и в «Ла Гренуйер», оба друга часто выбирали для работы один и тот же пейзаж.

Поток жизни невозможно повернуть вспять. А когда наконец кто-то появлялся, выяснялось, что его уже перехватил Моне». Вы его друг, вы должны посоветовать ему бросить живопись. План этот решительно не нравился Эдуару Мане, который и без того был задет суждениями художников из своей «банды» и вовсе не собирался покинуть ту единственную арену борьбы, где надеялся получить признание, которого домогался. Теперь разрушение завершилось.

Часть перваяФонтан Невинных1841–1870

Но в женском обществе он терялся. Таким образом, Сезанн и Сислей по собственному почину, как и Ренуар, откололись от группы. И вдруг Ренуар уехал из Парижа в Италию.

Если светский лев Мане с самого начала и до конца не признавал, что, нанося с присущей ему удивительной непосредственностью видения мазки краски на холст, он восстает против своей касты, Писсарро, самый «политический» среди импрессионистов, наоборот, настаивал на взаимозависимости между искусством и социальными проблемами: «Я почувствовал, что с той поры, как мои глаза стали независимыми, стало независимым и мое сознание». Квартира Шоке была настоящим музеем. Когда улицу Риволи решили продолжить в сторону улицы Сент-Антуан, портному и его семье пришлось искать другое пристанище. Почти все статьи в газете были написаны Ривьером. Импрессионисты производили почти такое же впечатление на элегантное «добропорядочное» общество светских людей, которых шокировали «грубость» и демократическая тематика большей части их картин – сельские сцены Писсарро, закопченные дымом вокзалы Клода Моне, ресторанчики и танцевальные залы Ренуара Такая живопись внушала тревогу.

Соратник Ренуара и Дега по живописи, 4 буквы, сканворд

Я непременно изобразил бы свадьбу». Мадам Шарпантье, хоть и заинтересовалась планами художника, была теперь слишком занята, чтобы воплотить их в жизнь. Многие члены почли за благо не ответить на приглашение.

О том, что мастерская прекращает работу, в особенности сожалел Ренуар. Теперь он почти совсем перестал встречаться с Лапортом. Но это не помогло их все-таки пустили с молотка по тридцать франков за пять десятков.

«Вы сумасшедший. » – написал Базилю Мэтр. Фантен-Латур считал Лувр лучшей и единственной школой. Но Ренуар мужественно продолжал работать. А трудными они были во всех отношениях.

Картина так понравилась Дюре, что он тут же купил ее за четыреста франков. Под его кистью все подчинялось единому порыву, единой правде, единой радости. Он не был творцом в подлинном смысле этого слова. Благодаря Теодору Дюре круг знакомых Ренуара расширился. Когда Ренуар оказался в трудном положении, так как подошел срок очередного платежа, Мюрер забрал у него «целую кипу картин», в том числе «Парижанок в одежде алжирских женщин». Но все это было игрой воображения.

Да, вряд ли мадам Шарпантье предполагала, что в первые недели 1879 года, незадолго до открытия Салона, где ее ждал такой триумф, в убогой комнатушке на улице Ла Файетт «преданнейший из придворных живописцев» в тревоге и тоске склонялся над метавшейся в жару умирающей девушкой, которую он, может быть, любил. Однако Камилю Писсарро завидовать не приходилось. Но в конце концов ему пришлось уступить настояниям Эдмона. Хотя Мане мечтал о самой обычной, добропорядочно-буржуазной карьере, он, помимо своей воли, стал главой группы «непокорных» – батиньольских художников, которых в насмешку прозвали «бандой Мане».

Онлайн сканворд «Сканворд 2348»

Он предполагал, что увидит живопись – такую, как везде, хорошую и плохую, чаще плохую, чем хорошую, но которая не покушается на добрые художественные нравы, на культ формы, на уважение к великим мастерам. Ренуар иногда начинал сомневаться даже в том, умеет ли он вообще писать и рисовать. Он терпеть не мог трагедий, не переносил ни малейшей ходульности. Сначала появились Теодор Дюре и Дюран-Рюэль. «Он похож, – говорил о нем Дега, – на полковника в отставке, который занялся продажей вин». Ренуар думал об отсутствующих друзьях.

Однако под внешним легкомыслием и проказливостью Ренуара скрывалась глубокая вдумчивость. Подумать только, его сын станет «художником». Я вернулся и они рты разинули: они думали, что я умер, смерть стала делом обычным, особенно для парижан. Вопреки своим самым дружеским намерениям он как бы подводил итог краху художников-импрессионистов. Первый из них, англичанин, родившийся в Париже, был сыном торговца искусственными цветами. «Не хочу уезжать из Алжира, не привезя чего-нибудь из этой чудесной страны». Это вовсе не означает, что Ренуар не знал печальной и уродливой стороны бытия.

Как писал родителям Базиль, «Глейра горячо любят все, кто его знает». И еще хуже душе и разуму. «Поверьте мне, не бывает на свете синих лошадей. » Предсказание капитана не замедлило сбыться. После некоторых колебаний он и его жена все-таки уступили настояниям Дедона.

Соратник Ренуара и Дега по живописи 4 буквы сканворд

За столом у Мюрера собирались Ренуар, Писсарро, Сислей, Моне иногда Сезанн, которые встречали тут Генетта, Фран-Лами, Корде, Шанфлери, Эрнеста Ошеде, открывшего на авеню де лОпера магазин «Доступно всем», папашу Танги, Андре Жиля, Бредена, музыканта Кабанера, гравера Герара, доктора Гаше и, конечно, Гийомена. «Дела из рук вон плохи», – писал он в 1868 году. Некоторые, в частности, сожалели, что он не пишет больше в том стиле, на который он, казалось, сделал заявку в «Ложе». На этот счет батиньольцы были неумолимы. В июле Камилла родила сына – бремя забот увеличилось, обострилась нужда. Но что такое происходило с Ренуаром. Теперь они достигли зрелости.

Эта картина напоминает «Даму в зеленом» Моне. Взвинченный, усталый, Ренуар работал мало и плохо. И его сразу встретил хор похвал. Да и сам мир кажется созданным сию минуту. Год назад шатер заменили каменным строением.

Он боялся холода. Ну и везет же некоторым». Галеты, которые семейство Дебре подавало клиентам к сладкому вину, считались фирменным блюдом и дали название этому танцевальному заведению – «Ле Мулен де ла Галетт». Ренуар тут же согласился.

Четверо друзей часто собирались здесь по вечерам, приходил кое-кто из знакомых, в частности их ровесник, уроженец Бордо Эдмон Мэтр, прирожденный дилетант, «не настолько безумный, чтобы творить самому», но с равным упоением наслаждавшийся всеми видами искусства – литературой, музыкой, живописью. «По моему характеру меня тянет к Делакруа Но разве это причина, чтобы я не восторгался Энгром. » Великолепная моделировка, полнота выражения формы, совершенство линии и сдерживаемая, завуалированная, но властная чувственность, та подчиненная художнику страсть, которая оживляет написанные им тела и лица По мере того как Ренуар вглядывался в портрет мадам Ривьер, в душу его закрадывалось сомнение. Бывшему портному было уже семьдесят лет.

• Поиск слов по маске и определению
• : поиск слов по маске и определению
• Лиза, возлюбленная и модель Огюста Ренуара
• Часть втораяНепримиримые1870–1879
• Музы Ренуара или Гимн женской красоте: чьи портреты писал художник на протяжении всей жизни
• Легкое дыхание: 12 загадок картины Ренуара

Для Ренуара красота – всегда преображение: девственница или куртизанка, эта женщина кажется такой же невинной, как цветок в ее руке. Молодого человека звали Альфред Сислей. – Все художники, вся живопись, все теперь пошло кувырком». В ней чудилась «опасность». По утрам Ренуар работал в саду на улице Корто. Писсарро, большой резонер и любитель формулировать различные принципы, раздражал Ренуара.

Неосторожный отправился на выставку, не подозревая ничего дурного. Проворная, одухотворенная кисть прошлась по всем предметам, составляющим этот очаровательный интерьер. Пьер Огюст Ренуар – это «единственный великий художник, не написавший за свою жизнь ни одной печальной картины», – утверждал в 1913 году писатель Октав Мирбо. Интерес к пленэру не отвлек молодого художника от посещений Лувра. Но внимание публики уже привлекло новое имя – и привлекло скандальной шумихой.

• Семь самых известных картин Огюста Ренуара
• Самые знаменитые картины Ренуара
• Эти слова находили так же по следующим запросам
• Другие вопросы к сканвордам и кроссвордам с таким же ответом
• Самое интересное в виде мозаики

Но отец отпустил его в столицу при условии, что отныне он пойдет по «хорошей» дороге: «Я хочу, чтобы ты поступил в мастерскую, где тебя будет учить известный художник. «Ренуар по упаковке, но не по содержимому» – так отозвался критик Ж. Мейер-Греф о портрете, который Ренуар написал с подруги Мэтра. Картина Ренуара «Летом. В сидящей обнаженной, написанной им с Анны, ощущается влияние, которое станет потом неотступным, – влияние Энгра. Само собой, люди искусства мечтают «обойтись без государства, быть независимыми».

Чуть поодаль, позади скамьи, выделяется танцующая парочка, которая явно забавляет Ренуара. Вот уже несколько лет в церковной архитектуре господствует ложновизантийский стиль. Но их решение не принесло для них тех плодов, что для Ренуара. Эта уверенность воодушевляла и направляла его деятельность. Юное тело испещрено пятнами теней и рефлексов. Этим и объяснялись причудливые зигзаги в его работе. 25 февраля художник сообщил Гаше о ее смерти.

В другой раз он так же поступил с Сислеем. Картиной «Завтрак гребцов», на которой он изобразил многих своих друзей, завсегдатаев папаши Фурнеза – Кайботта и Эфрюсси, Барбье, Лота и Лестренге, свою натурщицу Анжель (которая отныне уже не могла ему позировать, так как собиралась замуж) и Альфонсину Фурнез, – Ренуар, хотя сам он, вероятно, этого еще не понимал, прощался со своим прошлым, с долгими годами, которые он провел на берегах Сены и в «Ле Мулен де ла Галетт» среди его танцовщиц. «Непримиримые» (так прозвали батиньольцев), по утверждению зубоскалов, просто выстреливали по полотну из пистолета, заряженного тюбиками с краской, после чего им оставалось только поставить подпись на своих шедеврах.

В один из ближайших дней он приглашен на обед к мадам Шарпантье. Торговец коньяком отправился на улицу Нотр-Дам-де-Шан. Хроникеры, карикатуристы только ими и занимались. Этот регент, получивший когда-то Римскую премию, теперь стал известен публике благодаря своей опере «Сафо». Картина эта, несмотря на воскресную праздничную атмосферу, которой от нее веет, чем-то напоминает большие многофигурные композиции излюбленные Фантен-Латуром, а прежде Франсом Халсом. Равновесие сил достигается лишь очень ненадолго.

1. Остановись прекрасное мгновение

Портрет изящный изысканный – далее слишком. Похоже, не вызволи меня мой дядюшка, ждала бы меня та же участь. Ренуар писал шутливым тоном, Моне – нарочито язвительным. Картина «Зонтики» хранится в национальной галерее в Лондоне. Ренуар писал.

Увы, ее отвергли. Но кипение страстей плохо уживается с нейтралитетом или безразличием. Цыганка», – которая хранилась у торговца с улицы Ла Брюйера. Только Лувр. Но в понедельник снова вернулся в Париж. Так же поступил и Сезанн.

Незадолго до этого торговец коньяком попросил Мане написать спаниеля для его собственной коллекции. К счастью, его брат Эдмон, который довольно успешно подвизался на журналистском поприще, немного помогал ему, впрочем не удерживаясь, чтобы не дать совета: «Писал бы ты, Огюст, кошек или кардиналов – словом, то, что можно продать». Еще в январе 1879 года Шоке сообщал жившему в Эстаке Сезанну о «большой удаче Ренуара». «Классический пейзаж умер, убитый жизнью и правдой, – заявлял он. Растерянный Ренуар оказался наедине с самим собой.

Единственное, что ему удалось, – это снять с аукциона несколько картин. – трубил он. Моне, в тисках нужды, продавал Шоке картины за пятьдесят, а то и за сорок франков. Теперь Ренуар критиковал его «тяжеловесный рисунок» и вульгарность. Картина воплощает идеал устремлений двух искусств – живописи и фотографии: от первой – одухотворенность восприятия, от последней – «моментальность» (художник даже отсекает фигуры по краям, как бывает на фотоснимках). Такой приём был популярен у импрессионистов того времени.

На этом холсте Ренуар изобразил портрет молодой актрисы театра «Комеди Франсез». У него был счастливый характер, он всегда считал, что нет худа без добра. Именно так обстояло дело с «батиньольской школой», как ее окрестили в насмешку представителей этой школы разделяло очень многое: не только несходство темпераментов, но и происхождение, принадлежность к разным кругам, воспитание, культура и даже политические и социальные взгляды. Здесь и не пахло кропотливым трудом.

Ренуар начал писать картину будучи «чистым» импрессионистом, но вскоре стал испытывать разочарование в этом стиле. Художник познакомился с Алиной Шариго, будущей женой, матерью его детей (в том числе и знаменитого впоследствии кинорежиссера Жана Ренуара) и неизменной спутницей жизни до самой смерти. Но как раньше в кафе Гербуа, а теперь в «Новых Афинах», Ренуар и в этом салоне держался чуть-чуть в стороне, довольствуясь тем, что наблюдал, следя своим настороженным птичьим взглядом за гостями Шарпантье. Хранится в Москве, в Пушкинском музее. Жюль Ле Кер, старше Ренуара на восемь лет, начал свою карьеру как архитектор.

Моне отчаянно бедствовал. – В живописи для меня бедняков не существует. Наверное, Глейр и Синьоль были правы, считая Ренуара непокорным. Пребывание в английской столице придало новое направление его деятельности, так как в Лондоне он познакомился с Моне («Вот молодой человек, который заткнет за пояс всех нас», – сказал Добиньи, представляя ему Моне) и Писсарро. Но помощи брата не хватало даже на самое насущное. Ренуар часто приходил в «Ле Мулен де ла Галетт» с Жоржем Ривьерой, Фран-Лами и их близким другом Норбером Генеттом, двадцатидвухлетним художником.

Для старшего брата, гравера-геральдиста, он рисовал гербы. Этот молодой человек – брат художника Эдмон. И Алина решила: почему бы им не уехать вдвоем в деревню Эссуа. Отныне тот и другой были обречены на почти полное одиночество.

«Как вы, один из первых оценивший школу 1830 года, – укоряли его клиенты, – можете теперь расхваливать нам эту мазню. » Но Дюран-Рюэля не смущала никакая хула. Фактически это групповой портрет встречи друзей. По этому случаю художник написал портрет молодой женщины и подарил его ей. Некоторые вежливо улыбались в ответ, некоторые отвечали насмешками. В теплое время года здесь всегда царила атмосфера народного гулянья. В 1825 году, когда они поженились, у них был на улице Сен-Жак писчебумажный магазин, в котором они стали продавать товары, необходимые для рисунка и живописи.

Соглашение с Ренуаром нарушало этот любовный сговор. В живописи Алина не разбиралась. Диас, узнав о бедственном положении Огюста, со свойственной ему щедростью обратился к продавцу, у которого сам покупал краски и холст и дал ему денег, чтобы тот открыл кредит молодому человеку. Творческое начало обусловливается прежде всего именно этой мечтой. Но я почти ничего не делаю, – добавляет он, – так как мне не хватает красок».

«Из-за этого я злюсь на всех.

Опасались, что ему грозит слепота. Первый трепет при виде картины он испытал перед «Купаньем Дианы» Буше. Само собой, Ренуар тотчас согласился. На самом деле дед Огюста был подкидышем, которого подобрали в каком-то приюте и случилось это задолго до террора. Ренуар тотчас согласился тайком предоставлять влюбленной девушке необходимую свободу.

Эннер переходит от группы к группе «своей тяжеловатой поступью эльзасского сапожника», каждому отвечая не спеша, с хитроватым добродушием и выраженным эльзасским акцентом. А иной раз за неимением красок приходилось бросать работу. Он щедрой рукой заплатил тысячу франков за маленький автопортрет Ренуара, который художник выбросил, а Шоке подобрал и отнес де Беллио. «Я всегда старался, – скажет позднее Ренуар, – писать людей, точно прекрасные плоды».

Последний мазок был положен. Это произведение как бы увековечило долгие годы, когда в испытаниях выстояли дружба и сотрудничество, оказавшееся таким плодотворным. Его кисть с равным сладострастием ласкала молочно-белую женскую плоть, муаровую ткань и шелковистую летнюю траву. Он предпочитал отшучиваться или беззвучно смеяться при чьем-нибудь удачном ответе.

Оппозиция императорской власти все росла. Если Алине предстояло сделать выбор – она его сделала. Но можно ли было назвать ее выставкой импрессионистов. Идет к врачу, жалуется, что болен.

Лоранса или Детайя, она предоставляла свою галерею для работ Де Ниттиса, Луизы Аббема или Антуана Воллона. «Окруженный водой и заброшенный, – сказал бывший архитектор, – этот замок постепенно тает, точно кусок сахара, забытый в сыром месте». Но Вы ее полюбите. Полностью отдаться живописи Базилю до сих пор мешали занятия медициной, которые по договоренности с родными он мог наконец бросить. Впоследствии он однажды снизошел до такого «объяснения»: «Всеми моими поступками втайне движет высшая форма жизнерадостного дилетантства Это она позволяет мне на мой собственный лад разбираться в искусстве, основываясь на точных наблюдениях, внутренней свободе и вкусе». Между тем события разворачивались со все нарастающей стремительностью.

За обедом он набивал им свои карманы. Я мог навещать своих родителей, не говоря уже о том, что мой пропуск не раз сослужил службу тем из моих друзей, кого дела призывали за пределы Парижа». Женщины, от которых ничто не укрывается, прозвали ее Мария-Антуанетта (на костюмированных балах она любила переодеваться королевой Трианона), но, так как мадам Шарпантье была невысокого роста, они ядовито уточняли, что она похожа на Марию-Антуанетту, «укороченную снизу». «Упражнения с эффектами света и цвета», которыми увлекался Клод Моне, тоже не прошли бесследно для Ренуара – его всегда волновали вопросы «ремесла». Другие картины, без рам, висели на гвоздях, образуя светлые пятна на фоне серых обоев. «Поехали к Фурнезу, Жорж, там будут роскошные женщины. » Он мечтал стать художником и сохранил смутные сожаления о несостоявшейся судьбе, к которой его, судя по всему, влекла ее показная легкость, обманчивый соблазн богемного существования.

Зато Дега искал и привлекал новых художников, которым он покровительствовал. Но вот в картине, написанной летом, «Семья Анрио», уже явственно ощущается «Ренуар по содержимому». Кажется, позировала для этой картины профессиональная проститутка. Ренуар написал Дюре, что приедет посмотреть на «хорошеньких англичанок». А если ты опять станешь своевольничать, денег от меня не жди. » Моне нехотя подчинился в Париже присматривать за ним поручено было родственнику – художнику Тульмушу.

И позже, когда Писсарро зазвал Сезанна в долину Уазы, провансалец тоже не надолго застрял у воды. Об этом можно было только мечтать. Этот неудачный опыт отдалил его от Курбе. Он абсолютно порвал с «отступником». Когда вся публика отвернулась от Курбе – обвиненный в том, что во время Коммуны он «снес» Вандомскую колонну, он предстал перед военным судом, – Дюран-Рюэль, резко выраженные политические взгляды которого должны были бы навеки отвратить его от осужденного художника, доказал ему свою неизменную верность, купив у него в феврале около трех десятков картин на пятьдесят тысяч франков, а в марте вдобавок устроил выставку его произведений. Между прочим лотерея закончилась довольно забавно или, если угодно, плачевно.

Вне всяких сомнений, Моне выдвигался на первое место в группе. Он хотел понравиться. Но так или иначе, пирожки Мюрера насытили не один голодный желудок. Только подлинные мастера владеют приемом литоты.

– Сколько раз я мечтал: послать бы Вам хоть что-нибудь. «Ваш придворный художник» – называл себя Ренуар в письмах к мадам Шарпантье. Недосягаемый прежде мир теперь приоткрылся для Ренуара. Знаменитый Кабанель, объявив на заседании жюри, что полотно внушает ему глубокое отвращение, добавил, что «здесь заметно старание, которое все-таки следует поощрить».

Звали его Шарль Гуно. Законченная в начале 1873 года, картина в апреле была отвергнута жюри – на этот раз жюри действовало особенно беспощадно, так что один из критиков даже сказал о нем, что «оно возмутительно несправедливо» и «оправдывает любое возмущение». Со своей стороны Алине очень нравилось позировать художнику. Взявшись за этот заказ против воли, художник выполнил его довольно неудачно.

Дюран-Рюэль продолжал бороться с трудностями. – Сыты мы далеко не каждый день. Сислей проявлял по отношению к Ренуару неизменно дружеское участие.

Так, например, он «сменил скипидар на мерзкий сульфат и отставил нож ради маленького известного вам шприца», писал Мэтр летом Базилю, который в то время находился в Монпелье. Алина. Наконец батиньольцам удалось выработать устав своей ассоциации. Будь это в его власти, он просто вычеркнул бы ее из жизни. Кроме «Ловцов ракушек», он собирался послать туда холст, который набросал экспромтом, когда позировавшая ему натурщица Анжель задремала во время сеанса. Покупали их миссионеры.

В этом исстрадавшемся городе, казалось, все еще слышен треск ружейной пальбы, а камни мостовой еще пахнут кровью груды развалин, зияющие проломы зданий, обгорелые стены на каждой улице твердили так же настойчиво, как твердит сама история: «Вот что такое человеческое варварство, вот что такое первобытная звериная сущность человека. » Люди искусства (а что нам остается от минувших эпох, кроме немногочисленных творений – скульптур, холстов или книг. ) не спешили сюда возвращаться. Добродетель Анны была менее щепетильна и Ренуар этим воспользовался. Презираемый публикой Делакруа был великой страстью этого увлекающегося человека. Ослепление именно тех, против кого она направлена и кто не способен ее предвидеть ибо не чувствует ее неизбежности. По примеру Курбе, который удостоил Международную выставку лишь «визитной карточкой» – четырьмя картинами, а сам устроил на площади Альма свою персональную выставку в специально выстроенном для этой цели помещении, Мане тоже выстроил поблизости павильон, где решил показать пятьдесят лучших своих произведений.

Как и Ренуар, Моне сблизился с супругами Шарпантье. Иногда абсолютно неожиданные. По правде говоря, художественные круги Парижа не могли понять, чем вызвано внезапное увлечение Дюран-Рюэля «шарлатаном» Мане и мазилами из его «банды». Вот и помалкивайте.

Каждый разыгрывал собственную партию, передвигал свои фигуры. Едва портрет был окончен, мадам Шарпантье «начала боевые действия» – она лично или через друзей ходатайствовала перед академиками за Ренуара. Он и в самом деле придавал огромное значение, так сказать, технической стороне живописи, тому, что превращало ее в ремесло, «подобное столярному или слесарному делу». Особенно его притягивал отель-ресторан папаши Фурнеза под мостом Шату.

Осенью он бежал из Виль-дАвре, спасаясь от кредиторов. На портрете у него гладко выбритые щеки, лысый череп, вид серьезный и полный достоинства. Писсарро и Сислей с каждым месяцем погружались во все более безысходную нищету. В ответ критик, упивающийся собственным остроумием, просил «внушить господину Ренуару, что женское тело — это не нагромождение разлагающейся плоти с зелеными и фиолетовыми пятнами, которые свидетельствуют о том, что труп уже гниет полным ходом».

«Я устал от этого прозябания», – признавался Сислей в марте Теодору Дюре. При виде этого необитаемого замка у Жюля Ле Кера вырвалось остроумное сравнение. Я написал на клочке бумаги всего несколько слов: Помните ли Вы Марлотт. В тот период Ренуар и Моне работали бок о бок используя идентичные сюжеты, причем в очень близких друг другу стилях.

Но все не имело бы значения, если бы распродажа, несмотря на присутствие Дюре, Кайботта и еще нескольких верных друзей, не превратилась, по словам Ренуара, в «разгром». «Диана» Ренуара, как и «Женщины в саду» Моне, была отвергнута. Осень. Ренуар должен был подготовить работы для Салона 1870 года. Творчество было для него главным в жизни. И он с такой быстротой, «словно оставил автограф в альбоме» мадам Бланш, легкой, воздушной палитрой выполнил росписи над двумя дверями.

Алина теперь почти не выходила из швейной мастерской. Пути тех, кто входил в ее состав, разошлись. Несмотря на присутствие Добиньи, жюри на этот раз оказалось непримиримым. Она отпугивала покупателей. Впрочем, ни один из членов группы не удостоился благосклонности членов жюри, не удостоились ее ни Писсарро, ни Сезанн, с которыми бывшие ученики Глейра сошлись еще теснее с тех пор, как в квартале Батиньоль, в кафе Гербуа, вокруг Эдуара Мане стали собираться художники и критики, убежденные, подобно Сезанну, что «Олимпия» открыла новую эпоху в истории живописи. – писал он родителям. Мастерские известных художников, членов Академии, были, как правило, загромождены бесчисленным множеством всяких редкостей и диковинок, призванных создать «художественную» атмосферу: были тут и драгоценные ткани и старинные доспехи и церковные облачения и роскошные седла – всякий дорогостоящий антикварный хлам По сравнению с подобными мастерскими мастерская Ренуара казалась пустой.

Последние были в его глазах всего лишь «статистами», лицами на выходных ролях. И все же это ремесло, как бы хорошо оно ни оплачивалось, не было целью Огюста. Ренуар узнал об этом гораздо позже. Со своей стороны хозяин фабрики и рабочие полюбили мальчика.

В начале 1880 года Ренуар сломал правую руку. Если бы только Ренуар прислушался к его советам. Еще немного и у него образовалась бы целая флотилия. Жюри приняло картину Ренуара, который предусмотрительно отрекомендовался «учеником Глейра». Работая, он испытывал удовлетворение, в котором нельзя было обмануться.

За последние годы зрение его ухудшилось. Однако в маленькой, на тридцати восьми страницах, брошюре «Новая живопись, по поводу группы художников, выставлявшихся в галерее Дюран-Рюэля», напечатанной в издательстве Дантю одним из завсегдатаев кафе Гербуа и «Новых Афин», Дюранти, выявились вдруг кое-какие разногласия. Они «слишком легко удовлетворяются» сделанным и «демонстрируют несовершенство, отсутствие логики, преувеличение, бессилие». Шумная многолюдная парижская улица. В разгар сезона Ренуар несколько раз приезжал к Моне в Аржантей.

В ответ Вольф опубликовал статью, написанную в его обычной саркастической манере. Строптивец Ренуар не только не был «революционером», напротив, он подтверждал свою интуитивную верность традиции, отдавая явное предпочтение произведениям, характерным для французской школы, в частности произведениям XVIII века. Но творческому процессу неотъемлемо присущ этот динамизм. Его творческий путь был извилистой линией.

Жюри осталось по-прежнему академичным. Одно было отвергнуто, второе принято. Работал он беспорядочно, урывками, лихорадочно принимался то за одно, то за другое. В Шату Ренуар встретил Уистлера, который из Лондона ненадолго приехал во Францию. Гвоздем программы был клоун Медрано по прозвищу Бум-Бум. Шоке решил, что портрет его жены может написать Ренуар.

Весной 1867 года мастерские вновь кипели от возмущения. Редактором его был Эмиль Бержера. Остальные полотна мясники использовали вместо фартуков или в качестве дорожек в саду: солдатня не желала «пачкать ноги». «Наконец-то им крышка. Но Моне не сдавался. Его жена Эмели стала швеей в Париже.

Леонар, родившийся в конце Директории, 18 мессидора VII года (7 июля 1799 г. ), еще в юности отправился на поиски счастья за пределы Лимузена. В расчете на Салон он в конце года принялся за большую композицию, больше двух с половиной метров в высоту, – «Всадники в Булонском лесу». Ренуар удвоил осторожность, он старался выходить как можно меньше. Подозрительным, так как свидетельствовало о «дурном направлении умов», отчасти наводившем на мысль о коммунарах и Курбе, этом «негодяе и разрушителе». Энгра, которого так почитал Дега, поносили большинство остальных батиньольцев.

Весна вообще оживила его надежды. Тем более что положение Дюран-Рюэля пошатнулось. Книжный магазин разместился на первом этаже, жилые комнаты – на втором.

Правда, все эти четыре месяца, когда я не получал вестей из Парижа, самому мне было далеко не сладко. Предчувствие не обмануло Ренуара. В фабричной мастерской Огюст сразу почувствовал себя на своем месте. «Завтрак гребцов» оказался как бы в центре его творческого и жизненного пути. Она представлялась ему каким-то особым миром, недосягаемым и почти запретным.

Это была неслыханная удача. Лиза послужила моделью и для двух картин Ренуара, предназначенных для Салона: большой «Купальщицы с грифоном», где еще чувствуются следы влияния Курбе и другой, гораздо более интересной и неожиданной по содержанию, – «Алжирская женщина». В этом он черпал основы своего умения. Таким образом, я был спокоен все время, пока продолжалась Коммуна. Авторы эстрадных ревю часто вводили теперь в свои спектакли «мазилу импрессиониста, который и сам не способен отличить, где верх, а где низ полотен, которые он малюет на глазах у публики». Они называли себя «батиньольской школой» по названию парижского квартала, где снимали свои мастерские.

Рядом с этим молодым человеком, взгляды которого уже четко определились, Ренуар – «в нем есть что-то от девчонки», отзывался об Огюсте Сезанн, – со своей восприимчивостью и импульсивностью, которая бросала его из стороны в сторону, неуверенный в себе, всегда готовый уступить обстоятельствам и всевозможным влияниям, производил впечатление человека слабовольного. Ремесло, которым пришлось заниматься Огюсту, увлекло подростка. Публикуя в журнале репродукции рисунков Бонна, Ж. -П.

Уверенность в завтрашнем дне – такая же иллюзия, как многие другие. «Писсарро, – говорил он позднее, – в своих видах Парижа обязательно изображал похороны. Вот таким образом в картине его больше виртуозности, чем естественной свободы. Но круг читателей этой газеты был очень узок и оба художника вспомнили о Золя. От Энгра они отплевывались. Был ли художник влюблен в свою модель.

Когда пруссаки подступали к Парижу, Дюран-Рюэль вывез свою коллекцию в Лондон. Ренуар принадлежал к числу тех, кто частенько навещал Мюрера. Что из того. Единственный художник, кому выставки пошли на пользу, – это Дега: его картины, «такие отработанные и изысканные», проходили незамеченными «в сутолоке Салона», а «в камерной обстановке» все их достоинства становились явными. Эдуар Мане поселился на лето в Жаннвилье.

Только поздно ночью Огюст гасил лампу. Ничто не могло поколебать его уверенности, он не слушал ничьих возражений. «Я хотел бы видеть вас вместе – вас и Делакруа». Теперь эта неуверенность усугубилась. Опять же Ренуар рисовал портреты своих реальных друзей. О Рафаэлли кто-то сказал Ренуару: «Он должен был бы вам нравиться, он изображал бедняков». Многие на месте Моне признали бы себя побежденными.

Мода на широкополую женскую шляпу, которую ввела исполнительница главной роли в популярной тогда пьесе «Серебряные литавры», помогла дипломатическим переговорам. Моне и Писсарро оказались в Англии. Щедрость и энтузиазм всегда «окупаются».

И однако, бывают неудачи, обещающие успех в грядущем. Желавшие выставиться должны были представить свои произведения жюри между 10 и 20 марта. Да потому, что выставки их строились на ложной основе и ничто не может заменить Салона.

Все трое познакомились с Ренуаром в «Новых Афинах», куда их привел гравер Марселен Дебутен. Девушка – он это понимал, как понимал и Ренуар, – была «приговорена окончательно». В картине появился отчетливый контур фигур. К тому же он, как и Моне, отнюдь не одобрял новых участников.

А неделю спустя в номере от 18 июня «Ле Вольтер» начал публикацию серии статей Золя – всего их было четыре – «Натурализм в Салоне», где автор, на свой лад выполняя просьбу Ренуара и Моне, ставил вопрос о взаимоотношениях независимого искусства, официального Салона и импрессионизма. Но как трудно было осуществить этот замысел. Расписывал веера, скопировав для них «Поездку на остров Киферы».

А ведь Коро говорил, что «на природе никогда не знаешь, что у тебя получится», что работу обязательно надо «провести через мастерскую». «Они упрекали Коро, что он переписывает свои пейзажи в мастерской. Родные принарядились как могли. Быть может, в портрете чувствуется нотка грусти. В душу Ренуара вторглись новые заботы. Для Франции началась новая глава ее истории.

Они считали, что этим успехом Мане обязан только своим «уступкам». По собственному признанию, он его «терпеть не мог». Как и они, он ненавидел цвет – «проклятый цвет», по выражению Глейра. Моне был, несомненно, куда больше подготовлен к борьбе за жизнь, чем Ренуар. Бедняга. » Ренуар, раздраженный этим припевом «бедняга. », воскликнул за ужином у Мюрера: «Выходит, поскольку я бездетный, холостяк, я должен умереть с голоду.

Большинство батиньольцев со времени войны ничего не представляли в Салон. Внушительная сумма. Огюст больше не мечтал о Севрской мануфактуре. В мастерской Ренуара – тоже.

Задолго до того, как портрет был выставлен, многие его видели и расхваливали. Как бы ни относился к этому кое-кто из батиньольцев, Ренуар оставался тверд: «Научиться писать можно только в музее» В музее можно найти великих наставников. О будущем лучше было не думать. Самая знаменитая его картина – окутанный меланхолией «Вечер или Погибшие мечты» – привлекает скорее психологической точностью, чем своей вполне академической манерой. Базиль в ту пору тоже работал над большим полотном – «В кругу семьи». Однако мысль о выставке не пропала втуне – впоследствии она принесла плоды. На почве интереса к парусному и гребному спорту (у Моне была теперь своя лодка-мастерская, как у Добиньи) импрессионисты Аржантейя свели знакомство с Гюставом Кайботтом, страстно увлекавшимся речным судоходством.

Золя не мог яснее обнаружить свое непонимание импрессионизма. Несостоявшееся художественное призвание Жоржа Шарпантье, горячий интерес, который этот добродушный человек питал к живописцам, удовольствие, доставленное ему «Рыбаком с удочкой», открыли Ренуару двери салона Шарпантье. Во всяком случае, модель, судя по всему, была влюблена в художника. Ренуар в тоскливой тревоге бродил возле Дворца промышленности на Елисейских полях, где со времени Всемирной выставки 1855 года устраивались Салоны и заседало жюри. Удивительное дело. Публика любит находить в художнике то, что ее в нем однажды привлекло. Впрочем, в 1864 году оно держалось более снисходительно и приняло картину, которую решился представить Ренуар – «Эсмеральда, танцующая среди бродяг», – романтизмом сюжета близкую Делакруа, но абсолютно темную, «битумную», в духе академических требований.

Покупателей не было. На бульварах неистовствовала восторженная толпа.

Ренуар и в самом деле продолжал бедствовать. Ренуар и Моне заявили протест, как, впрочем и многие другие художники было абсолютно очевидно, что устроители хотели сохранить «монополию на лучшие места» для «небольшой группы избранных». Дождь. Его отдали в богадельню, Лиможский дом призрения и там крестили 8 января 1773 года. Вот почему необходимо, чтобы они были выставлены в Салоне и своим присутствием подтвердили свершившуюся эволюцию и придали ей ее подлинный масштаб». В противовес ему, считали окружающие и это куда более соответствовало действительности.

Отныне Ренуар будет возвращаться к этим темам лишь в виде исключения. Вот как описывал этот квартал в 1847 году в романе «Кузина Бетта» скончавшийся несколько лет спустя Оноре де Бальзак. Ради удовольствия он занимался и живописью. Ренуар писал здесь гребцов, заканчивающих свой завтрак. Картина была написала в ресторане Фурнез в Париже. Силой этой чувственности счастливый и простодушный мир Ренуара обретает единство. Еще вчера в Аржантейе или «Ла Гренуйер» Моне и Ренуар могли работать бок о бок, следуя общим формулам в живописи.

Ренуару было нечем платить за квартиру и ему пришлось расстаться с мастерской на улице Нотр-Дам-де-Шан, оставив хозяину в залог (он задолжал ему семьсот франков) большую часть своих картин, в том числе «Парижанок в одежде алжирских женщин», которую, кстати, отвергло жюри Салона. Он снова начал писать виды Парижа. Его нельзя не пожалеть – такая большая семья. Лето развело друзей в разные стороны. «Какая мощь. » – восклицали поклонники искусства Курбе.

Мысли о нем постоянно его снедали. На другой день после распродажи Ренуар получил письмо от Виктора Шоке, который выражал свое искреннее восхищение его полотнами (эта похвала особенно подбодрила Ренуара после пережитого накануне провала) и спрашивал, не согласится ли художник написать портрет его жены. Ренуар давал себе передышку только по субботам – в этот день он садился в омнибус Бераров вместе с их поваром и дворецким, своими «приятелями» и отправлялся в Дьепп, побродить среди рыночной толпы. И еще двадцать сантимов стоила каждая кадриль.

– восклицал Ренуар. Даже театральные подмостки оказали им честь своим вниманием. Мюрер поспешил удовлетворить ее желание. «Поверите ли, Ортанс еще десятилетней девочкой получила награду по арифметике. » Упомянутая Ортанс не только была начисто лишена женской привлекательности, но вдобавок еще и косила.

После чего он сказал художнику, что хотел бы увидеть другие образчики его искусства. И все же я доволен, так как для живописи Моне отличный компаньон. Ренуар составил проект распределения мест, который Мюрер опубликовал в «Ла Кроник де трибюно» от 23 мая. Вместе с одной из них – некой Нини по прозвищу Рыбья Пасть – он позировал для картины «Ложа».

Дюре очень долго рассматривал «Лизу», решил ее приобрести и предложил за нее художнику тысячу двести франков. Он читал все, что попадало под руку.

И в самом деле, друзья Ренуара отказались в этом году от названия «импрессионисты» и выставились просто как «независимые художники». Впрочем, он прекрасно понимал, что «трудности еще только начинаются».

Ренуар иногда приносил Моне хлеб из Виль-дАвре. И однако, жене удалось убедить его основать еженедельник «Ла Ви модерн», посвященный литературе искусству и светской хронике и вдобавок открыть в помещении журнала галерею, где персональные выставки, дотоле бывшие редкостью, должны были стать правилом. Но это переполняло его душу. Весной 1870 года никто не подозревал, что целая историческая эпоха близится к концу. Это было для нее непреложной истиной. Впоследствии эти свидания с Энгром принесут свои плоды.

Это многогранный мастер, который пишет историю и современные нравы (через четверть века они тоже станут историей), подчиняя предметы живым существам, сцену – актерам. Да кому они нужны, старина. Был принят закон об амнистии осужденных участников Коммуны. зонтиков. «Демократы – люди, которые ходят в грязном белье» – так презрительно отзывался когда-то о Милле и художниках-барбизонцах г-н де Ньюверкерке. Между Буживалем и Шату на острове Круасси в особенности привлекали публику кабачки и рестораны «Ла Гренуйер».

«Я ходил посередине улицы, по ее немощеной части, чтобы подметки не стирались о камни». А однажды ему повезло: ему поручили роспись стен кафе на улице Дофины. Теперь к ним присоединился Кайботт. Этим заказом Ренуар был обязан Дедону, который горячо расхваливал его талант родителям Марты, показывая им «Танцовщицу». А еще остается форма. Шоке не сдавался и продолжал свою агитацию.

Но Огюст умел извлекать радость из любого пустяка. Добиньи прекрасно помнил большую из его картин. Произведения обоих «перебежчиков» были повешены на самых невыгодных местах. Портрет Камиллы, «Дама в зеленом», был замечен в Салоне – его очень хвалили.

Филипп Бюрти написал предисловие к каталогу. На вершине Монмартрского холма, среди садов, огородов и посевов люцерны, благодаря которым тогдашний Монмартр сохранял свой деревенский облик, почти над самой улицей Лепик возвышались две старинные ветряные мельницы (от прежних тридцати их теперь на холме оставалось всего три) – «Ле Раде» и «Ле Блют-Фен». Он рассчитывал добиться «больших успехов» и, в самом деле, этим летом у него первого из всей группы друзей в картинах стало чувствоваться настоящее мастерство.

Позировала для нее Жанна. Мужчины платили за вход по двадцать пять сантимов. Но, как и следовало ожидать, бунтари ничего не добились. В 1851 году он по конкурсу был принят в Сен-Сир. В начале августа Ренуар все еще оставался в Париже.

Эту картину Огюст Ренуар написал в 1876 году. Ренуар ни в чем не был уверен и пробовал все. Начало разрыву положили кровавые дни 1848 года, когда прогремели первые раскаты того, что проживавший в изгнании в Лондоне немец Карл Маркс назвал «классовой борьбой». Автор картины «Погибшие мечты» в январе 1864 года закрыл свою мастерскую, отчасти за неимением денег, но скорее всего – по более серьезной причине. Ренуар продолжал готовить работы для очередного Салона. «Выходи за богатого» Руководствуясь верным чутьем, свойственным некоторым женщинам и присущей ей вдумчивостью, которая позволяет отличать показное от подлинного, Алина с первых же дней почувствовала, как ее влечет к художнику.

Его картина «Кружка пива», так понравившаяся публике и написанная под более или менее явным влиянием Франса Халса, по их мнению, свидетельствовала о том, что, как это ни прискорбно, Мане скатился к банальной традиционной манере. Во время сеансов Ренуар потешался, глядя, как бесцеремонно она обращается со своим кавалером, художником-кубинцем, носившим пышное имя дон Педро Видаль де Соларес-и-Карденас. Его искусство становилось чародейством. А это и делал Мане, которого Курбе с высоты своего величия упрекал в том, что он-де расписывает «игральные карты».

Дольфюс, прежде уже покупавший картины Ренуара, поручил ему сделать для него копию с «Еврейской свадьбы». По его собственным словам, он «набил себе руку на разрушениях» в квартале Карузель, где прежде громоздилось диковинное скопище лачуг и развалюх. Диас прожил бурную жизнь, с первых же шагов отмеченную трудностями и горестями. Он преодолевал ее с ожесточенной решимостью, не разбираясь в средствах. Мог ли он в этих условиях по-прежнему часто покупать картины у батиньольцев. Тут было не просто желание оживить пейзаж.

Монмартрская цветочница темноволосая Анжель вела откровенно беспутный образ жизни. Пленэр открыл ему великую феерию света. Мечта художника мало-помалу обретала плоть. Интересы художника и светские стремления его модели совпали.

Откуда он вышел. При всем своем честолюбии он полагался на судьбу. К чему привел его двадцатилетний труд, все эти поиски, весь этот импрессионизм. А между тем Ренуару, как и Мане, была свойственна обостренная чуткость, восприимчивость, которая должна была бы сближать его с автором «Олимпии».

Тот выставляет его за дверь. Художники предпринимают попытки уподобиться Рафаэлю или другим итальянским мастерам и это делает их сметными. Жанна жила на улице Фрошо, неподалеку от мастерской Ренуара. Импрессионисты помышляли только о живописи и если, как справедливо отметил Ривьер, они отвергали «сюжет» иначе говоря, назидательное повествование академического искусства, то лишь для того, чтобы заниматься живописью в ее чистом виде. С 1877 года картина «Качели» находилась в коллекции французского маршана и художника Гюстава Кайботта.

Разноцветные лодки – с гребцами или под парусом – плыли вниз и вверх по течению. Вот таким образом Моне, который «вот уже десять лет мечется в пустоте», поступил правильно, вернувшись в Салон, как и Ренуар. Те же, кто, как Ренуар, отваживались на это, терпели одну неудачу за другой. Другие, более проницательные, уже предугадывали будущность Ренуара и Моне.

Алина была куда менее счастлива, чем можно подумать, глядя на картину, написанную в Шату. – Право, она все освещает вокруг Настоящий солнечный луч». Как и за десять лет до этого, в эпоху «Завтрака на траве», отвергнутые бурно выражали свое недовольство.

Золя, который не слишком проницательно судил о живописи, но инстинктивно схватывал изменения, происходящие в больших группах, закономерности общественного развития (его романы были не столько психологическими, сколько социологическими), раньше многих других современников понял, что импрессионизм близится к закату. Позади них стоят матушка Антони и Жюль Ле Кер, на переднем плане пудель toto. Эта картина с ее простодушной и безмятежной чувственностью – воистину языческий гимн. Матери подбивали дочерей воспользоваться счастливым случаем. Вот почему в этих условиях «дать битву» можно только в самом Салоне «при ярком солнечном свете».

Он почти безоговорочно верил в жизнь. Повинуясь школьным установкам, Ренуар усердно «темнил» картины, но ему трудно было бороться со своими природными склонностями и однажды, когда он не смог отказать себе в удовольствии и положил на картину маленький красный мазок, Синьоль на него обрушился. Конечно же, здесь было явное недоразумение.

Он не жалел сил, чтобы приобрести навыки в этом ремесле, но его одолевали сомнения. Отважиться на это – значит обречь себя на жесточайшие разочарования. Но, на беду, эта свобода не соответствует «нравам публики». Пробовал он и всевозможные технические приемы, некоторые, по мнению Эдмона Мэтра, весьма «странные». Лишения, неуверенность в завтрашнем дне никак не отражались на поведении Ренуара.

Ренуар не пожалел усилий. Вот таким образом жалованье Шоке оставалось скромным. Ренуар носился с мыслью, не оставляя живописи, найти какой-нибудь заработок. «А впрочем, даже если хорошо переносишь холод, – говорил он, – к чему писать снег, это проклятье природы. » Ему нравились, его чаровали яркие краски, радости весны и лета, переливы света, теплые тени, зной полуденного времени года, трепет жизни в ее здоровой, жаркой полноте. Мартен слыл скрягой – художники и маклеры по продаже картин посмеивались, глядя, как он засовывает всякую всячину, скупаемую по пути (старые вещи, железный лом), в мешок, с которым никогда не расстается.

Новое поколение, «предоставленное самому себе», должно было заново всему выучиться собственными силами, заново открыть живопись. Но жизнь, как море, где волны набегают одна на другую, не знает покоя. «Архиболван, будь я трижды проклят», – добавил Ренуар.

Глядя на большие замысловатые композиции, он робел и даже скучал. Скульптор, страстно любивший живопись и сам иногда писавший на досуге, взял молодого друга под свою опеку. Кайботт обвинял Дега, что он внес «в группу раскол». Уистлер лично объяснит Дюре «тысячу причин», по каким Ренуар должен отложить свое путешествие. Художники разъехались из Парижа кто куда. Лувр притягивал его не больше, чем мастерская.

Он не любил смаковать горести интуитивно отворачивался от всего тяжелого и не потому, что был беззаботен – при всей своей жизнерадостности и непосредственности он часто впадал в задумчивость, о чем-то мечтал, – но он отличался редким душевным здоровьем и чистотой. Но в человеческом обществе все взаимосвязанно.

Вот таким образом поиски моделей Ренуар целиком передоверил Эдмону. Пресса возобновила свои нападки, публика не скрывала враждебности. Как это явствует из названия, сюда приезжали купаться. Впервые по-настоящему это видно в упомянутой сцене на пленэре. «Я очень рад, что мне не приходится целыми днями сидеть одному». Форма, которой импрессионисты слишком пренебрегают.

Картина написана, конечно, на пленэре. Несомненно именно в 1872 году была написана маленькая, пронизанная изысканной чувственностью картина «Роза» – изображенная по пояс женщина с обнаженной грудью лежит головой на подушке, в руках у нее роза. Но торговцы картинами не спешили в отель Друо. Тут уже в полной мере чувствуется «Ренуар по содержимому».

В академии Сюисса Сезанн познакомился с Писсарро, которого уже знал Моне. Впоследствии Ренуар написал портреты двух юных жонглерш.

Курбе все больше и больше притягивал Ренуара. Группа распадалась. Импрессионизм раскалывался, как созревший плод. Там он написал произведение, в котором уже ощущается самобытность.

Собравшиеся приступили к подведению финансовых итогов. Художник решил, что он наконец «пробился», что для него закончился тот более или менее длительный период безвестности, всеобщего равнодушия, нужды и лишений, который почти неизбежно испокон веков выпадает на долю молодых людей, если они вступают в жизнь без денег, без связей и могут рассчитывать только на собственный талант и упорство. Секреты и совершенство старых мастеров.

Она постарается его забыть. Теперь Ренуар должен был написать Тама для Анри Чернусски. «Если я начну исповедоваться, сударь, я лопну» Вот Эмиль Бержера, друг детства издателя, Эдмон де Гонкур, которого Барбе дОревильи зовет «вдовой» после смерти его брата Жюля, – с моноклем в глазу, прямой, угрюмый, молчаливый, необщительный, он изображает на лице скуку, а на самом деле умирает от зависти. Он сидел без гроша, но, «по счастью, подвернулась добрая женщина из Версаля», которая за три сотни франков заказала Ренуару два портрета – свой и дочери. «Что за кожа. Старый мастер учил Огюста видеть образцы высокого искусства в произведениях не Ватто, а весьма академичного художника Поля Делароша, автора «Жирондистов» и «Убийства герцога де Гиза». В семье Ренуаров любили рассказывать, будто дед Огюста происходил из аристократической семьи, пострадавшей во время террора, когда его и усыновил некий Ренуар, сапожник, который дал мальчику свое имя и обучил своему ремеслу.

– Но теперь я очень редко встречаюсь со своими собратьями, мужчинами и женщинами. В полночь заведение закрывалось. Гаше не мог им нахвалиться, Ривьеру не хватало слов, чтобы его осудить. «Ужасная штука жизнь», – бормотал Сезанн.

Ренуар, который не побоялся усложнить задачу и в частности избрал замысловатую диагональную композицию, так и не сумел полностью уравновесить различные части картины. Фантен-Латур постоянно ходил в Лувр и копировал там картины великих мастеров. Что вы хотите. Эта мастерская стала местом дружеских встреч. Теперь это время кануло в прошлое. Приобретая новые работы Моне и Писсарро, а также Дега и Сислея, в январе он не задумываясь совершил крупную сделку (подобную сделку он за несколько лет до этого уже совершил с Теодором Руссо) и в течение нескольких дней приобрел больше чем на пятьдесят тысяч франков картин Эдуара Мане.

Никаких уступок. И вдруг в феврале, закончив портреты «девочек Каэн» (хорошо ли, плохо ли они получились, он не знал сам) и предоставив Эфрюсси хлопоты по их отправке в Салон («одной заботой меньше»), уехал в страну, которая в свое время очаровала Делакруа и о которой ему не раз рассказывал Лестренге, – в Алжир. Перед его страстью к некоторым художникам отступали все прочие соображения. В другой парижской мастерской, академии Сюисса на набережной Орфевр, работал провансалец Поль Сезанн. С пренебрежительным высокомерием он признавался в «наследственном и атавистическом беспорядке», который царит в его счетоводстве.

В этом году впервые отмечали годовщину взятия Бастилии, дня, который отныне стал национальным праздником. «Требуется мастер для росписи штор». Ренуар не Дега и не Домье – он не судит. Ренуар обвинял революцию 1789 года, что она разрушила эти традиции. Дороже всего была продана картина, написанная в 1872 году, – «Новый мост»: за нее дали триста франков. Когда наступил срок очередного платежа, ему как-то удалось в обмен на свою «Ложу» выманить четыреста восемьдесят франков у своего соседа с улицы Сен-Жорж, мелкого торговца картинами папаши Мартена.

Эта обнаженная, в которой без утайки выразилась любовь Ренуара к женскому телу, показалась кое-кому из его друзей «не совсем приличной», возможно из-за фона, на каком художник изобразил ее без всякого умысла, – скалы и деревья в лесу. В Лувре он теперь поднимался по лестнице в залы живописи. Он знал цену учению – ведь он сам за него платил. Такой украшенный шторами алтарь заменял часовню.

Помехи в работе тяготили его куда больше, чем нищета и он дал решительную отповедь Базилю, когда тот заметил, что на месте Моне пошел бы колоть дрова. «Вам осталось сделать еще один шаг, – писал Теодор Дюре Камилю Писсарро, – добиться того, чтобы Вас узнала публика и одобрили торговцы картинами и ценители искусства. Выходит очень забавно и даже лучше того, что я писал правой. Принимали только тех, кто предварительно просил аудиенции. Приходилось в буквальном смысле слова «бегать», чтобы оказаться первым.

А тем временем, будьте любезны, напишите о ней несколько слов в Ле Фигаро. Назвали они ее «Анонимное кооперативное товарищество» – в этом названии не было ни намека на какую-либо тенденцию. Неожиданный расцвет. По воскресным и праздничным дням с трех часов пополудни здесь начинались танцы. Но для него деньги никогда не могут быть целью.

В октябре Моне уехал в Нормандию, а Ренуар возвратился в Париж к Базилю. Буден, один из мастеров старшего поколения, «король неба», как прозвал его Коро, соседствовал здесь с Джузеппе Де Ниттисом итальянским художником, выставляющимся в Салоне Дега повсюду его восхвалял с коварной целью умалить достоинства некоторых батиньольцев (но кто мог попасться на эту удочку. ). Но родители были этим недовольны и ему пришлось заниматься медициной.

Приходится думать о заработке, а тщеславному – о том, чтобы блеснуть. Нет, в этом мире чудес не бывает. «Тебе не кажется, что довольно и того, что один из нас подыхает с голоду. » – твердил брату Ренуар.

Главным действующим лицом пьесы Мелака и Галеви «Стрекоза», которая была поставлена осенью 1877 года в театре «Варьете» и к которой в некоторой степени приложил руку Дега, был импрессионист и, само собой разумеется, его произведение «с равным успехом можно было рассматривать, перевернув вверх ногами». «Ладно, – согласился Глейр, – но при одном условии: вы не будете платить мне ни гроша». Дела пошли на лад и в личной жизни. Он так никогда и не признал ни живописи Гогена, ни живописи Рафаэлли.

Делакруа должен был помочь ему преодолеть этот этап. А между тем какой юностью напоено это полотно. Холостяцкое положение, естественно, отвечало такой жизни. Восхищенный Шарпантье купил за сто восемьдесят франков картину Ренуара «Рыболов с удочкой».

Она довольно точно характеризовала вклад, внесенный новаторами. Теперь и Ренуар это понял, понял, что мнение Сезанна о Мане справедливо, что «Олимпия» «открыла новую эру в живописи», а Курбе – «это все еще традиция», последний наследник старых традиций, которые медленно угасают. Это был будущий автор «Фауста». Однажды, еще подростком, работая на фабрике фарфора, он увидел «маленького, яростного человечка», который рисовал. Пышность и блеск, к которым его влекло, он носил в своей душе.

Неужели настал конец нужде. Метр романтизма в любезном письме отклонил это предложение, сославшись на то, что у него «побаливают глаза». Он не разыгрывал мученика, не считал, что ему что-то должны.

Ренуар, рассуждала она, «создан, чтобы писать, как виноградник – чтобы давать вино. Он был далек от пессимизма реалистов. На кратине изображены знакомые и друзья художника.

Вместе с Камиллой, которая позировала для всех четырех женских фигур на картине, Моне боролся с тяжелейшей нуждой. После работы Огюст либо бродил по бульвару Тампль среди маленьких лавчонок, вокруг которых раздавались голоса зазывал мелодраматических театров (живая, веселая, подлинно народная атмосфера этого «бульвара преступлений» бесконечно нравилась Огюсту), либо, зажав под мышкой папку, шел на вечерние курсы рисунка на улице Пти-Карро. Ни один из учеников в мастерской не был таким прилежным и внимательным. Им казалось, что художник сделался слишком уж «пай-мальчиком».

Вдохновителем его был Клод Моне. В ноябре Моне тоже воспользовался на время гостеприимством Базиля, тот был в восторге: «Места у меня довольно, а они оба очень веселые». Большинство его друзей были далеко от столицы. Можно составить целый том из того, что он наговорил о Мане, Моне, о Вас Он дошел до того, что сказал мне о Моне и Ренуаре: Неужели вы принимаете у себя этих людей. » Кайботт готов был поверить, что Дега не прощает Ренуару, Моне и Сислею их талант, так как он проявлял куда больше снисходительности по отношению к тем, кто был не слишком даровит или просто бездарен и кого он «тащил за собой». Между тем у Моне было мало причин для веселого настроения. Он устанавливал мольберт в районе Касбы, Жарден дЭссе или в их окрестностях. Великое мгновение.

«Глядя на шедевр, я довольствуюсь тем, что наслаждаюсь. Вскоре ему представился случай высказаться на эту тему, так как Ренуар и Моне обратились к нему за поддержкой. На самом деле у них было немало причин завидовать этой выдающейся женщине. В последние дни июля проходила беспорядочная мобилизация.

В роли эксперта выступил Дюран-Рюэль. Для художника это был прекрасный повод блеснуть талантом. Что такое «теории» импрессионистов. «Чародей-солнце превращает пальмы в золото, волны катят бриллианты, а люди становятся похожи на волхвов».

Его ученики очень о нем горевали. Но Клоду Моне в отличие от Базиля не свойственно было грустить. В пятницу Ренуар все еще не знал, как решилась его участь. Талант светского общения был в семье Лемонье почти наследственным.

Непостижимый расцвет. Безусловно, Ренуар не добился бы такого успешного результата, не отдайся он своим непосредственным зрительным впечатлениям только кое-где отголоски влияний Курбе и Мане немного нарушают свежесть картины. Она не разбиралась в живописи, но поняла, что Ренуар – это Ренуар.

Однако каждую минуту я терзаюсь угрызениями совести. «Особняком, но рядом с ним», – уверял Дега. Ренуар продолжал кое-как перебиваться. Тщетная предосторожность. Леонар Ренуар всю жизнь провел в нужде. Бесшабашность, никогда не доходящая до грубости. » Видел он в этом и современное воплощение того, что существовало и будет существовать всегда, – образ вечной молодости (о Ватто. ), пьянеющей от танцев и любви. Их отличает неуклюжесть, приблизительность полустертого воспоминания.

После полудня Ренуар отправлялся в «Ле Мулен», захватив набросок «Бала», который ему помогал нести Ривьер.

Разгром французов под Седаном 2 сентября повлек за собой 4 сентября крушение Империи и провозглашение III Республики. Итоги были далеко не блестящими.

Это и обеспечит долгую жизнь их творениям». Он не собирался представлять жюри произведения, написанные в «Ла Гренуйер», в которых так громко заявляла о себе новая, нарождающаяся живопись, у него были другие планы. Ренуара забавляла их «очаровательная глупость», «обворожительно смешные ухищрения их нарядов».

«Нашего полку прибыло», – объявил он. «Непременно напишите эту картину. » – сказал он Ренуару. Ренуар предпочел бы копию с «Алжирских женщин», но Дольфюсу хотелось иметь именно «Еврейскую свадьбу». Трудно было поверить, глядя на кокетливых танцорок «Ле Мулен де ла Галетт» в их нарядных платьях, что по вечерам они возвращаются в убогие лачуги.

Первый номер газеты вышел 6 апреля. Ренуару зачастую приходилось вступать в длительные переговоры, заручившись поддержкой матерей и торжественно поклявшись, что он не будет просить увеличить ни на один сантиметр вырез в корсаже платья, чтобы убедить ту или другую девушку, пленившую его взор, позировать ему разок-другой. Эта юная крестьяночка, которой хозяйка швейной мастерской советовала подыскать «приличную партию», выйти замуж за «богатого и не слишком молодого», не глядела ни на кого, кроме своего соседа, а он, хотя и соответствовал второму условию, отнюдь не был ни богат, ни хорош собой: щеки впалые, лицо подергивается, бородка редкая, брови кустистые, спина сутулая. Однако важнее всего была сама суть брошюры.

«Господин Рубенс» полюбился старому мастеру-скульптору, который поставлял модели для фабрики. Вот таким образом он и выбрал «Кофе» для отправки в Салон – картина была отличным образчиком этого жанра. Выставка Моне в помещении «Ла Ви модерн» открылась 7 июня. Старшие дети были устроены (Леонар-Виктор, которого один из великих князей взял с собой в Россию, стал портным в Петербурге), зато участь двух младших сыновей внушала отцу тревогу.

Именно эта потребность и только она одна, годами определяла существование художника. Стало быть, хорошо ли, плохо ли, с успехом или без него, он должен заниматься живописью». Наконец старый мастер постучал в дверь. «Что до меня, – говорил, плутовато поблескивая глазами, Ренуар, – я предпочитаю грошовую тарелку, расписанную тремя красивыми красками, чем километры сверхмощной и нудной живописи».

Мартен еще долго потом корил Ренуара, что тот «воспользовался обстоятельствами». Но вскоре им пришлось убедиться, что это далеко не так. Но как раз в это время Ренуару щедро заплатили за портрет молодой женщины с двумя дочерьми – тысячу двести франков. Вначале Дюран-Рюэль был несколько «озадачен», но очень скоро оценил талант молодых художников и стал покупать у них картины.

«Впрочем, – писал Вольф, – вероятно, тем, кто делает ставку на искусство будущего, здесь есть чем поживиться». Ренуару очень нравилось балагурство этого сына парижских предместий. Фантен-Латур был страстным почитателем Делакруа. Но, даже победив свою робость, Ренуар лишь изредка вставлял свое слово в споры. Этот критик из «Ле Фигаро» любил называть себя «первым острословом в Париже». Два раза в неделю он приходил в мастерскую выправлять работы своих трех-четырех десятков учеников, которые рисовали и писали натурщиков.

Каждое печатное выступление Золя становилось отныне литературным событием. Он написал Марту в костюме берневальской рыбачки. Вся эта шумиха приносила большой вред. Лувр. Жертвы академизма начали выражать недовольство, назревал бунт.

«Платить нам должны были из будущих доходов, то есть мы не получали ни гроша», – объяснял он впоследствии. Трудно предположить, чтобы мадам Шарпантье и в самом деле искренне и безраздельно, а не из любезности восхищалась писателями, художниками, политическими деятелями, теснившимися в ее салоне. На торговцев картинами надеяться не приходилось. Первой жертвой пал Мане. Жюри, которое рассматривало представленные картины в алфавитном порядке, должно было вот-вот дойти до буквы «Р». По мере того как недели шли, Моне и Ренуару приходилось все круче.

Выставка открылась 15 мая в бараках, построенных позади Дворца промышленности. «Но, – говорила Жанна Самари, – Ренуар не создан для брака. Великие творения в Лувре подавляли его – глядя на них, он начинал терять веру в собственные возможности.

Впрочем, скоро у него оказался избыток натурщиц. Таким образом, в стороне от Всемирной выставки и Международной выставки изящных искусств, в стороне от официального Салона и всех его залов, оглашенных звуками пустой славы Бугро, Изабе, Жерома и Розы Бонёр, перед публикой предстали два великих художника своего времени. Ренуар постоянно, долго и глубоко, размышлял над проблемами искусства. Синий или красный грифель в руках – и вот уже небо становилось безоблачным. Моне, 26 июня женившись на Камилле, снова уехал в Нормандию.

В самом деле, в возбужденной толпе, заполнившей отель Друо, находились двое. Отец Сислея, Уильям, когда Ренуар вернулся в Париж, заказал ему свой портрет. Может, скоро холсты будут развешивать прямо на потолке. » – возмущался писатель. В начале мая Ренуар писал Жюлю, что «открыл настоящую живопись». Картина Огюста была водворена на самое выигрышное место. Пытаясь оценить их вклад в искусство, он говорил об их «значительном» влиянии, защищал от распространенных упреков в шарлатанстве «этих суровых и убежденных наблюдателей», этих «неимущих, умирающих в тяжком труде от нищеты и усталости».

Ох уж эта форма, ох уж эти мастера. Ренуар поступал так же. Путешествовать, переезжать с места на место. Ни от кого из завсегдатаев салона не укрылся «разочарованный» вид всегда такого невозмутимого Зизи. Были ли они соперниками.

Особняк на улице Гренель стал центром его существования. Ренуар обратился к де Беллио с просьбой заменить Гаше у постели больной. Женщину, качающуюся на качелях он писал, по-видимому, с Маргариты Легран – натурщицы, с которой он познакомился в 1875 году и которая также позировала для картины «Бал в Мулен де ла Галетт». Эти шляпы творили чудеса.

У него едва хватало средств на оплату жилья. Вы же сами видите – не его это дело». Если же он высказывал свое мнение, то обычно мимоходом, в форме короткой шутки иногда парадоксальной и «очаровательно нелепой». «Эти жрицы в их серебристо-серых туниках просто вылитые нимфы Коро». Париж украсился флагами.

Вокруг стояли столики и скамьи. Как он старается избегать ее близости. Среди батиньольцев, сторонников пленэра, Писсарро, например, живший неподалеку от Буживаля, в Лувесьенне, был слишком «земной», чтобы Сена могла надолго его удержать.

«Я ошеломил весь мир. » – говорил Курбе о собственной выставке. Подобные страхи мучили и других художников-импрессионистов. С помощью друзей, в частности таких первоклассных танцоров, как Фран-Лами и Жерве, он старался уговорить тех постоянных посетительниц балов в «Ле Мулен де ла Галетт», которых он хотел изобразить на своей картине, чтобы они ему позировали. Счастливый случай привел его в отель Друо, где он купил «Вид Аржантейя» Моне. Наступает период новых поисков, новых сомнений, новой живописной манеры. Казначей в своем отчете отметил – а председательствующий на собрании Ренуар занес это в протокол, – что «после уплаты внешних долгов пассив товарищества все равно достигает 3713 франков (деньги, внесенные пайщиками), а в наличии в кассе 277 франков.

Может статься, если бы не пылкое заступничество Писсарро, «Анонимное товарищество» так же отвергло бы Сезанна, как его отвергал официальный Салон. В Салоне этого года картины были развешаны в соответствии с новыми правилами – исходя из четырех категорий, на которые были разбиты участники выставки (идущие вне конкурса, принятые помимо решения жюри, принятые по решению жюри и иностранцы). Но это будет позже. Это картина была начата в 1880 – 1881 годах, а закончена в 1885—1886 годах.

Не об этом ли неопровержимо свидетельствует успех «Западни», «Нана», «Вечеров в Медане». Ренуар и сам об этом мечтал: он уже много месяцев обдумывал, как бы написать прямо на месте большую картину – бал в «Лe Мулен де ла Галетт». Да собственно говоря, по сути дела, они и не были соперниками. «Искусство индивидуально, как любовь», – говорил Вламинк. Ренуар решил попытать счастья во второй раз, послав «Летний вечер» и портрет Уильяма Сислея. В конце 1863 года Ренуар вместе с ним слушал оперу Берлиоза «Троянцы», которая провалилась. Если жюри Салона без всякого труда приняло картины последнего, Сезанна и Сислея ожидал отказ. Солдаты бросились за ним вдогонку, схватили его и привели к своему начальнику.

Радость не укладывается в схему. Но эти возражения не могли поколебать решимости батиньольцев. Эти два человека, абсолютно несхожие между собой, не знали друг друга, как еще накануне не знали импрессионистов одного из них, чиновника таможенного управления, звали Виктор Шоке, другого издателя с улицы Гренель, – Жорж Шарпантье, у него в 1873 году работал на договорных началах бывший полемист из газеты «ЛЭвенман» Эмиль Золя, ставший уже автором романов о Ругон-Маккарах, но еще не приобретший широкой известности. Были еще и другие. Но работа приносила ему куда меньше радости, чем можно было ожидать. Он отдавался ее течению, невозмутимо принимая ее события и не пытаясь на них повлиять.

Из всех времен года Ренуар по-настоящему любил только лето. Хорошо сложенная блондинка, Алина, по словам художника, была очень «уютная». Эту картину Огюст Ренуар писал для третьей выставки импрессионистов в 1877 году.

Гюстав Кайботт был моложе их – ему исполнилось двадцать шесть лет. Вот почему в конечном счете импрессионисты и не одержали победы. «Ее хочется погладить по спине, как котенка», – говорил очарованный Ренуар. Его Портрет мадам Шарпантье с детьми – одно из интереснейших произведений.

Однако уже 18 апреля Ренуар написал из Шату Теодору Дюре, что в Лондон он не поедет. Летом Ренуар присоединился к Моне, который жил в Аржантейе, на берегу Сены. Дюран-Рюэль, приславший Ренуару письмо, пытался его отговорить от участия в Салоне. Перед Сислеем лежит номер газеты «ЛЭвенман» – это была своего рода дань признательности Золя за открытую им кампанию. Встреча с художниками Аржантейя придала остроту его жизни. Ренуар собирался представить в салон «Диану», на которую возлагал большие надежды.

Нравился ему и жизнерадостный, пылкий нрав Марго. Если мать бранила Анжель, когда та возвращалась домой под утро с помятым лицом и кругами под глазами, то лишь для того, чтобы Анжель уяснила: «Все это изнуряет. » Изнуряло настолько, что Анжель частенько засыпала, позируя Ренуару. Он развернул холсты – без рам, кое-как скатанные, они пылились в каком-то углу. Ренуар часто возмущался ее неаккуратностью.

Там он написал портрет отца. Среди этой публики Ренуар чувствовал себя как рыба в воде.

Но искусство – это жизнь, а жизнь обуздать нельзя. «Критический лев смягчился, – сообщала она 6 апреля. Хотя путь до «Ле Мулен» был недолгим, он порой не обходился без приключений, так велика была картина – метр тридцать один на метр семьдесят пять.

Произведение это написано под явным влиянием картины «После ужина в Орнане» Курбе. Как и Сислей, Ле Кер принадлежал к буржуазной семье (его отец был крупным строительным подрядчиком, а брат Шарль известным архитектором), которая жила в Париже на улице Гумбольдта в бывшем особняке маршала Массена. В отличие от Ренуара, который послушно следовал наставлениям Глейра и регулярно участвовал в учебных конкурсах, где ему приходилось писать сюжеты вроде «Одиссей у Алкинои» или «Расположение в перспективе четырех ступеней античного храма, части греческой дорической колонны и косо поставленного камня», Моне с откровенной враждебностью относился к Глейру и ему подобным. Алина Шариго Какое смятение, какие сложности внесла бы она в простой обиход Ренуара.

Исключением был Эдуар Мане: на его долю в последнем Салоне выпал небывалый успех. Даже Энгра (он умер 14 января 1867 года) – мастера, стоявшего настолько особняком, что он был едва ли не сектантом, Энгра, от которого берет свое начало академизм, – хотя им и восхищались, не понимали и его примеру не следовали слава, которой окружают человека, – тоже своеобразный способ изолировать его и предать забвению. Это профессора выискали недостатки у великих художников». Но потом, вспомнив бедственное положение Моне, Базиль передумал и не отправил письма. Мане не слишком заботился о моделировке, но зато полной мерой воздавал дань цвету.

Эмиль Синьоль, художник почти одних лет с Глейром, уже полтора года был членом Академии и писал картины вроде «Религия утешает скорбящих» или «Мелеагр берется за оружие, уступая просьбе своей супруги». «Раскошеливайтесь. » – кричал «зазывала», пробираясь среди парочек. Он пытался даже склонить на сторону импрессионистов критика Альбера Вольфа. Зато с тремя новичками дело обстояло по-иному. Молодая живопись приветствовала молодую музыку. Да и был ли он когда-нибудь в чем-нибудь уверен. Мало-помалу он сильно сократил свои приобретения.

Однако надо сделать еще один шаг и приобрести широкую известность. Но в области искусства те, кому суждено победить, часто идут к конечному торжеству через поражения. Впрочем, он не собирался засиживаться в Париже, а хотел вскоре отправиться в Лондон, где его ждал Дюре. Группа импрессионистов, по утверждению Золя, «по-видимому, отжила свой век». Но все эти работы приносили гроши. После военной службы в Алжире, откуда он вернулся больным, как раз в начале 1862 года, Моне восстановил отношения с семьей. Ренуар оттягивал решение, не знал, как быть, сначала согласился, потом передумал.

Вот почему Мюрер внушал окружающим такие противоречивые чувства. (По поводу этих панно эльзасец Эннер заявил Ренуару: «Ошень, ошень карашо, только отно маленькое замешание: у мущины волосы всекта толшны пыть темнее, чем у шенщины. ») В апреле в галерее «Ла Ви модерн» была организована выставка Эдуара Мане, в июне – Клода Моне. Он по доброй воле избрал профессию художника, так как она ему нравилась. В Милле видели только мужлана.

Моне с пяти утра до восьми вечера стоял за мольбертом (он часто работал рядом с Буденом и Йонкиндом) и писал с такой страстью, что было несомненно – ему не миновать нового разрыва с семьей. Ни при каких обстоятельствах нельзя было допустить, чтобы жюри отвергло Ренуара. Работы Ренуара он ценил, как видно, куда меньше. Выставки импрессионистов вызвали много шума, но «это был всего лишь шум, парижская шумиха, которую развеет ветер». Точно бальзаковский кузен Понс, он обладал «чутьем презренной охотничьей собаки или браконьера, которые знают, где хоронится единственный во всей округе заяц».

Я слушал и молчал. Ренуар решил провести лето в Варжемоне. Деньги, громкое имя, слава – все это отнюдь его не прельщало. Эдмон Ренуар, продолжавший свою журналистскую деятельность и ставший главным редактором «Ла Пресс», должен был вести раздел выставок.

Зато Курбе, казалось, становился главой всего нового движения в живописи. Назавтра один из парней ни с кем не разговаривает. За несколько месяцев до его смерти Моне и Базилю из мастерской их приятеля, расположенной на улице Фюрстанбер, довелось увидеть, как работает Делакруа. Повсюду стояли рядами повернутые к стенам картины. То, что Ренуару заказали этот портрет, было для него, несомненно, большой удачей.

И, как видно, это заметили не они одни. Он это знал, ни от кого не ждал никакой помощи и благоразумно откладывал деньги (платили по тридцать франков за штору, а ему случалось расписывать по три шторы в день), чтобы скопить небольшую сумму, на которую он смог бы прожить хотя бы год. В эпохи, когда бряцает оружие, законам приходится плохо. «Бегал в поисках покупателей» – это отнюдь не образное выражение. Написал ее брата Андре в форме ученика коллежа.

Элегантный чиновник министерства внутренних дел Лестренге, высокий молодой человек с русой бородкой, страстно увлекшийся живописью Ренуара, как, впрочем, он увлекался эзотеризмом и кабалистикой, также был одним из завсегдатаев мастерской. Ни один торговец не отпускал ему больше в долг. Импрессионизм, эта весна живописи, был их молодостью. Но по общему мнению, он был в Париже первым уродом: прилизанные, жирные от помады волосы, дряблая кожа, желтоватое широкоскулое лицо с бледными губами – «на эдакую физиономию впору надеть штаны».

Почему. Эта картина оказалась этапной в творчестве Ренуара. А Дега должен уступить, в противном случае придется обойтись без него.

Несмотря на суровость жюри, его товарищам повезло больше, чем ему. Но он написал их при дневном освещении. Неудача в Салоне повлекла за собой самые печальные последствия. Время от времени он водил друзей на концерты Паделу. Тротуара здесь не было, вымощена улица была плохо, посередине проходила сточная канава, по которой стекала грязная вода, – и вдруг на створчатой двери одного из ветхих домишек друзья увидели объявление: «Сдается меблированная квартира». А в его душу глубоко проникла любовь, которая не хочет умирать. «Мне ничего не удавалось продать.

С многочисленными друзьями Алина тоже сумела поладить, держась с ними просто и сдержанно. «Заниматься росписью, – говорил он, – для меня ни с чем не сравнимое наслаждение». Подобная картина есть у Клода Моне. Он написал «Арабский праздник», «Банановые плантации» Удивительный свет Средиземноморья. Кстати, у них были свои принципы и своя мораль.

Но болезнь вынудила его отказаться от офицерской карьеры. Картина находится в парижском Музее Орсе. Даже самые постоянные завсегдатаи его кондитерской не могли бы ответить на этот вопрос. На разукрашенных в честь 14 июля улицах продавали первый номер газеты «ЛЭнтрансижан» Рошфора, которому удалось бежать из Новой Каледонии флаги и знамена развевались на ветру посреди моря цветов. Призвав на помощь здравый смысл, Ренуары с грустью взглянули в глаза правде.

Это живописное полотно можно назвать в полном смысле слова импрессионистским. А насколько я был болен, я понял, когда увидел товарищей. Он по-прежнему наведывался в «Ла Гренуйер» иногда вместе с Кайботтом. Трудно было более ясно объяснить пренебрежение импрессионистов к тому, что прежде всего привлекало публику в картинах официального Салона, то есть к сюжету, – для них важнее всего сама живопись. Едва достигши пятнадцати-шестнадцати лет, они в первый раз попадают «в беду». Решив, что Лот (прервав свою полную приключений жизнь, он поступил на службу в агентство Гавас) может устроить девушку, которая так хорошо считает, секретарем, он поручил Ортанс его попечениям. Свет и рефлексы расцвечивают тени, обогащая их тонкими оттенками.

Вскоре Дюран-Рюэль-старший предложил художникам расплачиваться с ним акварелями, литографиями и картинами маслом. Базиль написал свою мастерскую и в ней кое-кого из своих друзей. И в свою очередь решил послать картины в Салон. Однако, когда первый восторг улегся, радость угасла.

Несчастный Базиль погиб в сражении под Бон-ла-Роланд 28 ноября. Я уже купил картину у Писсарро. А послезавтра поминай как звали. «Вы являетесь на природу со всеми вашими теориями, а природа отшвыривает их прочь».

Счастье – это ведь тоже призвание. Этому начинанию суждено было большое будущее. Во всяком случае, глядя на этот «расфранченный» портрет – цветы, птичья клетка, модель в нарядном платье с оборками, – трудно представить, что он написан во время гражданской войны. Однако в этом вопросе среди них не было единства.

В самом деле, что было общего у элегантного Мане или его друга Дега с Моне и Ренуаром. «После алжирского зноя будет заметнее изысканность Англии».

Семья была в тревоге и волнении. Это были Дега, Мане, который переходил из гостиной в японскую курительную комнату, непринужденно поддерживая светскую беседу и ухаживая за хорошенькими женщинами, в частности за Изабеллой Лемонье, младшей сестрой хозяйки дома Де Ниттис, критик «Ле Раппель» Эрнест дЭрвилли, также поддерживавший импрессионистов во время распродажи в отеле Друо и Эмиль Золя, который наконец добился успеха своим романом «Преступление аббата Муре», – честолюбие, жажда победы, боевой задор и тайно обуревавший его суровый пламень чувствовались в каждом слове писателя, в каждом жесте. Просто он не любил заострять на ней внимание. Он не считал в отличие от Глейра, что, занимаясь живописью, выполняет священную миссию. Ренуар даже не рассчитывал на такую удачу.

Так или иначе, во время одной из своих прогулок в окрестностях Парижа, в Палезо, он наткнулся на отряд версальцев. Это был пейзаж – вид Лавакура, маленькой деревушки в долине Сены против Ветейя, где художник жил уже два года. Ренуар набросал по памяти эскиз бала под открытым небом. В этом тоже крылась одна из причин разногласий между ним и Глейром, для которого пейзане – «упадочное искусство» – годен был лишь «служить обрамлением или фоном». Это отозвалось и на отношениях Моне с семьей – они окончательно разладились.

За три года до этого они перестали высылать ему деньги. «Вот это-то и внушает мне сомнения, – ответил Ренуар. Но он понимал этих художников, восхищался ими. Двое последних, объяснял Ренуар жене издателя, – «близкие друзья Бонна», а Бонна, как это было всем известно, считался одним из самых влиятельных членов жюри. «Красивость» могла стать одной из опасностей, подстерегающих Ренуара. В самом деле, откуда вдруг у Ренуара эта экзотика.

Отсутствие Ренуара повлекло за собой уход Сислея. Огюст почти никогда не заглядывал в залы живописи. Художник в этом портрете постарался польстить мадам Шарпантье.

Ренуар не любил жаловаться, не любил, чтобы его жалели. Наследник своего отца Жерве Шарпантье, основателя издательской фирмы, публиковавшей произведения великих романтиков, Жорж Шарпантье (ему исполнилось двадцать девять лет, у него были приятные манеры, миловидное лицо с тонкими усиками, на котором лежала тень мечтательности и грусти) в юности вел довольно рассеянную жизнь блудного сына из добропорядочной семьи. Быть может. Родители молодого человека были богаты и не стали препятствовать склонностям сына. Она тоже называется «Лягушатник».

Несколько раз в неделю Жанна отправлялась не в швейную мастерскую, как предполагала ее мать, а в Буживаль с молодым богатым любовником, который давал ей денег, чтобы восполнить потерянный заработок. Они потерпели поражение – во всяком случае, с точки зрения общественного мнения. Нас было шестеро за, а все остальные – против. Базиль, которого представили Сезанну, привел провансальца к Писсарро и Ренуару. И однако, у каждого из них были свои любимые мотивы. С тех пор как он когда-то совершил путешествие на Восток, Глейр страдал болезнью глаз. У Ренуара не было нужды в дамасском оружии и кальянах. Разве он не пытается внушить окружающим, что у Ренуара макиавеллистические замыслы.

Сокрушаться из-за этого он не стал. «Что за шея у мадам Ривьер. » – повторял он. Мане и Дега не признавали пленэр.

Почва уходит у него из-под ног. Теперь, когда у торговца появились деньги и он вновь мог активно защищать импрессионистов, он считал весьма желательным, чтобы группа вновь обрела подобие согласия. Он готовил картины для ближайшего Салона: два пейзажа, один из них с фигурами людей.

Немногие любители, внимание которых ему удалось привлечь, теперь к нему охладели. Зизи (его прозвали так за легкое заикание) был завсегдатаем кафе Тортони и заведений «Ла Гренуйер». Пока все это лишь отчасти выразилось в его творениях.

Он никогда не понимал, что такое живопись его друзей, по сути, его влекло к академической «законченности». Его жена, не выдержавшая долголетней нужды, умерла, не дожив до тридцати лет. Он на свой манер идеализировал мир из стремления к безмятежной ясности из любви к жизни. Торги проходили бурно.

Ренуары, как это часто свойственно людям, были недовольны своим общественным положением. Виргилий-Нарсисс Диас де ла Пенья родился в Бордо. Но вы ее не добьетесь, организуя выставки частного товарищества. Ему было все равно – уличная девка или светская дама. Человек тяготеет к тому, что ему сродни и вот таким образом нет ничего удивительного, что различные группы «школы» Гербуа, сложившиеся в зависимости от того, кого с кем свела судьба и у кого с кем было больше общего, никогда не сливались до конца. Он сочетается со всеми женщинами, которых пишет, через прикосновение своей кисти».

А некоторые сами приводили девушек к художнику, расхваливая их достоинства. В глазах Ренуара импрессионизм был всего лишь названием. Большинство из них отныне считали бессмысленным представлять свои картины жюри Салона. «Я веду борьбу с деревьями и цветами, с женщинами и детьми и больше ничего не хочу знать. Критика, несомненно, отнесется к нему благосклонно.

На этом отчасти и строится человеческая комедия, а отчасти – на игре страстей. Но, сразу поняв, на какую «глупость» его толкнуло отчаяние, он тут же выбрался на берег. Он представил жюри два полотна.

Новое поражение. Супруги поселились в Лиможе. Кризис импрессионизма рикошетом отозвался на художнике. Кому и когда удавалось с таким изяществом выписать женское тело – плечо, грудь, нежность лица, влажный блеск глаз. Прочитав его брошюру, Моне и Ренуар сразу (и не без оснований) предположили, что она вдохновлена Дега. Что привлекало Мюрера в живописи импрессионистов. В то время частные выставки были редкостью. Были ли и в самом деле развлечения в «Ла Гренуйер» такими уж безгрешными.

Торговля этими произведениями пошла настолько бойко, что он посвятил себя ей целиком. Расписанные религиозными сюжетами, эти шторы имитировали витражи. Ну да, у истоков революции всегда лежит ослепление. Люди эти часто встречались на бульваре Вольтера в кондитерской Эжена Мюрера.

«Надо приукрашивать, правда ведь. » – говорил он. «Бал в Мулен де ла Галетт» – самый яркий пример «солнечного» искусства живописца. Версальцы и федераты вели братоубийственную войну. Но и ему самому вскоре пришлось уехать. К тому же Шоке использовал слепоту своих современников.

Однако не все оказывались сговорчивыми – в частности, заупрямилась одна из самых хорошеньких участниц танцев в «Ле Мулен» – шестнадцатилетняя Жанна. Влюбленный в летнюю пору, Ренуар протягивал руку к напоенным соками плодам. Вчера ты был с друзьями в кабачке. Художник пытался чем-нибудь помочь детям Монмартра.

«Лувр. Уже и сейчас есть группа любителей искусства и коллекционеров, которая Вас ценит и поддерживает. Ренуар ни за что на свете не хотел вмешиваться в борьбу, он ненавидел насилие и негодовал против обеих враждующих сторон – он обзывал «дураками» и тех и других.

Пригрозив бездельникам своей палкой, он обратил их в бегство. Ренуар не старался заглянуть поглубже, да он просто не задумывался над этим. 14 июля. Они часто встречались неподалеку, в кафе «Гербуа», чьим знаменитым завсегдатаем был Эдуард Мане. Поддавшись тому же заблуждению, что и сами художники, газета «Ле Курье де Франс» слишком поторопилась с радужными выводами. Он проводил в мастерской ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы Тульмуш, вздумай он его проверить, мог его там застать и не поднял тревоги. Из этой затеи тоже ничего не вышло, так как художникам не удалось собрать денег. «Я никогда не пытался управлять своей жизнью, я всегда плыл по воле волн», – говорил он позднее.

Ренуар, получив ее, был вне себя от радости. Так как, по правде говоря, Ренуару приходилось несладко. Глядя на полотна Ренуара, он уловил в них родство с живописью Делакруа. Там он «сможет писать свои этюды и занятые своим делом виноградари, которым некогда рассуждать о судьбах живописи, не будут ему помехой». Сислей уговаривал его вернуться в Марлотт.

– У него едва ли не мания преследования. Его ужалила змея – ему пришлось ампутировать ногу. Готика и греческое искусство образуют весьма странный сплав. Он посмеивался над бахвальством и фанфаронством этого большого ребенка. Много месяцев подряд Огюст пытался найти какое-нибудь другое применение своим способностям.

Уж тут ты не обманешься. «Истинный торговец картинами, – писал он в 1869 году, – должен одновременно быть просвещенным любителем, готовым в случае необходимости принести в жертву своим художественным убеждениям то, что сегодня, по видимости, представляется для него выгодным и предпочесть скорее уж бороться против спекуляторов, нежели потворствовать их действиям». Эдмон, ставший вначале столяром, мечтал о карьере журналиста и не отставал от брата, пока тот не порекомендовал его директору газеты «ЛАртист» Арсену Уссе, который проявлял несомненный интерес к членам группы (он купил за восемьсот франков «Даму в зеленом» Моне). Нет никаких сомнений, что о «Женщине с попугаем», выставленной в последнем Салоне, о ее трепетной наготе изображенной с почти животной чувственностью, Ренуар не сказал бы того, что сказал об «Олимпии». По-моему, я очень кстати сломал руку, это помогает мне совершенствоваться. – Конечно иногда можно было увидеть в Ла Гренуйер, как две женщины целуются в губы, но при этом они выглядели такими неиспорченными. » Оптимизм Ренуара преображал крикливую вульгарность «Ла Гренуйер», омывал светом невинности и счастья сценки на Ле Пот-а-Флер. «Господин Мане разбавил свое пиво водой», – с торжеством писал Альбер Вольф, критик-конформист из «Ле Фигаро». Кроме одной пастели и шести живописных полотен Ренуара, среди которых были «Танцовщица» и «Ложа», в залах были выставлены работы других батиньольцев, молодой приятельницы Мане Берты Моризо (она позировала для его «Балкона») и художников, приглашенных «со стороны», которые образовали довольно пеструю по составу группу.

Он старался по возможности извлечь деньги из своего таланта: раскрашивал лубочные картинки, расписывал, когда представлялся случай, тарелки для торговцев с улицы Паради-Пуассоньер, а иногда вновь «брался за шторы». Когда Ренуару удавалось «едва ли не силком» затащить его туда, он смотрел только пейзажистов. В центре внимания Салона отвергнутых было произведение, над которым глумились, которое освистывали, осыпали издевками, насмешками, бранью и сарказмами, как еще ни одну картину, ни в одной стране, ни в какую эпоху, – картина того же самого Эдуара Мане «Завтрак на траве». «Мне вдруг загорелось увидеть Рафаэля», – написал он из Венеции мадам Шарпантье.

Кстати, круг его интересов все время расширялся. С 1930 года эта коллекция переехала в здание в районе Dupont Circle в Вашингтоне, которое с тех пор используется как художественный музей — Собрание Филлипса. Базиль отправился в Лангедок, а Ренуар вместе с Лизой поселился у родителей в Виль-дАвре. Музыка была второй страстью Базиля. Скромность его, быть может и не наигранна, но он ее сознательно подчеркивает, впрочем не питая никаких иллюзий насчет своих «творений», но просто радуясь тому, что сделал такую удачную карьеру, получив когда-то Римскую премию он считает, что, «если тебе это по плечу, лучше писать картины, чем тачать башмаки, как пришлось бы ему в своей деревне». (Этого на редкость нервного и впечатлительного человека непрерывно швыряло из стороны в сторону – ему будет всегда суждено удивлять и ставить в тупик зрителей и критиков гибкостью своего воображения. ) Двух этих произведений было бы довольно, чтобы убедиться, какой степени мастерства достиг Ренуар. Но Огюст и был человеком простосердечным.

Ренуар вернулся во Францию только в первой половине апреля. Но кто, как не Сезанн, вечный скиталец, которому никогда не сиделось на месте, который ездил из Экса в Париж и обратно, а в Париже переезжал с одной квартиры на другую, кто, как не Сезанн, чей пастельный портрет в эту пору написал Ренуар (лысеющий череп, обращенный в себя взгляд человека, охваченного одной неотступной мечтой), знал, что никакие скитания не дают человеку уйти от самого себя, в лучшем случае – лишь на время его отвлекают. Мюрер считал себя причастным к литературе и искусству.

Но Ренуар отнюдь не ставил своей задачей проникнуть в тайники души своих моделей. К концу года друзья встретились вновь. За год до этого друзья Шоке отговорили его пойти на выставку импрессионистов. Когда поднимался ветер, «рама рвалась у нас из рук, грозя улететь через Монмартрский холм, точно бумажный змей», вспоминал Жорж Ривьер. «Вот вам пример, до чего глупы эти люди.

Запад познакомился с этим искусством только в начале 60-х годов XIX века, но теперь страстно увлекся им. Но в 1863 году он вдруг почувствовал, что ему надоели «деловые заботы» и многочисленные знакомства, которые необходимо поддерживать на этом поприще и бросил архитектуру ради живописи. По выражению Ренуара, она «хорошенько их встряхнула».

Ренуар постиг границы Курбе. Дочь Габриэля Лемонье, который в эпоху Второй империи был придворным ювелиром, но частично разорился во время войны 1870—1871 года, мадам Шарпантье выросла в среде крупной буржуазии. Ренуар решил не откладывать дела в долгий ящик и взялся за него сам. Впоследствии Ренуар так и писал: «Я давно бы от всего отступился, не поддержи меня старина Моне». Академики всеми способами старались выразить свое презрение к нему и отвергли его «Флейтиста», просто не глядя. Порывы сердца, находившие отзвук в их песенках, служили им оправданием.

На другой же день он перебрался на Монмартр и пустился на поиски натурщиц. Рядом с ним автор «Тартарена из Тараскона», любезный, мягкий, деликатный Альфонс Доде певучим голосом с теплыми южными интонациями он рассказывает забавные истории, а поодаль восхитительная восемнадцатилетняя актриса Жанна Самари, которая 24 августа дебютировала во Французской комедии и на которую Ренуар уже нацелил свой «цепкий взгляд». Минувшей зимой он написал в Булонском лесу сцену на катке, но больше никогда к этому мотиву не возвращался. В начале 1877 года он даже опубликовал томик стихов и прозы «Сыновья века». В феврале он радостно сообщал Теодору Дюре: «Я получаю удовольствие, работая левой рукой. А если возвращались, то украдкой. Все дело в том, что в этот период Ренуар начинает испытывать мощное влияние другого художника, автора «Алжирских женщин», великого колориста Делакруа.

Импрессионисты по-разному отнеслись к утверждению Золя о том, что они потерпели крах. «Зануда», – вежливо аттестовал ее Ренуар. Писсарро боялся, что ему придется отказаться от живописи и поступить на службу. Но человек, подобный Ренуару, создан из другого теста. Ренуар не хотел, по примеру великого романтика, воздать дань Востоку.

Даже папаша Мартен отвернулся от Писсарро: мало того, что он сам перестал покупать картины у художника, он еще повторял всем и каждому, что Писсарро «безвозвратно погиб», если он не откажется от своей «грязной палитры» и от своих «вульгарных мотивов». Аржантей становился подлинным центром импрессионизма. В свою очередь Эмиль Золя, как всегда полный боевого задора, предсказывал в «ЛЭвенман иллюстре» победу художников пленэра. С годами меланхолическое настроение ее мужа усугублялось. В мастерской Огюста в шутку прозвали «господин Рубенс» – главным образом потому, что его талант оказался для всех приятной неожиданностью. В слове «культ» в применении к Глейру нет никакого преувеличения.

Вот уже в течение многих поколений они принадлежали семье мельников Дебре. Ренуар и Моне составили письмо к начальнику департамента изящных искусств и через Сезанна передали копию писателю, чтобы он опубликовал ее в «Ле Вольтер», где он сотрудничал, со своими комментариями, в которых подчеркнул бы «значение импрессионистов». Была в этом известная наивность. В частности, Дедон приобрел юную «Танцовщицу», о которой журналист из «Ле Шаривари» писал, что у нее «пушистые ноги».

А еще через день у него бред, он хохочет, прощается с семьей. Любовь окропила его душу, как роса. Поскольку ему, как и всем другим людям, надо покупать пищу, одежду, платить за жилье, он должен пытаться получить деньги за свой труд. «Ох уж эти бабенки, лучше писать их портреты. » Но Ренуар больше не уверен в том, умеет ли он писать.

«Оголтелая реклама», – заявил Дега, негодовавший на Моне. Он не мог больше выдержать неизвестности и отправился во Дворец промышленности, чтобы подстеречь при выходе Коро и Добиньи. «Мой отец покупал, никогда не зная, чем он будет платить, но при этом платил», – с гордостью рассказывал он.

Но неожиданный шумный успех романа Золя «Западня», который печатался в газете из номера в номер, взбудоражил весь дом на улице Гренель. Эта собачка по имени Тама (по-японски «сокровище») послужила Дюре предлогом, чтобы ввести Ренуара в дом Чернусски. К концу подходил целый период.

Но семьдесят три проданных картины принесли меньше двенадцати тысяч франков. Вскоре он начал работать над своей первой большой композицией – «Трактир матушки Антони». Ренуар написал Жанну Самари поразительной красавицей. Как, впрочем и в жизни», – добавил он после паузы. «Он сам не знает, куда податься». Его задачей было написать полуодетых женщин на фоне пышного декора.

Он был счастлив. Вот светский художник Каролюс-Дюран, своим бахвальством и тщеславием, а также экстравагантными костюмами он заслужил прозвище «Гарцующий Дурак». Ренуар то и дело ездил из Парижа в Фонтенбло и обратно. Жизнь его рушится. «Это был Энгр.

В Школе он посещал вечерние курсы рисунка и анатомии. Безразличный к чужому мнению, не собираясь ни спекулировать, ни похваляться своей коллекцией, он полагался только на свой вкус. «Г-н Мане никогда не имел намерения протестовать. Кастаньяри, который за пять лет до этого с горячностью хвалил «Лизу», теперь восхищался выставленными Ренуаром «Всадниками».

Для него живопись – органическая, жизненная потребность. Ренуар писал, сомневаясь в себе, с неудовольствием вглядываясь в свои полотна. Дело было в марте. Их деятельность привела его в восторг. В жизни все гораздо сложнее и труднее.

В последнюю минуту Моне заменил этим портретом, написанным всего за четыре дня, монументальный «Завтрак», который он готовил для Салона. Прихоть коллекционера Дольфюса вновь заставила Ренуара помериться силами с Делакруа. «Приглашаем вас присутствовать при выносе, отпевании и погребении господ импрессионистов», – писал 24 апреля в «Ла Ви модерн» Арман Сильвестр. «Вечера в Медане» – сборник рассказов, который 1 мая выпустил Шарпантье и в котором Золя предстал в окружении своих ближайших учеников, – вызвали не меньше скандальных толков, чем его романы.

Ее «не понимали». Но поток жизни не может остановиться в своем созидательном движении. В Дьеппе, в Ба-Фор-Блан, жена доктора Бланша тоже попросила Ренуара украсить ее дом. Но увы, такое решение прельщало Ренуара не больше, чем оно прельщало мадам Шариго-мать «Надо быть чертовски сильным, чтобы обречь себя на одиночество», – заявил художник, уклонившись от предложения Алины. Он постарается ее забыть. Влияли ли на него дружеские связи или тут проявлялся его подлинный, природный вкус.

«Какая чистота, какая наивность, какая элегантность и в то же время какая основательность. » – скажет пятьдесят лет спустя Огюст Ренуар, вспоминая об этой встрече с нимфами Жана Гужона, – встрече, которую он запомнит на всю жизнь. Как-то в среду он целый день ходил из дома в дом, тщетно пытаясь продать какую-нибудь картину и в ответ слышал одно и то же: «Вы опоздали. Сам художник отныне ничего не решался предпринимать, не посоветовавшись со своей покровительницей, не заручившись ее молчаливым одобрением и не воззвав к ее, как он выражался, «неистощимой доброте». Они вывезли также из японского города Кориама маленькую собачку с длинной черно-белой шерстью, породы, которую доныне никогда не вывозили в Европу, нечто вроде королевского спаниеля. Ваше имя известно художникам, критикам, узкому кругу зрителей.

Казалось, подростком руководило не осознанное им самим смутное влечение. Пути импрессионистов разошлись. Впрочем, такой ли уж небывалый.

Он секретирует живопись, как шелковичный червь свою нить. Базиль и Сислей не решались предстать перед жюри. Батиньольцы это отрицали. Алина была дочерью виноградаря, который не ладил со своей женой и за несколько лет до войны 1870 года вдруг покинул свой дом в Эссуа, маленьком местечке между Труа и Шатийон-сюр-Сен и перебрался в Соединенные Штаты. Анна была еще жива. Вот поэт Теодор де Банвиль, вот Жюль Ферри и Барбе дОревильи, «коннетабль от словесности», в узком сюртуке, стянутом красным поясом. Здесь они кружились под жирандолями в тени чахлых акаций.

Большинство уличных цветочниц, маленьких швей и модисток ни за что бы не согласились – о, не то что позировать обнаженной, об этом не могло быть и речи (раздеваться за деньги перед мужчиной, который пишет, было в их глазах верхом испорченности), но и просто позировать в будничном платье, не расставаясь ни с одной принадлежностью своей одежды. В эту пору из всей группы художников-батиньольцев Ренуару особенно не везло.

Видеть их так же грустно, как смотреть на помешанного, которого я наблюдал в Бисетре: в левой руке он держал, как скрипку, совок для угля и, упираясь в него подбородком и водя палочкой, которую считал смычком, уверял, что исполняет «Карнавал в Венеции», который будто бы с успехом играл в присутствии всех коронованных особ. Ренуар чувствовал себя легко лишь с бесхитростными женщинами. Курбе оскорбился бы, услышь он, что кто-то сравнивает его с Мане. У нас теперь все по-другому. Но Ренуару не свойственно было долго печалиться. «Лягушатник» – это кафе на воде, размещавшееся на пришвартованном к берегу Сены понтоне, стоявшем в небольшом рукаве реки и соединявшемся с островом переходным мостиком, перекинутым через крохотный островок Здесь собирались девицы лёгкого поведения, так называемые «лягушки», приезжавшие сюда в сопровождении мелких хулиганов и проходимцев из предместья.

Печальное приключение. «Все, что написано прямо на месте, – говорил Буден, – всегда обладает силой, мощью, живостью мазка, которых уже не добьешься в мастерской». «Я почти все время провожу у Моне – писал он Базилю. Огюст Ренуар жил в парижском районе на Монмартре. Бывает неповиновение, которое хуже бунта, это случается, когда ослушниками выступают люди, настолько внутренне свободные, что они едва замечают существование каких-то правил и условностей и в невинности душевной пренебрегают ими или отбрасывают их. Ренуар опасался, что если не обе, то одна из его картин будет отвергнута. Чем была вызвана эта затея.

Ренуар никогда не был человеком теории. Что до Ренуара, то ему вообще было несвойственно критическое наблюдение. Несмотря на небольшую ренту (его родители владели прядильной фабрикой) и на то, что он отказывал себе во всем необходимом, зимою и летом носил один и тот же изношенный сюртук, на покупки у него оставалось совсем немного денег.

Второй, Фредерик Базиль, тоже происходил из буржуазной семьи, но принадлежащей к совсем иному кругу. Панглосс был прав». Как знать, быть может, Лиза была одной из таких натур. Летом в Виль-дАвре он приступил к большой композиции «Женщины в саду». Форма, которой импрессионисты придавали слишком мало значения. Период творчества Ренуара и период его жизни.

Он стал его учить, давал ему холст и краски, помогал делать эскизы. Ее лицо преследует его. Ренуар волновался, нервничал. Фантен изобразил Мане сидящим у мольберта в окружении некоторых батиньольцев – Эмиля Золя, критика Закари Астрюка, Базиля, Эдмона Мэтра, Ренуара, Моне. Так или иначе именно эти женщины первыми приняли его в мире живописи. У ног девушки художник распростер убитую лань, а бедра Дианы стыдливо прикрыл мехом. Новое, неожиданное удивляет и смущает.

В одной из них он очень хорошо охарактеризовал искусство импрессионистов: «Разрабатывать сюжет ради цвета, а не ради самого сюжета – вот что отличает импрессионистов от других художников». Его родители испанские изгнанники, умерли, когда мальчику было десять лет. К тому же Салон не принес им ничего, кроме разочарования.

Человеческие группировки и в самом деле обычно весьма неустойчивы. Жюль Ле Кер, который собирался туда 29 марта, предлагал увезти его с собой. Под его невозмутимой внешностью крылась любовь к риску. «Казалось, он всегда спорит со своим собеседником», – отмечал Жорж Ривьер.

Каковы бы ни были обстоятельства, душа Ренуара всегда излучала покой. Это может показаться странным, но живопись привлекала его куда меньше, чем скульптура. Очень многие спят последним сном на кладбище в Либурне. Это неуместное заявление появилось в «Ла Ви модерн» 12 июня. Всю весну он писал с Клодом Моне виды Парижа на Елисейских полях и у Моста искусств.

К счастью для него, так как его положение было еще более трудным. В Сенте он женился на дочери портного, швее Маргарите Мерле. Погода стоит прекрасная и у меня есть модели – вот мое единственное извинение». От всех невзгод он искал спасения в живописи и мечтах, которые уводили его в леса и рощи. Естественно, что больше всего молодых друзей занимал предстоящий Салон 1865 года.

Курбе объявили «антихристом физической и моральной красоты». Путь к этому один – распродажи в отеле Друо и большие выставки во Дворце промышленности. Выручали импрессионистов – да именно выручали – лишь несколько бескорыстных коллекционеров, таких, как Шоке, Кайботт или румынский врач Жорж де Беллио, который, как и Кайботт, предлагал художникам «оставлять для него то, чем никто не соблазнился». Напротив павильона Курбе высился павильон Эдуара Мане. Несколькими месяцами раньше Ренуар, продолжавший работать для нее (иногда он даже разрисовывал меню ее званых обедов), украсил лестницу ее особняка двумя панно – одно изображало женщину, другое мужчину.

Да и честолюбив он был на свой лад. Что касается Моне, то его прошлогодний успех повторился – у него приняли обе картины: пейзаж «Дорога в лесу Фонтенбло» и портрет на пленэре Камиллы Донсье, которая уже некоторое время была его подругой.

Потянулись унылые, тоскливые недели. Но увы, в Салон 1869 года картины Моне не приняли. Оно открыло ему те стороны его собственного «я», которые он сам до сих пор почти не знал, выявило склонности, которым до сих пор не представилось случая обнаружиться. «Вы потеряли рассудок, – говорили Дюран-Рюэлю, – берегитесь, как бы вам не кончить ваши дни в Шарантоне». Кстати сказать, люди, поддерживавшие импрессионистов – и это весьма примечательно, – чаще всего вербовались из той среды, где охотно исповедовали «передовые» идеи, где часто встречались агностики или атеисты, где верили в прогресс, в науку, защищали все новое, например в медицине гомеопатию ее убежденными сторонниками были Писсарро – в качестве пациента, де Беллио и Гаше, чей дом в Овер-сюр-Уаз всегда был гостеприимно открыт для художников, – в качестве практикующих врачей.

Легкомысленные созданья, которые мечтают только о сиюминутном удовольствии, о какой-нибудь побрякушке, которой им хочется себя украсить или о воскресенье, когда очередной кавалер повезет их в «Ла Гренуйер», были не столько развращены, сколько беззаботны. «У вашей модели была оспа», – объявил Ренуару некий критик, указав на фиолетовые пятна на коже. Любовь, от которой он хочет защититься. Ренуар мечтал, чтобы его «Лиза» покорила жюри.

Ни Синьоль, ни Глейр, ни приятель Ренуара Лапорт, который тщетно призывал Огюста «следить за собой», конечно, не предсказали бы блестящей будущности этому ученику, которого, несмотря на его покладистый характер и прилежание, они считали бунтарем. Сегодняшние поражения чреваты завтрашними победами. Он не догадывался, какое будущее ждет этих «молодых людей доброй воли». Именно на портрет возлагал он самые большие надежды.

Энгр с его поразительно точной линией. Не грозила ли эта опасность и Ренуару. Цыганка» была портретом Лизы, лицо которой выделяется на фоне бегло написанной листвы. Под давлением этого гнева власти, как когда-то Наполеон III, организовали дополнительный Салон – «выставку художественных произведений, не принятых на официальную выставку». Впрочем и многие другие художники приходили в «Ле Мулен».

1 июня в газете «ЛАртист» Арсен Уссе не побоялся указать на них как на «двух подлинных мастеров той школы, которая вместо того, чтобы провозглашать искусство для искусства, провозглашает природу для природы Жюри отвергло г-на Моне, у него хватило здравого смысла принять картины г-на Ренуара. В защиту импрессионистов выступал только маленький листок Ривьера, «редакция» которого обосновалась в галерее Леграна. Он мечтал о Школе при Академии художеств и о подлинной живописи.

Сбережения его иссякли, жить было почти не на что. Это непонимание мешало ему уяснить значение события, которое он подметил.

Впрочем, мазня этой «банды» – трудно поверить, но словечко пустил в ход сам добрейший Коро – превосходила всякое воображение.

«Большие купальщицы» Огюста Ренуара, являются шедевром истории искусства. Она хранится в национальном музее Швеции, в Стокгольме. Эта мечта направляет все поиски художника. Перед лицом жизни, которая только еще начинается, люди готовы поверить в чудо.

Слово «чудо» как бы подразумевает, что все совершается просто, с волшебной легкостью, но это мираж. А у Диаса пейзажи часто пахнут грибами, прелым листом и мхом». Но Базилю было иногда трудно выплачивать этот ежемесячный взнос, а для Моне эта сумма была слишком мала, чтобы избавить его от нужды, тем более что Камилла ждала ребенка. Набравшись храбрости, он подошел к ним и спросил, не знают ли они случайно, какова судьба полотен его друга по фамилии Ренуар. И вскоре между двумя мастерскими завязалась дружба. Живопись Мане, Моне, Ренуара, которую он теперь открыл, привела его в восторг.

Например, его «Обнаженная в солнечном свете», показанная публике в 1876 году, была написана тоже на пленэре и художник пытался передать трепет солнечных лучей на женском торсе, виднеющемся среди зелени. Он очень ценил все то, чему его обучали в мастерской. Летом Ренуар жил с Лизой в Шантийи и Шайи-ан-Бьер.

Его полотно написано изящно, деликатно, но очень сдержанно. Примерно в то самое время, когда Моне и Базилю посчастливилось наблюдать за стоящим у мольберта Делакруа, они увидели в галерее на Итальянском бульваре работы в ту пору почти совсем неизвестного художника – Эдуара Мане. Вопросы живописи, которые волновали художника (радостный подъем, вызванный пребыванием в Алжире, быстро кончился), не были так уж серьезны в глазах девушки. Возле мельницы «Ле Блют-Фен», где по временам еще перемалывали зерно и корни растений для парфюмеров, Дебре устроили танцевальный зал – это был большой четырехугольный сарай с низким потолком и эстрадой для оркестра, вокруг которого шла чуть приподнятая над землей галерея, заставленная столиками. Должен он был также расписать магазин.

Тем более, добавлял Золя, «что несколько наспех сработанных произведений других импрессионистов подчеркивали великолепную законченность его работ». И для него кумиром был Делакруа, но «Завтрак на траве» его потряс. Художник изобразил уголок одного из парижских садов.

Он должен написать пастельный портрет Джейн, младшей дочери мадам Шарпантье. Бывший кавалерийский офицер, участник кохинхинской кампании и недолгое время мэр Сайгона барон Барбье (этот задорный весельчак лет сорока неутомимо прожигал жизнь и почти совсем промотался) предложил Ренуару помочь осуществить его замысел. «Эти развалины именуемые домами, опоясаны со стороны улицы Ришелье настоящим болотом со стороны Тюильри – океаном булыжников ухабистой мостовой чахлыми садиками и зловещими бараками – со стороны галерей и целыми залежами тесаного камня и щебня – со стороны старого Лувра. Ему было нечего есть, нечем осветить дом. Картина, написанная в эту же пору Фантен-Латуром, «Мастерская на бульваре Батиньоль», по замыслу автора, в первую очередь должна была быть данью уважения Эдуару Мане. 24 апреля Лиза вышла замуж за архитектора, друга Жюля Ле Кера.

Надо бы ему писать прошение, требуя выставки отвергнутых». Однако «Женщин в саду» ему удалось спасти и Моне закончил картину в Онфлере в первые недели 1867 года. Он рассказал об этом мадам Шарпантье, портрет которой как раз собирался написать. Ренуар искренне удивлялся этому недоразумению. Над художниками из кафе Гербуа снова нависла угроза нищеты.

Очень скоро художники стали его завсегдатаями. Жоржетта уселась на громадного сенбернара по кличке Порто, уткнувшего морду в лапы. Ренуар был в отчаянии, а тут вдобавок Гаше вдруг перестал навещать больную. Она мучила, сбивала с толку. Так вот, во всем этом сыграли свою роль импрессионисты. «На его яблонях растут апельсины», – говорили о нем.

«Обнаженная» Ренуара, на которую обратил внимание Вольф и в которой он не усмотрел ничего кроме «нагромождения разлагающейся плоти», навлекла на художника и другие издевки. А Ренуар уже в портрете мадам Шарпантье с детьми использовал черный цвет: «Черный цвет – да ведь это же король цветов. » Только пленэр. В то время когда безжалостные приговоры жюри подняли бурю в среде художников (начались даже уличные выступления), когда, чуя направление ветра, друг Сезанна Эмиль Золя, только недавно начавший печататься, затеял в газете «ЛЭвенман» шумную кампанию против жюри, этого «сборища посредственностей» и прославлял величайшего из художников, которого оно изгнало из Салона, – Эдуара Мане, Курбе со своей стороны снискал такой триумфальный успех, какого еще не знал никогда.

Он разыскал своего брата Эдмона, а также Сислея, вместе с которым он несколько раз писал этюды то в самом Лувесьенне, то в Марли, в лесу. Для романиста из Медана, для человека, сделавшего своим девизом слова «nulla dies sine linea», сомнений не было – вина импрессионистов в том, что они мало работали, они «заслужили нападки, так как ограничивались недоделанными набросками». Живая, бойкая Марго водила сомнительные знакомства и якшалась со всяким сбродом. «Блестящее будущее», напророченное их сыну, то ли осуществится, то ли нет, да и на пути к нему столько препятствий, тяжелая борьба и, может быть – кто знает.

Военное командование направило его в район Бордо, где ему предстояло провести зиму. Дела группы шли все хуже. В эти солнечные пасхальные дни в ресторане папаши Фурнеза было людно. Девять из них были оценены от пятидесяти до девяноста франков каждая. Здесь они порой встречали Жерве, Корде и Дега. При сравнении с замечательным творением Делакруа эта картина производит впечатление неудавшейся.

И вполне естественно, что начинать надо было с самого простого. «Вероломные. » – с обидой восклицал он. Он направлял к ней тех, кто хотел посмотреть портрет, – Берту Моризо, Эфрюсси, Дедона. В нем поселилась смутная тревога.

И однако, эти глаза, это милое лицо, покой, который он испытывает в ее присутствии. Моне, который еще ни разу ничего не посылал в Салон, в этом году решил представить два морских пейзажа, написанных в Нормандии в плодотворные месяцы последнего лета: «Устье Сены в Онфлере» и «Коса в Ла Эв при отливе». Ренуар сносил почти до дыр свою рабочую блузу, в которой когда-то расписывая фарфор.

Особенно это заметно, когда пишешь обнаженную натуру. Меня одолела такая хандра, что просто ни есть, ни спать. Он порвал с этими друзьями, которые лишили его целого года наслаждения. А кроме того (это представляло для него куда больший интерес), спустя некоторое время в галерее должны были быть выставлены его произведения. Ею стала младшая сестра Клеманс, прелестная и нежная Лиза. Работать он продолжал с еще большим рвением. Картина 1877 года.

В жизни Моне вообще произошли перемены. И ключи от этого мира к нему не подходили. Во время этих вечерних встреч Мэтр и Базиль часто играли на фортепьяно, стоявшем в мастерской. В конце концов Ренуару удалось уговорить мать (за день позирования он обещал платить девушке десять франков), а после нескольких сеансов он узнал от самой Жанны, почему она отказывалась. Эта работа удалась Ренуару меньше, чем «Роза» и другие полотна, написанные в этот период.

Художник оставил в Лувесьенне полторы тысячи картин – сохранилось около сорока. У художника, который хотел заинтересовать публику своими произведениями, по сути дела, не было другого выхода, кроме как представить их в официальном Салоне, а чтобы попасть в Салон, надо было получить одобрение жюри, состоящего из самых заядлых сторонников академизма. Однако это мало что изменило.

Зато «зеваки» и «своенравные любители искусства» теснились, там, чтобы позабавиться, глядя на «лиловые поля, красные цветы, черные реки, желтых и зеленых женщин и синих детей, которых жрецы новой школы представили на обозрение публики».

---