Борис Лесняк

Борис ЛЕСНЯК работает в стиле иллюзионная ЖИВОПИСЬ. На Колыму Борис Лесняк прибыл этапом в июле 1938 года в трюме парохода «Джурма». Все занято Лесняком Борисом и Борисом Лесняком. — Лесняк Борис Николаевич, 1917 года рождения, постановлением Особого совещания при НКВД СССР от такого-то числа, месяца, года за контрреволюционную деятельность (КРД) приговаривается к восьми годам исправительно-трудовых лагерей с отбытием срока наказания в Северо-восточных трудовых лагерях.

В видео ролике представлены картины ростовского художника Бориса Лесняка, а так же фото городов в которых.

иллюзионная живопись борис лесняк

Положение свое Тишауэр считал безнадежным, равно как и судьбу самого Коминтерна. Как-то в ожидании семьи Ленивцев рассказал мне о своем горе, которое было граничит с сыном. За одной из дверей вершилось злодейство. Писать нужно все время, не стремясь обязательно к печатанию.

Дорогой Борис. Я знал, что он не любит табачного дыма. Ан нет. Комендантша уже успела убрать его вещи, постель и книги. Там его вылечили, поставили на ноги и оставили в больнице культоргом. Мы часто вместе проявляли и печатали. Показательными примерами такой прозы являются рассказы «Инженер», «Калигула», «Экзамен», «Город на горе», да и «Воскрешение лиственницы», где пышный вымысел перемешан с клочками собственной биографии.

• Художник Лесняк Борис Михайлович
• Художники / Лесняк Борис Михайлович
• Об авторе Борис Михайлович Лесняк
• Магазин мастера Борис Лесняк ()
• Картины по стилям и направлениям

Стригся коротко, ежиком. Мы, ребята сравнительно молодые и озорные, часто над ним подтрунивали. Теперь я надеялся, что буду жить. Да и не всегда возможно объяснить.

Сангородок находился на берегу реки Хивканди в четырех километрах от приискового поселка. Премвознаграждение (так в лагере называлась зарплата) я полностью отсылал матери, тоже находившейся в лагере на европейском севере. Утром внезапно слышу голос, кто-то произносит мою фамилию.

Он же в ответ развивал стройную, связную концепцию. И вообще лезть на глаза начальству – не дело. Фер-то ке. Почему вы плачете. Герой двух рассказов, где описано одно и то же событие, в одном случае именуется майором Пугачевым (Последний бой майора Пугачева), в другом — полковником Яновским (Зеленый прокурор) один и тот же персонаж назван в рассказе Курсы Яковом Давидовичем Уманским и Яковом Михайловичем Уманским — в рассказе Вейсманист. Я ему возражал.

• презентация ВЫСТАВКИ СОВРЕМЕННЫХ РОССИЙСКИХ художников (БОРИС ЛЕСНЯК)
• Протесты 17 октября: масштабная драка с силовиками
• БОРИС ЛЕСНЯК – Живопись в интерьере
• Последние просмотренные видеоролики

Был конец мая или начало июня. Очевидно, очень спешил. Всегда он был мне симпатичен и вызывал живой интерес. Он искал какой-нибудь зацепки, чтобы отодвинуть эту встречу с полигонами уничтожения. И вот таким образом оберегал его от излишних возлияний. Работа на Севере давала больше возможностей материально поддержать их. С ним рядом трудились врачи высокой квалификации и он жадно перенимал их знания и опыт. Поравнявшись с ней, он что-то сказал.

Каким высоким религиозным чувством должен обладать юноша, решаясь на этот шаг. Два человека ловили в реке Дебин рыбу. Он был предельно скуп на слова избегал щекотливых тем. Народ разобщен. Мы относили его к тому тонкому, хрупкому, трудновосстановимому социальному слою именуемому интеллигенцией, который формирует культуру и нравственное лицо народа.

1. лирический АЛЬБОМ (БОРИС ЛЕСНЯК)
2. БОРИС ЛЕСНЯК международные ВЫСТАВКИ 2014
3. 3МИН 55СЕК БОРИС ЛЕСНЯК ВИДЕО ОБЗОР
4. НЕ ДЛЯ ВСЕХ (для хорошего настроения)

Очень похоже, что рассказ «Потомок декабриста» — это попытка оправдать и обосновать собственный неблаговидный поступок идущий вразрез с объявленным этическим кредо. Я сказал, что она в гостинице. Я — в качестве фельдшера и операционного брата хирургических отделений, Шаламов — после выздоровления был оставлен в больнице культоргом, Гинзбург — в качестве сестры-хозяйки дома отдыха (оздоровительного пункта) для заключенных забойщиков прииска «Бурхала», в те годы передового прииска. Была полночь – разводящий менял караульных на вышках. Во второй тетради: А. С. Пушкин — «Я вас любил. » Ф. Тютчев — «Я встретил вас и все былое. » Б. Пастернак — «Заместительница» И. Северянин — «Отчего. » М. Лермонтов — «Горные вершины. » Е. Баратынский — «Не искушай меня. » Беранже — «Старый капрал» (перевод Курочкина) А. К. Толстой — «Василий Шибанов» С. Есенин — «Не криви улыбку. » В. Маяковский — (предсмертное), «Сергею Есенину», «Александр Сергеевич, разрешите представиться — Маяковский», «Лилечке вместо письма», «Скрипка и немножко нервно» В. Инбер — «Сороконожки» С. Есенин — «Письмо матери», «О красном вечере задумалась дорога. », «Нивы сжаты, рощи голы. », «Я по первому снегу бреду. », «Не бродить, не мять. », «Никогда я не был на Босфоре. », «Шаганэ ты моя, Шаганэ. », «Ты сказала, что Саади. » В. Маяковский — «Кемп «Нит Гедайге» М. Горький — «Песня о Соколе» С. Есенин — «В том краю, где желтая крапива. », «Ты меня не любишь, не жалеешь. ».

Он ходил пешком с Таскана на Эльген, чтобы только увидеть ее. Синие блузы носили и девочки. Я пощупал левой рукой куртку, полез в карман и вытащил оттуда «корочки» — это было удостоверение члена народной дружины завода. Китайско-Восточная железная дорога была построена Россией в 1903 году. «Что им от нас надо. В камере, где было более ста тридцати человек, я кое-что понял и кое-чему научился.

У человека украли пайку. Узнал несомненно и он меня. поминается и Уманский, но как Яков Давидович.

Колымполк, тоже очень давно, перевели на Левый берег за поселок Дебин. Он петлял между работающими. Его возраст, близкий к пенсии, — раз. Холера — карантинное заболевание человека, вызываемое холерным вибрионом.

• БОРИС ЛЕСНЯК Занимательная графика
• Студия ОРИГАМИ Борис Лесняк 2015 год
• Один человек может отдать только один голос в конкурсе

По настроенности следователя можно было об этом догадываться. Налево была раздаточная. Никогда еще я не вонзал лом в промерзлую землю с такой безнадежностью, с таким отчаянием. На левом берегу в больнице СВИТЛа на хирурга Сергея Михайловича Лунина написал донос.

Надо было спешить. Думаю, что у него был абсолютный музыкальный слух. Я рос, она же почти не менялась. Я шел и думал о Сашке Грызлове. В 1939 году ее перевели в лагерь, отправили на Колыму. Съемка делалась с близкого расстояния, точно учесть смещение кадра (параллакс) я не смог и правый край листа на некоторых письмах оказался чуть-чуть срезанным на одну-две буквы. Это первое, что он о себе рассказал.

Вы не из Читы, случайно. Еще в Москве и ранее круг врачебных интересов Уманского был обширным.

Теперь жена часто упрекает меня, что я ем слишком быстро и увлеченно. Был вечер. Шаламову для этого потребовалось восемь месяцев напряженного труда на фельдшерских курсах.

Тогда воинственный хвост (а, как сказал поэт, у очереди, как у скорпиона, весь яд в хвосте) бросается к столу, все коробки молниеносно вскрываются, десятки рук, работая одновременно локтями, взрываются в чрево коробок, выхватывают брикеты творога, тут же ломая, давя, рассыпая по столу и по полу. Север изуродовал, обеднил, сузил, обезобразил мое искусство и оставил в душе только великий гнев (курсив здесь и далее мой. — Б. Л. ), которому я и служу остатками своих слабеющих сил. Лицо его было почти лишено растительности. Цветы, которые она устанавливала на столе, сделали ее грустнее, тоскливее. В продаже приличная колбаса или сосиски.

Нина Владимировна, полная идей, планов и кипучей энергии, разве только на ночлег приходит домой да перекусить, когда почувствует голод. Он писал нам в Друскининкай, куда я возил жену на лечение. Не хватало в лагерях медицинских работников. — Конечно.

Он, как и я, уже был «вольняшкой», ставил пьесы в городском музыкально-драматическом театре. За этим занятием однажды застал нас отец. Я понял это как совмещение художественной прозы с документальностью мемуаров. Его характер отличался уравновешенностью, скептичностью и иронией. Колымские рассказы в определенном смысле и обо мне, о моей лагерной жизни.

И сам Бурденко и его ассистенты высоко ценили хирургический талант Лунина, брали его вторым ассистентом на самые сложные операции. Лицо его было почти лишено растительности. Диагноз хирурга «траншейные стопы» говорил о том, что ампутация неизбежна, если останется жив. Борис, некоторое время назад звонила твоя мама — почему я тебе ничего не пишу. Имя Гагкаева в те годы наводило страх.

Но страх все же держал нас в крепких клещах, не давая ни на минуту расслабиться. Его длина была не менее километра и шириной он был метров двадцать, а может быть, больше. Первую посадку самолет делал в Якутске. Я отдал подушку. В 1910 году она окончила зубоврачебную школу при Томском университете.

Наверно, это так, наверно, это «оттуда». И затаившийся в твоей крови страх время от времени давал грозные всплески. Когда сор из избы не выносят, он поднимает крышу. Туда я однажды наведался. Все тяжелые больные большой больницы находились под ее личным наблюдением.

Вынос золота за пределы участка карался законом. В 1924 году таможня СССР на забайкальской границе с Китаем находилась на станции Маньчжурия. Надо иметь только волю отвлечься от текущего дня, вернуться к «утраченному времени», перечувствовать тот, прежний мир, — обязательно с болью душевной, а без боли ничего не получится. Я помню его уже седым.

Прихожу в себя и узнаю голос Бориса Николаевича. Магазин этот называли потребиловкой. Желающих много, фасовщики за ними не поспевают. Мы вырастили дочь, дали ей образование и обрели в ее лице друга.

Готовились и хирурги. Наши судьбы с Шаламовым во многом схожи. На месте барака, где ютилась магаданская типография, стоял многоэтажный дом. Я застыл в изумлении и замешательстве при виде этого зрелища.

Ветки его покрыты длинными темно-зелеными иглами хвои. Я отказался от наркоза и мне скоблили кость и мясо без обезболивания. — Да, конечно, — сказала она. Мальчики носили черные гимнастерки с ясными пуговицами и синие блузы. Тридцать два и тридцать пять лет на Колыме не прошли для нас даром. Я проработал на прииске четыре года, Варлам — немногим более двух.

Китайская сторона — фактически это поселок железнодорожников, где на двух параллельных улицах стояло три ряда одноэтажных каменной кладки домов, разделенных на две и четыре квартиры. Больной вынужден был снова идти или ехать в свою поликлинику. Сам я тогда не мог, поехала к нему на Васильевскую Нина Владимировна. Всю жизнь он проявлял интерес к патологической анатомии. Чего они от нас хотят. » — вопрос этот мучил неизвестностью. С Сашкой Грызловым я познакомился при следующих обстоятельствах.

Я знал его по Вишере. Но бывает, что отпускать творог никто не приходит. В местах, где проходили бои, дети находили оружие, патроны и даже снаряды.

Письма его он бережно сохранял и как-то уже в Москве попросил меня переснять их. Грамотный, опытный врач, умный проницательный человек хорошо разбирался в людях. Не уходит на расстрел с именем вождя на устах, как это делаем мы. Он уже не мог спать без снотворного. Вся больница состояла из торговых очагов. Аптека не отпускала лекарства. В рассказе его герой — Крист (читай — Шаламов) самовольно уходит от облавы в лес и там пережидает отъезд начальства.

Дорогой Борис. От гостиницы «Магадан» навстречу мне шел очень пьяный мужчина, которого хмель кидал из стороны в сторону. Таких примеров ты можешь сам представить бесчисленное количество. Весть о случившемся облетела город.

Северные снега покрывают его толстой шубой и сохраняют до весны от лютых колымских морозов. Если раньше врач получал бланки с поставленной треугольной печатью поликлиники, то позже больной должен был сам идти от врача к окну больничных листов, чтобы поставить вторую печать. Георгию Петровичу дел было по горло. И когда ночью вызывался кто-нибудь на допрос из-под нар, приходилось разрушать все строение.

Высокий, плечистый, чуть сутуловатый, как большинство очень рослых людей, с резким характером и громовым голосом. Потом еще и еще. Первым встречным оказался малорослый тощий парнишка, тяжело переставлявший большие рваные без шнурков ботинки, одетые на босые ноги. Давно уже понимаю. Добрых полчаса он не выходил из комнаты, а я, стоя под окном, слушал стрекотание аппарата. Ретушер не производил впечатления человека такого склада.

Зимой 1938—1939 годов в связи с «заговором юристов» из магаданской тюрьмы (Дом Васькова) попал на магаданскую транзитку и оставался там до весны по случаю тифозного карантина. У меня закралось некоторое подозрение. рассказы Инженер Киселев и Потомок декабриста). Лагерь, как и воля, кишит стукачами. В феврале 1943 года с «Верхнего Ат-Уряха» врача и двух фельдшеров перевели в больницу Севлага на Беличью.

Жизнь меня заставила сделать это. Я обрадовался ему. Мне было их жалко. Я понял, когда познакомился со второй частью «Крутого маршрута», в которой описывались ее лагерные «страдания» и «мытарства».

Бедную молодую женщину потянули к Галине Борисовне. Они занимались коллективной мастурбацией. У меня сохранилось это заявление с аргументацией отказа и подписью председателя. Достаточен ли текст нотариального свидетельства Цепкова. Оттуда в середине 1943 г. был направлен в больницу Севлага на Беличью с диагнозом дизентерия и полиавитаминоз.

Сначала его положили в больницу, подлечили и сделали фельдшером. Я расстелил на снегу телогрейку после прожарки и рассматривал швы, наклонившись над ней. Наденьте валенок. Теперь жена часто упрекает меня, что я ем слишком быстро, увлеченно.

Уже не раз сменился конвой у костра. Взгляд какого-нибудь человека на улице, в поезде, в трамвае казался мне подозрительным. Он был членом партии, преданным идее и беззаветно служившим ей. Скажите мне не таясь.

Процедура эта называется дактилоскопией. Этот стиль существует поныне. Я очень дорожил обществом Табакова и Тишауэра и дорожил их расположением.

Мы сели друг против друга. А Варлам ответил ему черной неблагодарностью: написал донос и облил грязью его имя в своих рассказах, выведя Лунина еще и махровым антисемитом. Эта каинова печать повседневно давала себя чувствовать. За этим поселком каменной кладки группировался еще один поселок именовавшийся Нахаловкой.

Пытливый ум толкал его на все новые и новые опыты. От работника аптеки требовались честность и аккуратность. Я отработал на его строительстве 270 часов. Я не заметил, откуда появился прораб Абраменко.

Сколько пота и слез пролито на добыче этого золота. Отец очень рано поседел. С директором этого заведения у Шаламова и раньше были острые столкновения. Но какое-то неясное сомнение во мне затаилось. Действие рецепта ограничивалось десятью днями.

Тем не менее его судьба беспокоила нас. На западе загорелась заря. Стоять в строю по команде смирно было пыткой.

Я услышал столь изощренные ругательства, в существование которых не мог бы поверить. Чье. Среди многих идей врача Уманского обращает на себя особое внимание диагностика некоторых заболеваний по запаху. В сильные морозы на лету замерзает плевок. Я продолжал встречаться с друзьями и невестой. Застенок и шутка.

Тут нас с Рязанцевым развели оплошавшие конвоиры. Опираясь на руку, он все время пальцами мял мою руку. Это была его позиция того времени. На теле Маркова палачи из тайной полиции гасили сигареты во время допросов. И книги нет и здесь все дороги закрыты. Пустили, сволочи, рассказы в разлив и на вынос.

Однако я начал примериваться. Из этого дома из этой комнаты она пошла в школу. И резко сократил количество привозимого спирта. Из Бутырской тюрьмы мы оба, Варлам и я, попали на Колыму, на соседние прииски — «Партизан» и «Верхний Ат-Урях», в забои с открытой добычей золота.

Такие же щиты клались на пол прохода. Те, кто стоял лицом в мою сторону, смотрели на меня, не прекращая своего занятия. Такими были врачи, в частности. «Дорогой Александр Иванович. История «побега» Серегина оказалась простой и прозаической предельно. То были военные будни. Из-под синей капитанки с лакированным козырьком (где он ее раздобыл. ) серебрились седеющие виски. Я возился с очередной кучей одежды, только что вынутой из дезокамеры.

Наш интерес к церковной архитектуре заметил один из культурных работников города.

О письмах я его больше не спрашивал. Сокращенно он назывался АЛЖИР, что значило Акмолинский лагерь жен изменников Родины. ) Так вот, в этой бригаде было еще пять-шесть блатнячек, которые сами не работали, но заставляли работать на себя «политических» избивали их нещадно, отнимали хлеб, «вольные тряпки» и делали без того адскую жизнь абсолютно невыносимой. Я дождался позднего вечера.

Но то, что выплеснула женщина ему в ответ, потрясло меня. А исключение из партии из-за этого. По всей вероятности, то был 1947 год. Сергей Лунин учился с Н. В. в одном институте — 1-м МГМИ, на курс старше ее. Я понял это как совмещение художественной прозы с документальностью мемуаров. Уже по первым вопросам следователя я понял, о ком и о чем пойдет речь.

Все заключенные врачи и фельдшера ели из больничного котла по «общему столу». Шаламов отказался от приглашения. Нельзя сбрасывать со счетов и заботу его о дочерях. Вася-Пася подумал и согласился. Познакомились мы с ним при следующих обстоятельствах.

В рассказах они нередко приобретают иную плоть и иную окраску. У меня сохранилось это заявление с аргументацией отказа и подписью председателя. «Врач Петухов посоветовал перевести меня как «культурную сестру» к больным грудникам. Три раза в день он ходил на лагерную кухню снимать пробу.

мало пригодные для больницы. Около месяца меня не вызывали. Решение пришло само и толкнуло меня в спину. Это первое, что он о себе рассказал. На спине и правом боку наметились пролежни.

Этот стиль существует поныне. Наше знакомство, вначале формальное, перешло во взаимную симпатию, созрело в дружбу. Еще не ломался голос. В это время он уже не подходил к телефону.

А тут внутривенные грудникам. Когда-то, очень давно, в этом доме был госпиталь Колымполка. Так с головой Гитлера в чемодане со ступени на ступень Л. В. дошел до культбригады Маглага. Сергей Лунин учился с ней в Первом медицинском на курс старше. Купленное за чай, спирт, сахар, табак золото прятали про запас.

А как ты считаешь: я могу прожить на семьдесят рублей пенсии. Глядя на меня, волновалась жена. Знавшая Лунина по институту Нина Владимировна против этого категорически возражает.

Прозрачный воздух с легкой прохладцей. Самострелы зажимали детонатор в руке и поджигали шнур. Я не мог вспомнить ни автора, ни самой вещи. Работники таможни занимали несколько домов в поселке служащих КВЖД.

Ну успокойтесь, встаньте с пола, пойдите на двор, утрите снегом ваше лицо и вернитесь. Сейчас настал момент, когда придется эти письма отсылать в журналы. У нас росла дочь. Я шел под пристальными взглядами.

Я в это время на крылечке что-то мастерил. Исключение составили дряхлые старики и малые дети, раскиданные по приютам и родственникам. — Ты не думай, что кто-то заставил меня подписать это письмо. В начале сороковых годов, еще будучи заключенным, он работал врачом лагеря на Таскане. Я не представлял, что такие словосочетания возможны в великом русском языке. Возможно, редакции «Литературной газеты» кое-что в этом отношении следовало прояснить. И все же восстает он, а не я. Я же покорно иду умирать, скованный стужей и безысходностью. В ожидании парохода ни на какие работы нас не гоняли.

Микротом Уманского обрел вторую молодость и, возможно, служит и по сей день. — бывший офицер русской армии — помог ВЧК раскрыть «заговор послов» Рейли—Локкарта и в подавлении оппозиции левых эсеров. Может ли простить их выступления поэзия — пресволочнейшая штуковина». Исправлять его, переписывать — нет сил.

Чувство вины, каиновой печати пронесла она на себе через всю жизнь. Я был моложе и продержался дольше. Всегда он работал врачом широкого профиля по типу российского земского врача.

А пеллагра – это авитаминоз, отсутствие никотиновой кислоты в организме. Все это Ивана Ивановича потрясало, лихорадило его воображение. Больница Севлага в то время была лишь в стадии становления. Аптека не отпускала лекарства. На того самого Лунина, который ранее на Аркагале спас Шаламова от испепеляющего гнева и ненависти начальника участка.

И. что это. Это, бесспорно, обогатило меня духовно. В. М. Инбер считает, что нельзя. И вот уже перевалило за сорок лет. Круглый лоб с большимизалысинами, окладистая борода с легкой проседью.

После ареста меня долго не вызывали к следователю. Мне нравилось ходить в церковь. Жил он в шалаше, мог ничего не делать круглые сутки, был сытым и всегда имел табачок (рядом с огородом проходила центральная Колымская трасса). Попытаюсь ответить, как могу и понимаю.

Как могли ослепить Е. С. «два двухэтажных корпуса», когда на Беличьей никогда двухэтажных строений не было. А когда солнце садилось, спохватился, что надо еще найти подходящий мох и набить им мешок. Не было ошущения такого, когда объявляли мне приговор. Он сам был на лагерной пайке, правда, не вкалывал в забое на морозе. Практически, он играл на всех народных инструментах и даже на скрипке.

Был в Магадане еще один «свадебный генерал» Левитин, в прошлом начальник политотдела на железной дороге, высокий, худой, с пышной шевелюрой седеющих волос, всегда в галифе, в сапогах. Клетка с волком. Возможно, он отлучился по нужде или за накладной на меня. Наш управдом жил на втором этаже и ко мне хорошо относился. Солнце палило нещадно и трудно было поверить, что этот знойный день, как всегда, обернется холодной ночью.

Это случилось в лагере в 1938 году. Он также освободился от своего комплекса. Вот таким образом жизнь наполнилась постоянной настороженностью и опасливостью. Как в сказке.

я сделал попытку реализовать те новые идеи в прозе. Отпечатки я сделал уже в Магадане. В тоне улавливался холодок исчезли былые тепло и доверительность. Лейтмотив ее — тюрьма и лагерь. И после войны еще он продолжал работать в военных госпиталях. Белые ночи были уже на исходе. Дорога делилась на две ветки – северную и южную. Он уезжал днем, когда нас не было дома. О каждом из них она знала все.

Нежданные гости теперь нас очень стесняют. Но до июля 1937 года не было пыток. Был он и в числе лекторов организованной Лениным партийной школы в Ланжюмо и среди первых авторов родившейся в 1912 г. большевистской «Правды». После ареста его родители взяли Васю к себе. Так из подушки со временем она превратилась в думочку. Привет Нине Владимировне. Летом ходить можно было только по насыпанным и утрамбованным дорожкам.

Когда я освободился в ноябре 1945 года, она еще оставалась на Беличьей. Содержимое этого сборника, по всей вероятности, ночью спускалось в реку. Правильно вас изолировали, Иван Петрович. И еще одно подоспевшее событие, перевернувшее всю жизнь Нины Владимировны и изменившее ее течение, — исключение из партии, связанное с моей «судимостью». А дело было так. Автор умалчивает о том, что еще до приезда начальства в лес «Криста» отправляет главврач, обычно узнающий об «облавах» заблаговременно. Во время конфликта эмигранты «подняли головы», а мы, советские, «поджали хвосты».

Ни один врач этой больницы не имел таких условий. А в ответ — мстительная злоба и провокации со стороны лагерной администрации за потревоженное Савоевой далеко не благовидными путями обретенное ими благополучие. Меня это занимало. Представим себе, универсам, отдел колбасных изделий.

Он сказал, что хорошо в таком случае сосать пережженый сахар. Это были первые, еще безобидные соприкосновения. Не вызвал у него интереса и томик Ростана, одной из трех книг моей тогдашней библиотеки (Э. В этом и только в этом значение Дальнего Севера в моем творчестве. Я много лет занимаюсь фотографией. Окончив курсы, В. Т. остался работать в больнице СВИТЛа по полученной специальности.

Повышенный интерес к нам тайной полиции не давал о себе забывать. После обследования пришли к заключению, что операция необходима. Герой двух рассказов, где описано одно и то же событие, в одном случае именуется майором Пугачевым («Последний бой майора Пугачева»), в другом — полковником Яновским («Зеленый прокурор») один и тот же персонаж Яков Давидович Уманский — в рассказе «Курсы» и Яков Михайлович Уманский — в рассказе «Вейсманист».

Дом, который сносят, послужил людям на совесть. Несмотря на протест правления, я оставил письменное заявление на имя председателя ЖСК. Струя, замерзала на лету, внизу со звоном разбивалась о камни.

Фарид Сабиров освободился по зачетам на полтора года раньше срока. Врачам предписывалось иметь личные печати.

И уж кому, как не тебе, заставить поработать подробности, мелочи для этой цели. Вернулась в деткомбинат «законченной медперсоной», ободряемая похвалами Петухова». Тепло относился ко мне и рыжебородый батюшка, отец Михаил — с мягкой, лукавой иронией. Мир и ритм были явно нарушены. Даже обед не снял напряжения. А когда пришла с работы мама, я все изложил ей в подробностях.

Мои альма-матер и альма-патер, а точнее всего – крестный отец. Оценки его абсолютно не совпадали с моими. Много лет руководил приютом для сирот.

Временами это тягостное чувство меня отпускало, но ненадолго. Мама родилась в Бийске в многодетной семье мастера-сыровара. Вдруг я заметил как на угольно-черном фоне влажной одежды появилось сразу два-три белых округлых пятнышка. Макс Львович избавил ее от этого недуга.

Или кто-нибудь вас обидел. Голос батюшки был напевным и грустным. Просторный торговый зал. Еврейское население объединялось для обороны.

Наш враг — надежда — не покидала нас. Мне это было ясно. Два с лишним года, проведенные на Беличьей в тепле и покое (культорг больницы, читающий лагерную газету в палатах и выпускающий временами стенную газету), разрывали цепь непрерывных страданий и унижений.

После суда в Ягодном в 1943 году попал на витаминную фабрику, обдирал хвою со стланика. Когда он хотел поговорить со мной «без свидетелей», мы одевались, выходили на улицу, он брал меня под руку и мы бродили по не очень шумным боткинским проездам и переулкам. Снятый в Ягодном с этапа, резко ослабленный доходяга находился в Малой зоне.

На снимке его лицо излучает покой и умиротворенность. Навстречу мне шел легкой пружинистой походкой рослый, по-летнему одетый мужчина. В его васильковых глазах поселился голодный огонь и определил их постоянное выражение.

А когда вы позвонили, я вас не узнала.

После больницы, за 10 дней работы на «мелиорации», по словам Е. С., она превратилась в полную доходягу. Он был сактирован и отправлен в Магадан для освобождения из лагеря по инвалидности, с последующей отправкой на «материк». Основания для этого были. Через полчаса я был уже на ближайшем, первом участке. Нисон Азарович шестидесяти двух лет от роду, участник первой мировой войны, родом из Белоруссии, говорящий с резким акцентом: «Ну, тоже — приравновав яблоки до табаки. » (прировнял яблоки к табаку).

Сейчас в этом доме у нас однокомнатная квартира. Моя жена врач. Писатель не должен слишком хорошо, чересчур хорошо знать свой материал. А то по одному-два рассказа. На одном из них у Мухи получились как бы сдвоенные глаза.

Варлам прислал ее. Нас подняли с обжитого места. За долгие годы Случай сталкивал нас и разводил на большие временные дистанции. Лагерь был и остается Книгой за семью печатями — В. М. Инбер считает худшим наказанием смотреть «Эрнани» в снежной Вологде — дальше этого представить человеческие страдания автор «Пулковского меридиана» не решается. Лагерь строили, на зиму глядя из сырой лиственницы.

Между прочим, у этого снимка с Мухой были дубли. И, надо сказать, она не всегда была безобидной. Он промолчал. А кормили они нас страшно.

Когда Варлам Тихонович хотел сосредоточиться, он сгребал губы пальцами и держал их так. На второй день я вышел за лагерь на косогор был холодный, но тихий безветренный день. Доставание нембутала тоже отнимало у него время и силы. Уже тогда ему очень нравилась Женя. И заливали ореховым маслом.

А. Богданов — первый председатель ВСНХ РСФСР, Ю. М. Стеклов — соратник Ленина, первый редактор «Известий»), коминтерновцев чернорабочего немца из Поволжья Э. Смоллера, смоленского крестьянина В. В. Гутникова военного атташе И. П. Поршакова, писателей Александра Ковинъка, Евгении Гинзбург. Через год после освобождения я женился на женщине, которой восхищался еще в лагере. Никогда на Беличьей не было туберкулезного отделения. Он попросил прислать еще сколько возможно номеров этой газеты.

Ах, Нина Владимировна. У Шаламова в больнице не оставалось друзей, не оставалось поддержки. Преобладали «жены», жены «врагов народа». А также визжал, как побитая собака, медленно затихая. Претензий к поварам никогда не высказывал и не взыскивал с них.

Нина Владимировна была членом хирургического кружка. Мне показалось, мой вопрос вызвал у него замешательство. Верил в хиромантию, например и сам гадал по руке. Дом на Портовой, девять — дом медицинских работников. Я бы поставил под удар Скоркину.

Он приходил в камеру серый, обмякший, раздевался и ложился на койку. За окном мороз пятьдесят. Сели за столик и мы с Ниной Владимировной. Он из рабочих. Тем более если учесть, что обе были предрасположены к нервно-психическим заболеваниям.

Теперь о вопросах принципиальных. Камера повернулась ко мне лицом в ожидании свежих впечатлений и новостей с воли. Тем более, что седина его густых красивых была чистого серебристого цвета. «Крист» не относился к этой категории, тем не менее главврач и его спасала от облав более двух лет, пока сама оставалась в этой больнице.

У нас обоих уже сложилось представление о Шаламове. Совсем не так. Мальчишки бегали по коридору, я видел их. Отпечатки я сделал уже в Магадане. В Галиции Дмитрий Булгаков и погиб. Какой духовной опорой должен располагать нормальный, физически здоровый человек, чтобы подавить в себе один из самых мощных инстинктов всего живого.

Никогда и нигде не повторяй этого, ради Бога. Повесть Гарающенко называлась «Прописан на Колыме», Магаданское книжное издательство, 1964 год, тираж 15000. Я систематизировал его архив, привел в полный порядок: в течение минуты можно было найти любой нужный тебе негатив.

Он больше писал, я оформлял, рисовал карикатуры, собирал материал. Я почти не обратил внимания на его слова, так как сахар был для меня недоступен. Крал, естественно. Возможно, она и была вдовой белого генерала. Одно мне было ясно: моя находка вызовет на прииске ЧП.

Действие рецепта ограничивалось десятью днями. Зачесанные назад, седеющие волосы еще вились, лицо было недавно выбрито и еще не поросло тюремной щетиной. А известно, что на морозе мочеотделение учащено.

Он попросил прислать еще сколько возможно номеров этой газеты. В Санитарном управлении вспомнили о Беличьей, о Савоевой. Был старостой хирургического кружка института, которым руководил академик Бурденко. Мы поднялись в номер. Как только его выпускали из рук, он садился на снег. Мы понимали, что возле него кто-то есть и сейчас он в нас не нуждается. И сейчас он еще полон душевных сил и энергии. И только повернув за угол, я ускорил шаг.

Я невольно вспоминал Беличью, там он ел по-другому. Сердечно благодарю. Дверь барака была настежь открыта. Вскоре их бригаду перевели на другой участок и другой лагпункт. В. Т. заметно менялся за последние годы (шестидесятые, семидесятые).

Я написал отзыв, называя обе книжки и предложил Магаданской правде. Когда Варлам Тихонович хотел сосредоточиться, он сгребал губы пальцами и держал их в руке. Поселок Городковка находится в шестнадцати километрах от железной дороги. Я послал ответ за несколько дней до звонка твоей мамы. Я понимал вопиющую несхожесть Магадана и таежного поселка под Оймяконом.

Человек делал черную, но очень нужную, по его убеждениям, работу. Рассказал, что его первая жена (если я не ошибаюсь, урожденная Гудзь, дочь старого большевика) от него отказалась и их общую дочь Лену воспитала в неприязни к отцу. Или он видит дальше и глубже меня или мир им воспринимается иначе, нежели мною. Хорошо, проникновенно пел украинские и русские народные песни, особенно – украинские. То, что мы увидели, привело нас в шоковое состояние. Рослый, но слабый физически, вряд ли бы Шаламов выдержал вторично забой. В. М. показалось, что это стихотворение относится к лагерю, тогда как «непотопляемый театр» — это Вологда моего детства, двадцатые годы, самый первый увиденный мной театральный спектакль — «Эрнани» с Н. П. Россовым (был такой в России знаменитый бродячий актер-трагик) игравший глубоким стариком молодого короля Карла в этой пьесе.

Я не заметил в нем каких-либо выдающихся качеств. – спросил меня Абрикосов, теряя терпение. Слушая мое эмоциональное воспроизведение, она вскрикнула: «Тише, тише. Я бродил целый день по распадку и косогору, собирая спелые, прихваченные морозцем, сладкие плоды шиповника.

Трест «Дальстрой» или ГУСДС — Главное управление строительства Дальнего Севера — был одним из самых отдаленных районов от центра страны, самым глухим и необжитым. Даже им, поднаторевшим за полвека в этом искусстве, не всегда удавалось обеспечить сие. Ты слышишь меня. » Я обещал не повторять. Как лицо приближенное, Мартиныш наглел, уже не стеснялся и постоянно ходил под градусом. Пеллагрозники это больные пеллагрой. Шаламов и я считали Гинзбург партийным фанатиком из элитарного слоя и сторонились ее. Удивлялся вольному толкованию их судеб и поступков. Свои функции я выполнял ежедневно, круглосуточно и без выходных дней.

Стихотворение «Шоссе» (которое выбрано тобой, как пример изображения «труженицы-дороги») написано только для того и только потому, чтобы показать, что все бурлацкое, все каторжное, что я знаю об этом море, — заслуживает ангельской, небесной жизни. Но было это уже после ухода с лагпункта Буги. Я уходил мыслью далеко к своему детству и возвращался к будням текущего дня. А в конце 1952 года Дажицкий, освободившись из лагеря, приехал в Магадан. Даже к совести можно взывать. Она ведь сама рисковала, так поступая.

Начинал он операцию не очень уверенно. Все это его потрясло и привело к смерти. Позже Ковинька выбрался из забоя в бухгалтеры, а я — в фельдшера. Это была его позиция того времени. Макс Львович пребывал в сомнении, несмотря на высокий авторитет Бехтерева.

Он смотрел на меня добрыми, озорными глазами. Наверно, это так, наверно, это оттуда. Потом я заметил, что и сам способен шутить там, где, казалось бы, надо плакать.

Его врачебный уровень был рядовым, врачебный опыт приобретен в лагере. Горел ярко, празднично, весело. Когда до меня дошло, свидетелем чего я являюсь, мне захотелось попятиться. Одновременно он был хорошо образован, начитан и до самозабвения любил и знал поэзию. Мы как-то с женой посчитали: каждый седьмой непортретный снимок — церковь.

Но надо было спешить и я терпел. Его частная гомеопатическая практика вызывала к себе скептическое отношение. Наконец — третий вопрос — о значении Крайнего Севера в моей работе (или творчестве, как теперь говорят). Погиб в газовой камере. Детство и юность провёл с родителями в Маньчжурии. Небольшой и подвижный рот мог вытягиваться в длинную тонкую полосу.

Пишу карандашом потому, что котята изгрызли авторучку, а новую пока не купил. У Жени Гинзбург было два сына. Из всей компании, собиравшейся у Лили, уцелела она одна. Ведь я домашней работы не знал и, как дистрофик, не годился ни к какой работе. Ой-ля-ля.

Какая-то малость в виде приварка перепадала время от времени от машинистов. Более того: пока пейзаж не заговорит по-человечески — его нельзя и называть пейзажем. Ивану Шварцу (он сам ограничивал себя именем) было лет пятьдесят тогда.

Я почувствовал Ваше гуманное отношение: Вы не делали разницы между «зэком» и «вольняшкой», а в одном и другом видели человека. Завязалась переписка. Я невольно вспоминал Беличью, там он ел по-другому. Зато запомнились присущие им выражения. А с первыми весенними лучами он пробивает снежный покров.

Объяснял, что не может, не смеет ставить под угрозу этого человека, да и Шмидт в таком деле бессилен. Это позволяло ей не работать. Мы вошли в барак. Какой-то лагерный старожил, знавший, что я маюсь животом, поделился своим опытом. Делать-то что.

Вот такое наследство приняла Савоева. Дневальный барака смотрел на меня, как на союзника, глазами победителя. Речь идет о стихотворении «Виктору Гюго». Все же свою историю она рассказала. Восставало мужское самолюбие.

Варлам вывел Лунина в рассказе еще и махровым антисемитом. А с первыми весенними лучами он пробивает свой снежный покров. Пришел новый главный врач — новый хозяин с новой метлой. Инстинктивно, подсознательно. Там врачевал. Эта догадка моя подтвердилась во многом, когда впервые читал его «Колымские рассказы». Когда-то я почти полностью умещался на этой подушечке.

Врач часто забывал сказать об этом больному. Стихи — не путеводитель по городу. В это время он уже не подходил к телефону. Я воспринял это, как фатальное начало разрушения и потерь. Естественно, когда дети военного времени играют в войну. Бурная канцелярская деятельность той поры проникала во все поры жизни, не делая исключения и медицине. Мне этого не хотелось, я Скоркину почти что не знал.

Так появилась на Беличьей Женя Гинзбург. И потухла. У Варлама не всегда слова соответствовали делу: он искал и находил «полезные» знакомства. В бригаде женщин, работавших на лесоповале, преобладали «политические», то есть осужденные по статье 58 УК РСФСР или по литерным статьям Особого совещания и «троек» НКВД.

Так называемые, каловые флегмоны были страшными. Но вскоре на территории больницы был открыт оздоровительный пункт, нечто вроде дома отдыха для лучших заключенных забойщиков прииска «Бурхала», передового тогда прииска, близко расположенного от Беличьей. Все это мне растолковали в правлении, когда я пришел поставить в известность, что даю ключ от квартиры В. Т. Шаламову, моему товарищу, поэту и журналисту, живущему и прописанному в Москве и ждущему улучшения своих квартирных условий. Мы жили на Китайской стороне в казенном доме.

Истязали женщину. От батюшки не укрылись моя торопливость и мое замешательство. Оба в 1937 году. Писателю же в это время такая подготовка кажется не нужной. В тихой однокомнатной квартире на Красноармейской в Москве, где писалась 2-я часть «Крутого маршрута», фантазия Е. С. рисовала все новые и новые страшные небылицы. Мы сели друг против друга. Он не был лишен предрассудков и суеверий.

На лице Гейма я не заметил особого энтузиазма, но он неторопливо пошел в раздаточную. Нарядчики и надзиратели вылавливают и обламывают последних отказчиков от работы. Небольшой и подвижный рот мог вытягиваться в длинную тонкую полосу. До седых волос колоть ягодицы и ставить банки рядом с девчонками-медсестрами мне не хотелось.

Все пороки «загнивающего капитализма», о которых мы вопили захлебываясь, оказались присущи и нам не в меньшей степени. Взялся сам меня проинструктировать. Пожатие ее было вялым. Он сам был на лагерной пайке, правда, не вкалывал в забое на морозе.

Он писал нам в Друскининкай, куда я возил жену на лечение. На какую бы хозяйственную работу его ни ставили, напарники на него жаловались. Пустили, сволочи, рассказы в розлив и на вынос. И книги нет и здесь все дороги закрыты. Стоит бедолага до тех пор, пока не начнет писать все, что ни прикажут.

И впрямь, фер-то ке. Засуетились в верхах. Так называла лагерная Колыма Нину Владимировну. (Под Акмолинском, между прочим, был спецлагерь, целиком состоявший из «жен». Порой до такой степени, что кровоснабжение стоп нарушается и прекращается вовсе.

В легочном отделении, а точнее — палате, преобладали пневмоники. Вот почему в «Колымских рассказах» больница Севлага нигде ни разу не упоминается, разве что мельком в рассказе «Облава». В бараке более ста человек. Передо мной отсекли очередь, запущенная партия бегом кинулась к контейнеру. То были уголовники, без ошибки всегда узнаваемые. Несмотря на свои семьдесят с лишним лет, Яков Михайлович пил очень крепкий чай. Гравюра отвечает моему настроению.

Ибо искусству (к сожалению или к счастью, как на чей вкус) нет дела до того, страдал бездарный автор или нет. Читатели перестают понимать его. Когда меня оперировали, я все время видела ваше лицо. Можно было рапортовать.

Все, кроме сметаны, продается в фасованном виде. Время от времени до нас доходили его новые публикации. Время войны (1942—1945) удостоверит, надо надеяться, А. М. Пантюхов, который сейчас в Москве. Он говорил мне о событии, свидетелями которого мы были оба. Какой пример вы могли подать вашим детям. Настаивал на регулярной присылке рецептов.

базой по фамилии Тасс оказался симпатичным, приветливым человеком. - Падло. И не только всячески ущемлялся, но и уничтожался физически. Потянули меня. С 1924 года она управлялась Китаем и СССР совместно.

И это знакомство было в высшей степени неприятным. Польские евреи считали евреев, приехавших из России, евреями второго сорта. Тупо стучали кайла и скрежетали о щебенку лопаты. У него между костями и кожей есть еще мясо.

Армейское слово «дневальный» вошло в лагерный обиход и вышло за его пределы, обретя несколько иной смысл. Начальника учетно-распределительного отдела «Почтового ящика. » Ноэля Владимировича Журавлева помню до сих пор, словно расстались вчера. Если писатель знает материал «слишком» — он переходит на сторону материала и теряет способность выступать от имени читателей, для которых он пишет (в смысле настоящего писательства, а не заказа). Ветки его покрыты длинными темно-зелеными иглами. Отбывал заключение на Колыме в 1938–1945 гг. : сначала на прииске «Верхний Ат-Урях», затем работал фельдшером в больнице для заключённых на Беличьей.

Будущие хирурги души не чаяли в Лунине и ходили о нем хлопотать, когда он внезапно «исчез». Я мог бы привести ее формулу, но не делаю это сознательно. Мало кому удавалось выдержать три года. Белый офицер, дворянин, очевидно, в смятении, он мечется в поисках выхода из труднейшего положения, безвыходного и по-французски восклицает: Ке фер. И верно, минут через десять, проскрипев тормозами, остановился потрепанный голубой «Москвичек» из которого, на ходу поправляя очки, выскочил толстый мужчина в холщовом расстегнутом пиджаке и знакомой походкой быстро направился к входу.

Я — читатель. И лаял мелкопсовым звонким, заливистым лаем, дежурно-спокойным и агрессивным. С этой головы смотрели на меня василькового цвета смеющиеся глаза. До освобождения из лагеря в 1951 году больше на «общие» работы не попадал., если и вызывала улыбку, то далеко не у всех. Театр загорелся вечером после спектакля.

В бригаде механизаторов Михаила Харьковского я был на хорошем счету. 1939 г. ) дает свидетельство доктор Лоскутов (я уже написал ему). Есть я уже не мог. Это при всем расположении к людям. Оно поднималось и опускалось гидравлическим приводом. В церкви стоял особый волнующий запах.

Как продают творог в магазине «Молоко» на соседней улице. Он быстро очистил зрительный зал вместе с киномехаником и закрыл за собой дверь на ключ. Полковник Гагкаев — начальник СГПУ, Северного горнопромышленного управления Дальстроя (сороковые годы) — слыл человеком жестким, требовательным и бесцеремонным. Центральные «страсти» доходили сюда с большим опозданием и заметно ослабленными. Буквы двигались, набегая одна на другую исчезая и снова рождаясь.

В терапии преобладали пневмоники. У ягненка выработался стойкий рефлекс. С Женей Гинзбург после Беличьей я тоже встречался. Кто посильней, продерется поближе к печке, оттает сосульки, погреет портянки.

Я в этот образ не вписывался. Я схватил фанерный чемоданчик с красным крестом на крышке и выскочил за зону. Сделано было все возможное, чтобы оставить Шаламова в больнице. — спрашивал он меня. Благополучное, почти барственное ее положение на Беличьей портило образ страдалицы, страстотерпицы, выведенный в «Крутом маршруте». Блатарь взревел и потянулся к голенищу сапога из-за которого выглядывала рукоятка ножа. Резко менялось его отношение к людям, недавним его кумирам.

Я рассказал ему, что жил в Москве, учился в 3-м Московском медицинском институте, что в квартире заслуженного и известного тогда фотохудожника М. С. Наппельбаума собиралась поэтическая молодежь (младшая дочь Наппельбаума училась на первых курсах отделения поэзии Литинститута). Можно понять мое волнение, когда я садился в самолет, уносящий меня с Колымы. Не носил зимой валенок, не носил бушлата – ходил в телогреечке и сапогах. В таких точно по виду машинах в те годы развозили по Москве хлеб. Именно это сохранило нам жизнь. А как ты считаешь, я могу прожить на семьдесят рублей пенсии. У костра рядом с конвоиром стоял бригадир и травил что-то за вольную жизнь и за баб.

Последним местом его назначения была Япония. Отслужил в армии и работал председателем Сталинского райсовета Осоавиахима города Москвы. За хранение такого количества золота схлопотать пулю было легко. В свое время он лично сам получал и привез оборудование для завода из Германии. Меня удивил испуг мамы, ее замешательство. А так — тема «освещена», «Магадан откликнулся».

Она пишет о мальчике-санитаре Грицько с оккупированной территории, «побывавшем на работах по всей Европе» — лирическая «баланда» на несколько страниц. Все они очень ревностно, болезненно относились к тем, кто еще оставался на Севере. Он всегда был готов подшутить над товарищем и над самим собой. Я сфотографировал окно и через него свою комнату.

Заявить начальнику санчасти или начальнику лагеря. И поищи старых газет и журналов 1935, 1936, 37, 38 года, журнал «Колыма» и другие. На обложке я прочитал: ЮМОР и А. КОВИНЬКА. Так вот, Палата пеллагрозников это приближенное, очень неточное название.

Наш барак был целиком заполнен контриками. В повести первого мужа, доктора Федорова, Гинзбург называет ленинградским родственником. Руками он придерживал то ли штаны, то ли живот под рубахой. И тут пришла ко мне мысль здоровая и простая, как все гениальное. Помню липкое чувство страха — слишком дикой и опасной показалась мне эта затея. Первое слева окно — это окно комнаты номер тринадцать. Наши входные двери были рядом.

Имел успех. Исправлять его, переписывать — нет сил».

Но это другая, стоящая особняком тема. Тогда уже она была очень нездоровым, травмированным человеком. Начальство в поисках медработников лихорадочно перебирало рабочие дела заключенных. Врачам предписывалось иметь личные печати.

Земля, прикрытая мхом, дерном, кустарником, за короткое колымское лето прогревается не более, чем на штык лопаты. Эта часть небольшого пыльного городка называлась Китайской стороной. Но я и себе верил и это сбивало меня с толку. Спасибо тебе за письмо и сведения об Уманском. Нина Владимировна была членом хирургического кружка. Я бывал в этой компании, где читались свои и чужие стихи.

Я время от временив поглядывал на него и думал: неужели они слушают областную радиочепуху. Небольшой и очень мягкий нос он постоянно мял и сворачивал набок. Это выдыхаемый пар превращается в льдинки, а льдинки звенят, ударяя друг друга. Одни и те же персонажи в разных рассказах трактуются по-разному («Флеминг» в рассказах «Курсы» и «Букинист» Сергей Лунин — в рассказах «Потомок декабриста», «Инженер Киселев», «Шоковая терапия»). Поровнявшись, мы оба остановились.

Движения его стали свободными и уверенными, суждения — жесткими. Но, хотя и разреженный, магаданский воздух свободы вдохнул в него надежду. Был он в больнице и культоргом: ходил по палатам и читал больным лагерную многотиражную газету. Неровен час, вынырнет из лагерной клоаки какой-нибудь недобитый реабилитант со своими «Колымскими рассказами». Чувство такое: свершилось непоправимое – я потерял, утратил часть своего тела.

Об этом новом он сам подробно рассказывает в своем эссе «Проза», да и в письмах ко мне. Напрасно. Только концлагеря тоталитарных режимов — великие мастера по принудительному безбрачию.

Вот кого я никогда не забуду. Это начиналось обычно после применения наиболее современных, научно обоснованных методов следствия (многосуточный конвейер истязания, голый, холодный, продуваемый карцер, угроза расправы над членами семьи и т. д. и т. п. ) Кстати, конвейер представлял собой следующее: ведется допрос, подследственный по нескольку суток стоит на ногах без права садиться, без сна, а следователи меняются. Он строился методом народной стройки. Вирику оторвало три пальца на левой руке, один глаз полностью потерял зрение, второй — в значительной мере.

Над моим письменным столом с 1971 года висит под стеклом линогравюра на голубом листе. Я попытался представить себя на месте Дажицкого. Серегина привезли прямо в больницу Севлага. В соседней комнате был установлен выключатель. Когда он об этом говорил, тоже без расчета на впечатление, мурашки бегали у нас, новичков по коже.

Большое количество читателей принимают повесть как изображение картины «ужасов» — а до подлинного ужаса там очень, очень далеко и надо было десятилетие но крайней мере смертей, произвола (который только сейчас называется произволом), чтобы получить этот «каторжный лагерь». Его поднимали, били под дых в доказательство того, что труд очень здорово облагораживает. Начинается необъявленная война всех против всех.

Дуров объяснял, как ему удалось выработать столь неестественное поведение животных. Таская за собой отяжелевший мешок, он почувствовал себя дурно, прилег и заснул. Вася от второго брака. Теперь, когда я об этом пишу, я очень его понимаю. Помогла дружба с «силачом Рудольфом Круминыпем, реабилитированным латышом».

Этот рассказ написан достаточно близко к жизненной правде. Варлам Тихонович протестовал и сопротивлялся. Моя опека его раздражала, он сердился. Я, дочь, зять и крошечная внучка в голубой коляске вышли побродить по воскресному городу. Таков кедрач летом. Тем не менее его судьба беспокоила нас.

Я попросил Алойза Петровича, старшего санитара, покормить странника. Рассказывает с большей симпатией и уважением, показывая его благородство.

Жили мы с ним в амбулатории за загородкой. Я родился в 1917 году 17 августа в городе Чите, в Забайкалье. — Ты не думай, что кто-то заставил меня подписать это письмо. Рентген подтвердил активную форму туберкулеза. Он, этот кто-то, заговорил во мне спокойным рассудительным тоном: «Что за истерика.

Ни на одно из этих писем мы не получили ответа. Я этого не замечаю. Будущие хирурги души не чаяли в Лунине и ходили о нем хлопотать, когда он внезапно исчез. Сделал это Лунин с ущербом собственным интересам (см. Вспоминается китайский пригород Харбина, скорее даже — город-спутник. Надо сказать, что у меня с детства проявлялись способности к звукоподражанию.

попытку выйти за пределы литературы». Ученица Бурденко, она была еще и хирургом. Он обладал незаурядным музыкальным даром. Пять дней вне забоя, пять дней сам себе хозяин, пять дней сна и отдыха. Я обнаружил в его мокроте палочки Коха. По бывшему коридору, заваленному штукатуркой, промельнули мальчишки. Ты не смейся.

Я сердился. Именно на этом и строилось его обвинение. Кстати, «Бегущую по волнам» Грина в 1953 году, гостивший две недели у нас в Магадане Шаламов, возвращаясь в Барагон, взял с собой, не оставив записки. Это значит, кто-то из отказчиков ссылается на болезнь.

Меня толкнули в другую конуру, где было темно, сыро и душно. Мы кайлили золотоносную породу, пески и на тачках возили к бутаре, промывочному прибору. Научилась ставить банки и делать инъекции. Он выглядел много свежее москвичей, украинцев или узбеков. Нигде больше я не слышал таких слов, даже на постановках в железнодорожном собрании.

Доктор Каламбет заведовал. С утра следующего дня обычный распорядок больницы был явно нарушен. Человеку, чтобы быть человеком, не надо вовсе знать и даже просто видеть лагерную Колыму. Высоко, выше звезд, над самой головой блеснула лиловая молния и растеклась зеленым пятном. И только на оголенных выработках земля прогревается на поверхности, высыхает и трескается. Варлама Шаламова, режиссера Л. В. Варпаховского, ксендза Войцеха Дажицкого и «многих простых людей», к которым относит и себя. Варлам молчал.

Был конец мая или начало июня. Я бывал в этой компании, где читались свои и чужие стихи. Варлам Тихонович протестовал и сопротивлялся. Доходили слухи, что сделал он это на почве неразделенной любви, полюбив на «Туманном» вольную женщину, которая не ответила ему взаимностью. Золоту было подчинено все, с жертвами не считались.

Характер его стал несносен. И я вспоминаю Сашку Грызлова. В забой, на общие больше я не вернулся.

Скоро выяснилась причина задержки. Вся шумная орава, набивавшаяся в комнату с креслом и софитами, ребята и девчонки потенциальная гордость поэтической России (таковыми, по крайней мере, они себя чувствовали) была сметена ежовой рукавицей. Каждый из нас счел бы себя оскорбленным, назови его чистым пеллагриком. Кто такие пеллагрозники. Потом мы долго ели с кетой вареную картошку.

Несколько позже в СП он все же вступил. Наши «диспуты» были безобидны, весьма примитивны и у стороннего наблюдателя не могли бы вызвать ничего, кроме улыбки. Волк в страхе пятится назад. Рассказывал о московских таксистах, о редакционных коридорах и тяжелых дверях. Манжурия, которую я не сбрасывал со счетов, проходила вторым планом.

У него был небольшой, но чистый баритональный тенор. Жалуясь на ухудшающееся здоровье, понижение трудоспособности, он сказал, что очень дорожит остающимся временем, что хотел бы успеть сделать хотя бы малую часть того, что задумано. И все же это только допущения. Это мое ЧП.

– вздыхал Гуменюк по дороге, – пропил собака бригадный хлеб и не пожалуешься. «Жрать будешь. » — спрашивал он меня. Да, судьбой счастливой по меркам и понятиям того времени и места. Два человека ловили в реке Дебине рыбу. Стояло сухое знойное лето. Вот суть этого стихотворения, его мотив и смысл. Формы рецептурных бланков часто менялись.

Но когда первый спустился, вторым ринулся я. И тоже благополучно спустился. Маглаговская труппа выступала в единственном в городе театре. По крайней мере, в том садистском изуверском исполнении, которое господствовало далее в следственных изоляторах страны до XX съезда, а позже, в эпоху «застоя» несколько «модифицировалось». Врач часто забывал сказать об этом больному. Замкнут, озлоблен, груб. Весной его этапировали на Черное озеро в угольную разведку.

Нам, встречавшим на Колыме не первую зиму, все это было известно, даваясь горькой наукой. Я был счастлив в семье, с уважением ко мне относились на работе. Печатался в центральных периодических изданиях и за рубежом – в Германии, Франции, США. Завязалась их переписка. Хирург, работая, поглядывал на меня с любопытством.

Варлам называл этот снимок самым любимым из всех снимков послелагерной жизни. Солженицын ввел это определение для того, чтобы не путать с истинными интеллигентами. Даже Бехтерев подтвердил тогда ее одаренность. Я хотел написать ей об этом в письме (у меня есть ее письма), но потом передумал и оставляю ее отклик, как некий общественный и литературный факт, как своеобразную абберацию. В 1970 г. в Магадане вышла его первая книга – юмористический сборник «Ветер из щели». Слышал в это время В. Т. совсем плохо, так что говорил преимущественно он. Настаивал на регулярной присылке рецептов.

Свободно вздохнул я, лишь когда самолет поднялся в небо. Рука не поднималась выбросить золото або куда. Репродукция получилась недостаточно качественная. Он не соглашался и снова садился.

Весной его этапировали на Черное озеро в угольную разведку. Зачем здесь. Штыки-то в руках не буржуев, а крестьян и рабочих, а им делить нечего.

Я несколько раз встречал его в зоне и в забое, но не подходил больше. Петр Петрович нередко прикладывался к рюмочке. Когда мы оказались в тепле приемного покоя, я объяснил ему, что в больнице нет ни зубного врача, ни протезиста, что в наказание прораба я не очень верю, но обогреть и накормить его могу. У В. Т. был нарушен сон.

Вот таким образом он предельно ограничивает круг своих знакомств и контактов. Думаю, уже приближался к пятидесяти. На снимке его лицо излучает покой и умиротворенность. И я опять вспоминаю Сашку Грызлова.

В Магадане тогда число улиц можно было пересчитать по пальцам. Следы долгого тюремного пребывания и длинных изнурительных этапов на нем не были заметны. Материальные блага распределяются не по труду (принцип социализма), а по чину. - Вот это пассаж.

Но В. Т. вступать в СП тогда не хотел. Вторую половину жизни этот талантливый врач прожил с одним легким. Глянув на удостоверение, он поднял на меня глаза. Два основных обстоятельства, две причины привели Уманского на Колыму.

Это вещи (нрзб) разные — печататься и писать. Драка из-за куска селедки важнее мировых событий — это простой пример «сдвига», «смещения масштабов». У себя в московской квартире, которая с 1964-го по 1972 г. стояла пустой, я устроился на подоконнике, приладил к объективу насадочную линзу и без экспонометра и мерной линейки письма отснял. Характер его стал несносен. В рецензии В. М. Инбер есть одна ошибка. Я стоял пораженный этим открытием. Казалось, что нос лишен костей и хрящей.

Но и мы платили властям предержащим взаимной несимпатией. Сахар жженый и нежженый оставался несбыточной мечтой, пустой фантазией. Он работал в забое, как экскаватор, на сто пятьдесят процентов выполняя нормы. Раковина переполнилась и вода затопила этаж. Что у нас делают с исключенными из партии, нетрудно представить.

Один-два раза в неделю я выкраивал вечер для этих дел. Мне было лет семь или восемь. То, что он говорил, не было похоже на то, что я видел и слышал. Они размораживались и вздувались.

И там, где привычна глазу округлость, образуется впадина, ниша, ограниченная с боков выступающими седалищиными буграми тазовых костей. Между прочим, у этого снимка с Мухой были дубли. Богданова уводили из камеры после завтрака, приводили на обед и возвращали к ужину. Один из них сразу привлек к себе мое внимание. Этот рассказ писался на много лет раньше, уже тогда Шаламов отчества Уманского не помнил. Попытки заглянуть в его архивные документы пока успехом не увенчались.

Варлам Шаламов был арестован 12 января 1937 года, я — 1 ноября. ЯНУШ КОРЧАК (Генрик Гольдшмидт) — врач-педиатр. Подумав, мы решили осесть в Магадане. Словом, надо пережить, перечувствовать больное, как бы разбередить раны.

Живут в вечном страхе: как бы щука не заглотила или рак клешней не перешиб. На стенах висели плакаты типа: Помни, четвертая четверть – ударная. Большая часть «Колымских рассказов» документальна их персонажи не вымышлены — сохранены имена. Нина Владимировна понимала, сколько усилий, труда, терпения и твердого характера потребуется от нее, чтобы этот «табор на опушке» превратить в полноценное лечебное учреждение. Мы оба из Бутырской тюрьмы были брошены на колымское золото, где балом правил сатана.

Сам я тогда не мог, поехала к нему на Васильевскую Нина Владимировна. В его время еще не существовало узкой специализации. Тесное переплетение трагического и смешного первое время очень меня удивляло. Так был выявлен студент-медик Борис Лесняк. Будучи от рождения сладкоежкой, я всегда предпочитал в качестве вознаграждения что-нибудь сладенькое. » Как-то, возвращаясь домой после такого импровизированного представления в хорошем, естественно, настроении, уже во дворе, подходя к дому, я, захлебываясь, лаял. Теперь мне кажется, что я понимаю слова: Сделал попытку выйти за пределы литературы.

Вторую половину жизни этот талантливый врач прожил с одним легким. Растление в райбольнице Заплара было феноменальным. У Васи-Паси был сочный баритональный бас.

В больнице было много людей случайных, ненужных, не вызывающих доверия. «Вновь открылись язвы на ногах». Корчак Находился вместе со своими воспитанниками в закрытом гетто для евреев. Варлам молчал. Поле большое, кругом ни одной постройки, ни одного куста или сугроба. Какой она красивый человек, Нина Владимировна.

Верхний Ат-Урях – мои Детство, Отрочество, Юность, Мои университеты. Вскоре меня перевели бойлеристом маленького парового котла. Конторской работы в больнице не было. Б. Н. Лесняк (1917–15. 06. 2004), репрессированный литератор, ветеран Севера. В. М. Инбер не понравилось в «Огниве» стихотворение «Камея» (неполный текст), пока я не познакомил ее с полным текстом этого маленького стихотворения.

Где-то на середине через сборник была переброшена труба вершка три в поперечнике. Теснота, морально и физически устаревшие станки, «дышащие» еще благодаря энтузиазму ветеранов завода, вместе с которыми уходило из жизни и само понятие энтузиазма, утратившего свой первоначальный магический смысл. Покрутив мою голову, сказал что-то такое, от чего мама плакала и смеялась. Но в силу каких-то внутренних, глубинных причин почти всегда какого-нибудь вида товара оказывается недостаточно.

Месяца два он прожил у нас, отдыхая от лагерного «коллективизма» и постепенно адаптируясь в нелагерных условиях, о которых уже стал забывать. Ни сесть, не повернуться, ни вздохнуть глубоко. Летом ветви этого растения стоят почти вертикально, устремляя свою пышную хвою к не очень жаркому колымскому солнцу. После главы «ЗЭКА, ЭСКА И БЭКА» я читал повесть уж без прежнего доверия и душевной открытости, читал настороженно.

Мы не виделись около пяти лет. Я рассказал ему, что жил в Москве, учился в Третьем московском медицинском институте, что в квартире заслуженного и известного тогда фотохудожника М. С. Наппельбаума собиралась поэтическая молодежь (младшая дочь Наппельбаума училась на первых курсах отделения поэзии Литинститута). Мы понимали, что возле него кто-то есть и сейчас он в нас не нуждается.

Пришедшие на прием из ночной смены стали быстро раздеваться. За все это я получал на табак и другие мелкие расходы. Вообще-то говоря, о самой дистрофии можно рассказывать до утра. – спросил я обиженно. И опять холодок под ложечкой и комок в горле.

Фраер, еще не будучи битым, огрызнулся. С Мухой на коленях я сфотографировал как-то Варлама Тихоновича. Я не был Луначарским и он не был Введенским. Он пытался отстаивать свои позиции. Окончив курсы, В. Т. остался работать в больнице СВИТЛ по полученной специальности. Но вот и конвой.

А силы тают. Вот если бы вы назвали Нину Владимировну, все бы стало ясным. Не берусь передать все, что они выражали. Ох, как мне не хотелось входить в это сообщество. Правление дороги находилось в Харбине на территории Нового города. Я шел быстрым шагом. На толщину подошвы, во всяком случае.

Много есть еще заповедей всеобщей и христианской морали. Молча, поворачивая как куклу, он сфотографировал меня в анфас и в профиль. Первого ноября я заканчивал свой восьмилетний срок и ждал освобождения. Деньги тогда не имели цены.

Рентген подтвердил активную форму туберкулеза. Несколько дней она находилась в женской палате. Между его поверхностью с черным матовым отблеском и трубой было не меньше метра. А открытый грунт поставлял морковь, репу, капусту. Делать-то что. В Магадане остановились в гостинице «Центральная».

Формы рецептурных бланков часто менялись. Проверив умение и способность, Наппелльбаум нередко доверял мне проявление негативов. Меня это занимало. Отец служил на железной дороге и жалованье получал натурой.

Я тогда почувствовал, что я не вещь, а человек. На Эльгене ее определили в деткомбинат, где содержались дети, рожденные в лагере. Всю его выработку бригадир приписывал своим дружкам. К весне 1949 года победительница, вымотанная, в «синяках и ссадинах», едва державшаяся на ногах, оставив больницу очищенной, обновленной во всех отношениях, получила право на отпуск за три календарных года «с использованием в центральных районах страны».

Во второй половине этой халупки жила престарелая эмигрантка с белой болонкой. Замкнут, озлоблен, груб. Потом я еще много раз слышал, какое чудо-этот доктор. Это был двадцать второй или двадцать первый год. Чувство юмора было отпущено ему щедрой рукой. Расстояние между ярусами было столь малым, что не позволяло даже сидеть.

В стихотворении речь идет о душе и только о душе. Не я спускался первым. Эта ночь показалась мне самой длинной и самой тяжелой из длинной цепи таких же ночей. Как чувство страха, столь же отчетливо помню чувство восторга — преодоления страха, победы над ним, хотя от напряжения и волнения еще дрожали и ноги и руки. – подумал я. И тут же отказался от этой находки, хотя она и давала возможность скинуть с себя тяжкий груз, освободить от тревоги сердце и мозг. Италия, Рим, Ватикан — сердце католицизма, колыбель христианства.

И время от времени нам давали это крепко почувствовать. Я — читатель. И было видно, что людям с развитым чувством гражданского долга очень не хочется уходить. Иногда уводили и после ужина на два-три часа. Иногда возьмет и плюнет вниз с обрыва и быстро считает: раз, два, три.

Теперь о доме. Маленький домик главврача среди больничных бараков, одной стороной смотрит на второе терапевтическое, его задворки, другой — на опушку леса, переходящую в бескрайнюю колымскую тайгу.

В них учились дети русских эмигрантов. А открытый грунт поставлял морковь, репу, капусту. Его напечатали. Трудно сказать, сколько прошло времени, но вот стали по одному вызывать.

Заражение происходит через воду, пищу и грязные руки. Я на свою судьбу не могу жаловаться. И вдруг — приглашение в Ватикан. По слуху, не зная нот. О ней на Колыме ходила добрая слава, в которую очень хотелось верить.

Уже много лет спустя я понял причину удивительного «провала» в памяти Евгении Семеновны. Кстати, соседке тоже надо отдать стакан масла, взятый взаймы. Яркое бодрое утро. В рассказе его герой — Крист (читай — Шаламов) самовольно уходит от облавы в лес и там пережидает отъезд начальства.

Уже давно закончилась посадка, а самолет почему-то не поднимался. Ни о каких «позициях» и «реализмах» думать во время работы не надо, да и не писателя это дело, а дело критиков, литературоведов и т. д. Помнить нужно вот что: успех художественного произведения решает его новизна. А силы тают. Каждая «ступень» сгорает от зависти к вышестоящей и стремится в нее перейти любой ценой, любыми средствами. Очень хорош учебник географии Петрова.

Сейчас эта думочка здесь, в лагере оставалась последним и единственным домашним предметом, последней моей вещественной связью с домом. Яркое солнце беззастенчиво слепило глаза. Вот так». Чего вы хотели добиться ложью. В этом вопросе у нас с Шаламовым разный опыт или разные оценки этого опыта.

Пришел новый главный врач — новый хозяин с новой метлой. Шаламов умер в доме инвалидов 32 для невменяемых, куда был переведен накануне. Истинно художественное произведение — всегда отбор, обобщение, вывод. Живая серая вошь, замерзая меняла окраску – делалась белой. Силами труппы Маглага Варпаховский поставил в театре «Травиату» с Дусей Зискинд в заглавной роли. Первый день я спал. Тем не менее нарушения такого порядка делались, поскольку весь вольнонаемный состав, да и лагерная обслуга в промывочный сезон выгонялась на субботники. Предстояло разбрасывать по полю фекалии в качестве удобрения.

Два с лишним года, проведенные на Беличьей в тепле и покое (культорг больницы, читающий лагерную газету в палатах, выпускающий временами стенную газету), разрывали цепь непрерывных страданий и унижений. Знавшая Лунина по институту Нина Владимировна против этого категорически возражает. Я сам был доходягой, доходяг повидал, но то, что я увидел тогда, меня поразило. Но В. Т. вступать в СП тогда не хотел.

Днем арестантам спать запрещалось. Все произошло в течение двух-трех минут, пока я добежал до уборной и вернулся обратно. И прозвище это было синонимом Беличьей. Никаких сомнений, то были вши.

Для меня его смерть до сих пор остается загадкой. На КВЖД работало около восьмидесяти тысяч советских граждан с семьями. А то по одному-два рассказа. Пастернак ответил быстро теплым письмом. Все мои кубометры шли какому-нибудь блатному пахану, не выходившему даже за зону. Помню бабушку Татьяну Михайловну, маму моей мамы.

Мы поддерживали приятельские отношения, пока не потеряли друг друга из вида. Дремавший во мне мой страх проснулся и заработал. Их смысл был понятен.

Человеку, чтобы быть человеком, не надо вовсе знать и даже просто видеть лагерную Колыму. Я с испугом глядел на небритые серые лица и на каждом из них явственно видел «печать преступления». Это случилось под новый 1939-й год. Мороз жал к пятидесяти. Возможно, мы ехали с ним в одном воронке, в соседних шкафах.

«Крепостных» актеров приходили смотреть не только рядовые горожане, но и самое высокое начальство из руководства Дальстроя НКВД СССР. Стояла больница не на взгорье, а на болотистом месте. Стали думать, куда Гинзбург пристроить. Не понимаю, что случилось. Или также мгновенно кинет оставшийся кусок в рот и захлопнет его.

И затаскают. Но самые яркие воспоминания остались от соленой кеты. В обществе царят зависть, ревность и озлобленность. Сменившая Уманского молодая врач Р. И. Барсова решила заняться гистологией.

Июнь, жара. Она нигде не служила, анкет не заполняла, всю жизнь оставалась домашней хозяйкой. Они дотащили его до бригады и пытались затолкать в строй. «Не поддавшись» заведующему столовой Ахмету, она была 4-го апреля 1940 года отправлена в совхоз «Эльген», самый большой на Колыме женский лагерь. Был бы другой разговор.

После напечатания рассказов в «Посеве» двери всех московских редакций для меня оказались закрытыми. Но рассказ уже написан. Зимой 1938—1939 гг. Зато запомнились присущие им выражения. Вот таким образом хорошо знал все его окружение. Я ломал себе голову, пытаясь проникнуть в причину ареста и характер возможного обвинения.

Вот, скажем, торговля фасованными товарами — хорошая, прогрессивная форма торговли. Мне не понравилась сама постановка вопроса. Был уже мужем, отцом.

Гость мой снял шапку, бушлат и протянул черные от грязи руки к остывающей печке. Книга о сокровищах древней русской архитектуры Ярославской области. И, может быть, женщину в ней разглядел позже, чем человека. Но то было чувство физической утраты, а это – духовной. Во второй части она говорит и о Беличьей, творит небылицы зло исступленно. Все тяжелые больные большой больницы находились под ее личным наблюдением.

Очень тепло описывает она дружбу с Уманским и его самого. Вместе с печатью лечебного учреждения врач обязан был ставить и свою личную печать. Как работник он звезд с неба не хватал, скажем так, хотя был честен и очень старателен. От бухты Нагаева через Магадан проходила грунтовая дорога — центральная колымская трасса, которая еще очень нескоро станет проспектом имени Ленина. Могли не застать нас дома. » Даже приход соседей без предупреждения нас затрудняет, застает часто не в форме и злит порой. Был бы другой разговор. Это вызывало у москвичей радостную уверенность, что хлеба в Москве хватит всем.

Удивлялся вольному толкованию их судеб и поступков. Но разговаривать с ним было легко, а слушать его интересно. Мать называла ее генеральшей. Вспоминается Беличья.

В 1933 г. вернулся в Россию. Следующее строение — Пролетарская 8 — чернело своим остовом и пустыми глазницами. В Магадане в пятидесятые годы. Кататься на нем было большим удовольствием.

Работали мы по три человека в звене: двое кайлили пески и грузили на тачку, третий отвозил на промывочный прибор. И не ошибся. Первое соприкосновение с уголовным миром.

На мандолине и балалайке играл виртуозно. – добавлял он вполголоса. А тебе какая разница. Весь этот ритуал не случаен.

Моя семья жила в этой комнате. Иллюзии быстро рассеялись. А Варлама после длительного и упорного лечения, уже окрепшего, готовили к выписке.

Уже тогда я подумал — что это. Я этого не замечаю. Постойте, Иван Петрович. Глаза были светлыми — светло-серыми или светло-карими.

Краски в этом рассказе значительно сгущены. Тяжелым был для нас 1948 год, каждый день давался с боями, с потерями и победами. Я тоже не держал в руках его «дела». Смешно даже. Дневальный стоял на улице и, похоже, ждал меня. Но это им не удавалось.

На одном из них у Мухи получились как бы сдвоенные глаза. Существовали штатные осведомители и стукачи-доброхоты (в них никогда недостатка не было). Мы не знали, какую функцию она выполняет, но то, что она являет собой мостик через отстойник, мы поняли сразу. После суда в Ягодном в 1943 г. попал на витаминную фабрику, обдирал хвою со стланика. Варлам Тихонович Шаламов за весь свой колымский срок пробыл на приисках в золотом забое два года на «Партизане» и полтора-два месяца на «Джелгале». Схватишь новый срок, а то и пулю схлопотать — пара пустяков.

Кто-то вдруг вспомнил, что видели на Беличьей Станкова. И сокровенными мыслями тоже. Он был здоров физически и душевно. Но кто-то задержал мою руку на взмахе.

Там она исписала добрый том показаний. В рассказах они нередко приобретают иную плоть и иную окраску. Но главным «преступлением» Уманского было то, что особую поддержку он оказывал православному священнику, а это простить нельзя было уже никак. Мы били под экскаватор вертикальные бурки.

Инстинктивно, подсознательно. В Ленинграде его и отца застигла война. спокойно. Если я не возражал, мы шли на общую кухню. За несколько дней.

Нельзя ли мне прислать (заказным письмом. ) несколько фотографий писем. Я прикинул на весах, золота было более двухсот граммов. Ни на одно из этих писем мы не получили ответа. Н. В. Савоева (крестьянская дочь) приняла эту больницу в 1942 году очень запущенной, расхлябанной, неустроенной и немедленно приступила к строительству подсобного хозяйства.

Порвалась последняя нить, соединявшая меня с родным очагом. Она не возражала, что я бываю в церкви. Но Верхний Ат-Урях значился. Прежде я слышал что-то об этом, но не задумывался, отделывался ироническими репликами. Буга был немолод. Я закинул аппарат на спину, чтобы не мешал и подошел к нему.

Здравый смысл и горький опыт удерживали от этого шага. Рассказы его были лишены эффектации и романтики. Он повел нас к книжному киоску на пристани и попросил киоскера продать нам два экземпляра книги, накануне выпущенной Верхне-Волжским книжным издательством — «Каменные сказы» М. Ракова.

И все же, можно сказать, что на «Ударнике» мы были счастливы. Украли его кровную пайку. «Колымские рассказы» в определенном смысле и обо мне, о моей лагерной жизни. У него был годовалый ребенок и он фотографировал его непрестанно. Все лучше, чем с дворовыми ребятами, считала она. Для сути рассказа герой должен умереть 4 марта 1953 года.

Мне показали целую кипу изъятых у нее материалов и десятки листов ее признаний. Рассказывает с большой симпатией и уважением, показывая его благородство. Одевался он в «вольные тряпки» ходил в хромовых сапогах из которых вырастали диагоналевые бриджи. Глянул по сторонам, не позвать ли кого на помощь и, никого не увидев, принялся за дело.

Это было эффектно. А Миша оставался на пайке семисотке и медленно доходил. Наверно, от детства осталось трогательное отношение к церкви. Там он работал кипятилыциком, в титане кипятил для цгурфовщиков воду. Все они очень ревностно, болезненно относились к тем, кто еще оставался на Севере. Я взял ее, чтобы вытереть пыль и был удивлен несоразмерному ее весу.

Продукты для отдыхающих отпускались по приисковым нормам первой категории. И свое «краткое» пребывание там живописует, как один из кругов ее лагерного ада. В этом возрасте я переболел ложным крупом, заболеванием похожим на дифтерит. Сообщи и я вышлю тебе подлинник (он выдается в одном экземпляре). Этот рефлекс срабатывал тогда, когда в клетке был волк.

И были в его манипуляциях с тортом широта, свобода, даже некая удаль. Может та банка стояла еще до Скоркиной и она понятия не имеет о золоте. Встретились в 1957 году в Москве случайно, недалеко от памятника Пушкину. Сейчас план того рассказа несколько изменился (рассказ сейчас на научной консультации) и если потребуют переделки — я внесу все изменения, которые можно и должно внести по тем материалам, которые есть в твоем письме.

Приезжать к нему без приглашения я не мог. Портянка сбилась в ботинке и терла ногу. Иногда обращались с каким-нибудь предложением, приценивались, прицеливались. О моем тяготении к этой церкви, о дружбе с церковным сторожем я рассказывал ранее.

Оно показалось мне знакомым. Из-за плеча регулировщицы мне видно, что происходит в зале. Если свалишься, уйдешь на дно и не вынырнешь, плыть по этому месиву вряд ли было возможно. Я наклонился ниже.

Небольшой и очень мягкий нос он постоянно мял и сворачивал набок. Тебя, законника и чистоплюя, ждут дома с маслом. Мы поселились в домике моего предшественника при «сангородке», так на «Ударнике» называли больницу лагеря. О своем суеверии он не раз говорил и в стихах и в прозе.

Станция Маньчжурия, где прошло мое детство, делилась на два района: Город и Китайскую сторону. Статья у него была конечно, пятьдесят восьмая и срок «катушка» — десять лет. Но, похоже, в то время ориентиры уже менялись. «Кадровый вопрос» стоял остро. Справка такого рода была необходима Шаламову для получения пенсии.

Этот рассказ написан достаточно близко к жизненной правде, но краски сильно сгущены. Ростан, Д. Кардовский и А. Грин). ЧП. Хищник, как правило, бросается на жертву, когда она от него убегает. Варлам называл этот снимок самым любимым из всех снимков послелагерной жизни.

«Страшное дело плыть в грязной реке против течения» (С. Это знали все. Я был потрясен этими воплями.

Случившееся директор расценил как умысел и силой перевел Шаламова в дом для невменяемых. Писала об Уманском и Е. Гинзбург в документальной повести «Крутой маршрут». Напомню, что жили мы в одной комнате. Приезжать к нему без его приглашения я не мог. После этого дом отдали Сануправлению под общежитие медработников.

Эту подушечку мама приготовила, собираясь меня рожать. При РФИ — резком физическом истощении последними тают ягодичные мышцы. В 1964 г. вышла вторая книжка стихов, Шелест листьев, тиражом в десять раз большим.

В рецензии начат очень важный разговор о том что делать с бесчисленными «самородками», вроде Шелестовского и творениями Алдан-Семенова, заполнившими поэтический рынок Можно ли простить выступления целой тучи бездарностей — только потому, что они «сидели» в свое время. За первые годы (с 11 авг. Выезд на «материк» ему разрешили и 22 февраля 1953 года я посадил его в самолет, улетавший на запад. Тягостные вести продолжали нарастать, накапливаться. За это попал под военно-полевой суд, был судим и сослан в Томскую губернию. Глаза, в которые я так часто и подолгу смотрел, не сохранились в памяти.

Собственно, седой была голова, а борода и усы оставались темными. Если бы напечатали книгой. Хотя дома у меня уже не было. Что делать.

Для моркови, растения нежного, Дановский выстраивал высокие, в полметра высотой грядки с теплой моховой подстилкой. Чего вы молчите. Но и здесь было бесспорное расслоение и элита, конечно, оставалась элитой. Я отвечал ему спокойно и уверенно.

Или так же мгновенно кинет оставшийся кусок в рот и захлопнет его. Все та же крупозная пневмония с классическим течением. Яркое солнце беззастенчиво слепило глаза. Трое не решились, остались наверху.

Возможно, эту мысль надо было, можно было выразить яснее. Следом за мной в тамбур втолкнули еще человека. Я отвинтил крышку и оторопел, увидев содержимое. У меня вот такая к тебе просьба необычная.

Варлам слушал с недоверием и мне казалось, что ответом он не удовлетворен. Мы поздоровались. Закрывая аппарат, я поглядел в сторону проспекта Ленина, на который был намерен выйти. Не во всем был согласен с Марксом, но не афишировал этого. Почти семьдесят лет «не выносили сор» и он «поднял крышу».

Да. И были в его действии с тортом широта, свобода, даже некая удаль. Это слезы стыда. Помнится, он не до конца осилил «Светит месяц. » за два года, что работал на Беличьей.

Сюжет с дровишками, за которые она с санитаром якобы отдавала ведра «баланды» и «мешки хлеба» — фантасмагория. Уже к концу второй лагерной зимы на Верхнем Ат-Уряхе от харбинцев осталась половина. Я сразу подумал, не читинец ли. Появился взрывник – предвестник рассвета. Пролетарская. Борис. Процессию замыкали врачи в белых халатах, бледные и взволнованные.

Какой она человек. Н е с к о л ь к о дней (разрядка моя — Б. Л. ) я ходила в больницу Заключенных, где работал Петухов и он в спешном порядке обучал меня всему. Возможно, я не задержал бы на нем взгляда и прошел мимо, если бы этот человек не раскинул широко руки и высоким, знакомым мне голосом не воскликнул: «Ба, вот это встреча. » Он был свеж, весел, радостен и тут же мне рассказал» что вот только что ему удалось опубликовать в «Вечерней Москве» статью о московских таксистах. Так думал я, лежа на нарах после работы. В пушкинские и даже в некрасовские времена слово «автор» обозначало «сочинитель», писатель.

И я считаю, что нельзя. Фельдшер-практик с 58-й статьей в анкете на врачебных должностях оставаться не мог. В 1929 году Берзин возглавил строительство Березниковского химкомбината на Северном Урале. У нас была работа, которая доставляла нам радость. Одно из его писем было грубым и раздраженным. Когда они вышли, я закончил свое объяснение возгласом: «Вот так. » — и хлопнул себя ладонями по груди.

– Если я не ошибаюсь, у вас статья пятьдесят восемь, пункт десять. Свой «Зенит» я зарядил цветной обратимой пленкой. У Вас я был по 22 февраля 53-го года. Вместе с печатью лечебного учреждения врач обязан был ставить и свою личную печать. О каждом из них она знала все.

Пошли домой. Теперь мы были за него спокойны полностью. Когда мы раздобывали что-нибудь пожевать, он приступал к этому делу без улыбки, очень серьезно. В Магадан она прибыла в 1939 году и почти что на целый год задержалась в Магадане. У меня появилась нужная приисковая специальность, даже несколько.

До ареста был он посольским врачом в одной из западных стран. Держа меня под руку, он все время пальцами мял мою руку. Тишауэр в совершенстве знал несколько языков, был широко образован, с любовью рассказывал об Отто Юльевиче Шмидте, только что прошумевшем на всю страну и называл его своим другом. Позже я не единожды вспоминал этот разговор на Беличьей и приходил к мысли, что срабатывал в Шаламове врожденный писатель, который и обобщал и домысливал и воображением дополнял то, чего не хватало для созданной им самим картины.

Там он актировался и по инвалидности освобождался из лагеря с выездом на материк. В бригаде были только «враги народа», преимущественно жены репрессированных инженеры, педагоги, научные работники. А контакты такие были абсолютно естественными — один народ, один язык. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом.

Чему научить. В эту снежную харбинскую зиму я не учился, в Модягоу не было где. Лунин сделал Варламу много доброго, разве что не снабжал его табаком и хлебом ежедневно., Все на субботник в последнее воскресенье месяца. Я был молод и самонадеян, собственным наблюдениям доверял полностью. «Пятьдесят восьмая статья» к таким работам режимом не допускалась.

Что такое писать роман, я уже знал из камерных семинаров в Бутырской тюрьме. А Траут (я жил с ним в одной кабинке при отделении) играл на мандолине, вернее, учился по цифровой системе. У бункера на трапах бригады смешивались.

Вашу в бога, душу и дыхало мать. Территория больницы была завалена мусором и отбросами. Тусклые лампы по углам полигона сеяли слабый неровный свет. Отгремела победа, большое число фронтовиков, в том числе и врачей, хлынуло на Колыму.

Школьной формы, как таковой, у нас не было. В этой ошибке есть нечто общее с впечатлением читателей повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Они впервые встретились в 1900 г. в Женеве, где Стеклов оказался после своего дерзского побега из якутской ссылки. Я знал его много лет, относился к нему с симпатией и он платил мне тем же.

У Варлама не всегда слова соответствовали делу: он искал и находил полезные знакомства. Спасибо тебе за фотографии. Не загонят снова в забой.

Я знал, что ни одна газета не напечатает того, что я хотел бы и мог рассказать о Шаламове, но дать о нем знать мне очень хотелось. Сейчас я впервые подумал серьезно об обете безбрачия. Слышал в это время В. Т. совсем плохо, так что говорил преимущественно он.

Здесь, на Беличьей, потратить деньги было негде. Я решил, что вылет задерживается из-за меня. На Эльгене она оставалась до 1944 года. Постараюсь объяснить подробнее.

Ассистировал ему Траут, я давал эфирный наркоз. Автор художественных и мемуарных книг «Мысли без нимба» (1997), «Я к вам пришёл. » (1998), «Перевал Подумай» (2002) и др., а также большого числа статей, в том числе с воспоминаниями о встречах на Колыме с В. Шаламовым и Е. Гинзбург. Дело не только в доброжелательности. Ум его ясен, а память – светла. Наша с Ниной Владимировной жизнь на «Ударнике» до краев была наполнена нелегким трудом. Борис Николаевич серьезно собирался посвятить свою жизнь человеческим болям и страданиям.

Этот вопрос сразу мной завладел. Вспомнил неблагодарные удары кайла в мерзлую землю. Мое нервное напряжение достигало предела. Ке фер.

Вот почему кедрач называют стлаником. Проснулся ночью, долго бродил, пока не упал, обессилев, в каком-то болотце. Получалось два яруса сплошного настила. Она посвящена Антону Яковлевичу Вальтеру.

Не был говорливым. К полу была прибита гвоздем деревянная подставка. Вот таким образом к восьми часам утра на крыльце магазина уже стоит особняком «творожная» очередь, человек двадцать и более. Так она сберегала людей, на которых держалась больница, основной ее костяк. Это был прекрасный десерт, он не утолял голода, но все же доставлял удовольствие.

Первым терапевтическим отделением. Я крайне удивился ее словам.

Никогда ни один из главврачей на Беличьей (Залагаева, Савоева, Волкова) де были одновременно начальниками лагпункта, да и лагпунктом больница не числилась. Доставание нембутала тоже отнимало у него время и силы. По-русски он говорил с сильным акцентом, подолгу подбирая слова. Несколько дней аптека простояла закрытой на ключ. На одной из полок за склянками с сыпучими я увидел баночку косметического крема. Возможно, я сам ел точно так же, но себя я не видел. Но не будем отвлекаться.

Он счистил ботинком глину, налипшую на лопату и стал грузить тачку. В больнице на несколько сот коек она знала каждого тяжелого больного в лицо, знала о нем все и лично следила за ходом лечения. Как и дрова, зачастую, он отнимает и хлеб у меня, мою кровную пайку, которую ежедневно недовешивает хлеборез, его брат по статье и по духу.

Проходя как-то по главной улице, я встретил Леонида Викторовича. У польских евреев образование детей сводилось к изучению библии, талмуда и молитв. Открывают дверцу клетки и запускают в нее ягненка.

Мой — не был склонен к бурным филиппикам. Мы оба из Бутырской тюрьмы были брошены на колымское золото, где «балом правил сатана». Но рассказ уже написан. Там его вылечили, поставили на ноги и оставили в больнице культоргом.

Сохранилась, например, дочь Наппельбаума. Кому бы я ни рассказал эту историю, слушали ее с явным недоверием. Больной вынужден был снова идти или ехать в свою поликлинику.

Вы не только терпели меня в сангородке на «Ударнике», но еще забрали меня с собой в Сусуман в райбольницу». Сколько проклятий ему адресовано. То и дело появляется высокая фигура доктора Пихтовникова в телогрейке поверх халата. Но хорошее не может продолжаться долго, это заметили многие. Для ареста этого было более чем достаточно в темные, кровавые тридцатые годы.

Поползли догадки и тревожные слухи. Начались работа, учеба и воскресные рейсы на попутных машинах к жене. С Шаламовым оказалось все много сложнее. Здесь началось и фактически закончилось мое следствие. Съемка делалась с близкого расстояния, точно учесть смещение кадра (параллакс) я не мог и правый край листа на некоторых письмах оказался чуть-чуть срезанным на одну-две буквы.

Тот зарычал и вылил ушат угроз и ругательств. Я попал на прииск Верхний Ат-Урях, где уже работало около семи тысяч заключенных. Варлам Тихонович Шаламов за весь свой колымский срок пробыл на прииске в золотом забое два года на Партизане и полтора — два месяца на Джелгале. Тема лагеря закрылась.

В письме твоем очень много вопросов. Он знает, за что он сидит. В рассказе нужна выдумка, вымысел, «заострение сюжета». Что мне делать с найденным золотом.

Врача это обстоятельство смущало и беспокоило. В письме от 15-го декабря 1964 года Шаламов писал: «Дорогой Борис. На восемь лет он старше меня, но к 1937 году многое уже успел в жизни. Я невольно остановился. Кому известно, как поведет себя начальник санчасти. Банка была полна россыпного золота. До забоя оставалось еще далеко.

Так, держа масло на вытянутой руке, я дошел до самого дома. Он принадлежал к породе светловолосых и светлоглазых евреев. Никакой вины за собой не чувствую. Больные голодали. Много есть еще заповедей всеобщей и христианской морали. Я решил подождать его у подъезда.

Что это было ритуал, развлечение, тотализатор. Недалеко от меня кидал на тачку мужчина лет сорока-сорока пяти кряжистый, крепкий, еще не остриженный наголо и не обритый (верный признак свежего поступления да еще в разгар промывочного сезона, когда даже парикмахеры – лагерные аристократы и те выгонялись в забой). Н. В. Савоева (крестьянская дочь) приняла эту больницу в 1942 г. очень запущенной, расхлябанной, неустроенной и немедленно приступила к строительству подсобного хозяйства. Торфа – это пустая порода, прикрывающая собой золотоносный слой. О письмах я его больше не спрашивал. Пайковый табак, махорку мы получали через завхоза больницы, как и питание.

В качестве соучастников он назовет всех, кого помнит по фамилии на службе или живущих в одном с ним подъезде или кого прикажут. Очень немного.

Он был человеком, люто ненавидевшим всякий физический труд. Письма его он бережно сохранял и как-то уже в Москве попросил меня переснять их. Теперь же пишут: «автор гола в ворота «Спартака» и так далее. Она быстро поняла, что без специально выделенного медработника аптека оставаться не может. Ложка не лезла в рот, пища не глоталась.

Ему было тогда лет двадцать пять или чуток больше. Я понял, что это, возможно и защитный рефлекс человека в трудных, экстремальных условиях. И не только. Домом правит Нисон — дневальный, здесь он полный хозяин. И были они все добрые и тихие. Этим отпуском с выездом на «материк» я обязан двум людям из отдела кадров Западного управления — Лидии Николаевне Долговой и начальнику ОК Василию Васильевичу Тарасову, взявшему на себя ответственность., пока на лету замерзший плевок не стукнется о подошву карьера.

Раковина переполнилась и вода затопила этаж. Сам Шаламов в рассказе Шоковая терапия (а шоковая терапия проводилась только в больнице СВИТЛа) рассказывает о молодом хирурге, заведующем отделением, которого старый невропатолог называет Сережей. Близость пищи, хотя она была отгорожена от нас неприступной стеной, влекла к себе. Осужден к десяти годам тройкой НКВД по статье АСА, что в переводе на человеческий язык означает — «Антисоветская агитация». У меня на душе стало тревожно.

Столковались на семьсот граммов. Удивительно. Они не умели туфтить, косить, филонить, кантоваться и придуриваться. Возможно, я сам ел точно так же, но себя я не видел.

В. Т. это страшно заинтриговало. Он был сактирован и отправлен в Магадан для освобождения из лагеря по инвалидности с последующей отправкой на материк. Получил твою посылку и за все благодарю. А Варлам ответил ему черной неблагодарностью: написал донос на него и облил грязью его имя в своих рассказах.

В 1973 году на теплоходе «Ахтуба» мы ездили по Волге и Дону до Ростова и обратно. И кресло, конечно. То, о чем сказано скороговоркой, походя и автору понятно и близко (иное решение нарушает художественность словесной ткани, как примечания-сноски разрушают стихи) — для читателей требует подробного, постепенного, а главное — талантливого предварительного объяснения. И, надо сказать, мы были счастливы.

На ночь проход поверху застилался деревянными щитами. «Что им от меня надо. Да еще на Беличьей при «грозной главврачихе Савоевой». Но я еще не знал об этом. И покупатель, как собака кость, хватает, ловит на лету фасовку, одновременно работая локтями, плечами и задом, защищая позицию. Глаза, в которые я так часто и подолгу смотрел, не сохранили в памяти цвета.

Оттуда и был он отозван в Москву. Варлам — немногим более двух. Я положил его на стол перед офицером. Они зажигались как звезды на небе. В Магадане живы люди, которые это помнят.

Половину осторожно затушит и спрячет за козырек шапки. Отряхнув себя, я зашагал в сторону дома. Кабинет главврача (и хирурга) находился в хирургическом отделении рядом с ординаторской, занимал площадь в четыре квадратных метра, где умещались стол, стул и маленькая этажерка. Таким «спецзаказом», а затем двойным больничным рационом были поставлены на ноги и В. Шаламов и М. Миндлин, ныне проживающий в Москве, тоже человек почти двухметрового роста, в плачевном состоянии попавший на Беличью, вспоминающий теперь со слезами благодарности и больницу и Маму Черную. Зачем злоупотребили моим личным доверием. Оттуда он послал Пастернаку письмо со своими стихами. Нина Владимировна сидела спиной к двери, я — лицом.

Говорил о московских таксистах, о редакционных коридорах и тяжелых дверях. Все это его потрясло и привело к смерти. Не хватало врачей. Сам Шаламов в рассказе «Шоковая терапия», а «шоковая терапия» проводилась только в больнице СВИТЛ, — рассказывает о молодом хирурге, заведующем отделением, которого старый невропатолог называет Сережей. Он считал это большой для себя удачей и был очень доволен. Там он работал кипятильщиком, в титане кипятил для шурфовщиков воду. Родился в Чите.

Несколько слов о главе «Веселый святой». Никаких тайн искусства Север мне не открыл. Оба в два первые года работы в забое, приставленные к тачке, кайлу и лопате с 12—14-часовым рабочим днем в зной короткого лета и в долгую зимнюю стужу от голода, холода, непосильного труда и отчаяния успели дойти до предельного физического истощения (отсюда, кстати и слово «доходяга»).

Меня привезли в Бутырскую тюрьму, где от параши под нарами я начал свое восхождение. И не раз про себя я говаривал: Где шеф его выкопал. Им оказался Рязанцев. Творог бывает один раз в день с открытия магазина, если бывает.

Но она не убеждала меня. Сон стал тревожным. Пожатие ее было вялым. Когда больницу на Беличьей закрыли, Петр Семенович был переведи на прииск «Туманный». До 1955 года в паспорте моем была записана «Статья 39 положения о паспортах» — волчий билет, грозное средство подавления личности. Машин было много.

Я отвечал, что не читал и не слышал. Лец). Стрелки принесли с собой волнующий запах махорки, щей и овчины. Книга «Я к вам пришел. » — о прожитой человеком жизни.

На один из вопросов я замедлил с ответом. Мне не верили, что, кроме бессонницы, я не получил ничего. В рассказе «Курсы».

Начнется повальный обыск в аптеке и по всему лагерю, вызовы к оперуполномоченному. Траут готов был прийти Станкову на помощь в любую минуту или заменить его. Главная аллея парка, разделяющая огромный квартал пополам, в этот морозный рассветный час наполнилась гулом шагов, торопливый и сбивчивый ритм которых так живо перекликался с указом об уголовной ответственности за прогул и опоздание на работу. Если я не возражал, мы шли на общую кухню.

Виадук держали высокие толстые столбы-опоры. Он не курил, не проявлял интереса к спиртному. Уже в конце шестидесятых дал я преподавательнице моей дочери почитать «Колымские рассказы» Шаламова в рукописи» А она сняла копии и послала в Саратов товарищу. Рецензию В. М. Инбер ты оценил очень невнимательно.

Эффект оказался потрясающим. Крупозное воспаление легких было бичом Колымы и лагеря. Отец вырвал ее из цепких когтей ГПУ, обратившись за помощью к Молотову. Лагерную судьбу Евгении Семеновны Гинзбург можно было бы назвать счастливой. Перейти по трубе на ту сторону было заманчиво, но притаившаяся черная зловонная гладь пугала. Мастырщики нередко теряли не только руку, но и жизнь. Человеку с «пестрой» анкетой Север казался более спокойным местом, отдаленным от бурных политических страстей.

Вскоре ее перевели в мужской ОЛП и определили в столовую. И чувство это было зрелым и выношенным. А также – мое посвящение в люди. Потом угольная Аркагала (тоже не прииск).

На бледном северном небе не было ни единого облачка. Энергичный его подбородок редко был или казался свежевыбритым. Особенно это чувствовалось в неторопливых, рассчитанных его движениях. Он лучше одет. Наши судьбы с Шаламовым во многом схожи. Это Миша Миндлин.

Никогда (. ) на Беличьей не било продуктового ларька. Я против него возражаю. Самый захолустный милиционер или кадровик распознают вас как бывшего «врага народа», судимого по политической 58-й статье, с правом проживания лишь в местах весьма отдаленных. – Ну, что будем делать. Это воспоминание ненадолго отвлекло меня от тяжких, мучительных мыслей.

Мама работала в кабинете частного зубопротезиста, а отец переучивался на зубного техника. Когда он говорил что-нибудь для него бесспорное, рыжие брови его приходили в движение. Трещат рукава, воротники, сыпятся на пол пуговицы. Мы ежедневно встречались с ней в операционных, на перевязках, на обходах. Она обживала дома и бараки бывшего поселка геологов, .

-вскипал Хорунжий. Мне очень жаль их, вряд ли при строительстве нового дома они уцелеют. Укладка арестантов ко сну была наивысшей плотности – спать можно было только на боку. Не знаю из каких соображений Вы взяли меня к себе.

В начале января 1950 года мы с женой возвращались на Колыму с «материка» морем из первого моего после лагеря отпуска. Здесь заканчивалась тупиком Забайкальская железная дорога и начиналась КВЖД. Мы оба с женой не очень здоровы. Выйдя на проспект Ленина, я прошел мимо гостиницы «Центральная», мимо поликлиники номер один и остановился в раздумье на перекрестке Маркса и Ленина — не зайти ли в галантерейный отдел старого универмага. Несмотря на протест правления, я оставил письменное заявление на имя председателя ЖСК.

Они неторопливо поднялись. Удивительно. И в этой позе замер. Палата пеллагрозников целиком занимала барак, не считая двух небольших кабин у входа. Где гарантия, что не пришьют мне новое дело.

Всю зиму он стелется по земле. Нет ни совести, ни чести — все с говном смешалось вместе». В первую мировую войну Уманский ушел врачом на фронт.

И рубашки на нем были «вольные»: в полоску и клеточку. Он извлекал откуда-то коробку с остатками вафельного торта «Сюрприз», разрезал на куски, приговаривая: «Отличная жратва. Его поднимали, он снова садился. Это было его органическим свойством.

Колымский лагерь (как и всякий лагерь) — школа отрицательная с первого до последнего часа. Тут Вы начали спасение моей жизни. За это и получил свои пять лет. Были у него малые перерывы – больница, оздоровительный пункт. Я написал рассказ «Вейсманист» — где — суть — в крепости духа, в надеждах, разбивающихся о жизнь и т. д. Если бы я получил твое письмо раньше — кое-что, вроде грузинского языка и немытого стакана я бы мог вставить. Зато он хорошо знал философию от античных авторов до современных. – сказал он враждебно и переложил лопату из руки в руку – В Сибири Лопатиных много.

И сразу охватило меня безысходное тоскливое чувство, чувство безвозвратной утраты. За аппаратом в полумраке (свет бил мне в глаза) я разглядел лицо, которое ни с чьим спутать не мог лицо наппельбаумовского ретушера. Этот симптом получил название «симптома двух кулаков» или «симптома Васильева». Все одновременно спали на одном и том же боку. Сказала, что рассказы Шаламова дал я и разрешил перепечатать. Как-то увидели мы его без рубахи. Варлам прислал ее.

Конец августа. Меня — раньше, Варлама — несколько позже. Поравнявшись со мною, он положил мне на плечо руку и нагнулся. Поражала несоразмерная телу большая голова. Казалось, что нос лишен костей и хрящей.

Я окреп, оживился. Я был потрясен этой встречей, но старался своего волнения не показывать. В нем, конечно, нет очень многого — ив частности исторического содержания и в подробностях колымской природы (стланик, поднимающий свои ветви среди зимы от костра и опускающий их, когда костер погаснет грибы-великаны, будто выращенные модным гидропонным способом, цветы без запаха, птицы без весеннего пения, весна без дождей и многое, многое другое) и все же работа Петрова — лучшее в своем роде издание, наиболее ответственное (поскольку это — учебник). Сформулировали его лагерные медики и произносили с горькой иронией. Липкий пот застилал глаза. Это недалеко от Эльгена. Получилось кольцо.

Мало кому удавалось намыть половину той нормы собственноручно. Но и смерть в 51-м году тоже годится. Свое изменившееся мнение В. М. сочла нужным подтвердить публично, официально (в рецензии). Положение Женя Гинзбург было привилегированным: она жила при ОП одна в изолированной комнате с отдельным входом, питалась из «котла» отдыхающих, а не из общего больничного, как весь медперсонал.

Удивительное природное здоровье, не менее удивительная сила духа сохранили ему жизнь. По-разному складывалась жизнь перешагнувших тюрьму. То, что я не сразу увидел в слабо освещенном бараке, потрясло меня. — Вы можете идти, — обратился офицер к свидетелям.

Он считал это большой для себя удачей и был очень доволен. Я их помню совсем еще юными. Литературно одаренный Шаламов после реабилитации посвятил себя стихам и прозе. То были двери следственных кабинетов.

Уникальное издание со множеством рисунков и фотографий храмов. Можно понять чувства приглашенного, его волнение. Борис Николаевич провел меня до самолета».

Вот почему кедрач называют стлаником. То, что Каламбет умер, наложив на себя руки, у меня нет оснований сомневаться. (Человек, сказавший, что Виктор Гюго жил и умер мальчиком с церковного клироса, — Анатоль Франс — фигура ничтожная по сравнению с Виктором Гюго. ) Вот о чем шла речь в стихотворении «Виктору Гюго». Несколько экземпляров я послал Варламу в Москву. Колымский лагерь (как и всякий лагерь) — школа отрицательная с первого до последнего часа.

Под полом к гвоздю был подведен электрический провод под током. Всю зиму он стелется по земле. Сегодня, — сказал тот человек, — в одиннадцать часов утра состоялась панихида в Вешняках в церкви, а похоронен Шаламов на Ново-Кузьминском кладбище. Идя в магазин, брали с собой тележку. В этом и только в этом значение Дальнего Севера в моем творчестве. Слева направо пробежала разноцветная судорога.

«Философов высылали Вагонами, эшелонами. Места, события и люди, о которых рассказывается в повести, мне близки и знакомы. Пустые проемы дверей и окон. Она говорила, я слушал. Ко мне она была расположена, делилась своими заботами, доверяла моим оценкам людей. Кажется, раньше были более выразительные: море, бухта, город, уходящая вверх дорога.

Кровать стояла у стены в проходе, образованном спинками других кроватей. Пастернак ответил быстро теплым письмом. Все это уживалось в нем без заметных конфликтов.

Врач-терапевт на УЗРК был один — все тот же доктор Ленивцев. Мы помогали друг другу. Я проработал на прииске четыре года.

Эта больница и впрямь являлась атипичным объектом лагерной Колымы. Я без труда понял его заботы, еще недавно бывшие и моими. Обоих от смерти, на пороге которой мы стояли, спасла медицина, вылечив и приняв в свое лоно. Эта догадка моя подтвердилась во многом, когда впервые читал его Колымские рассказы. Царская Россия не знала такого расслоения общества, какое существует сегодня. Вечная мерзлота твердо отстаивает свои позиции. Это не б. з/к, а договорник.

Они были посажены глубоко и смотрели из глубины внимательно и зорко. На Левом берегу в больнице СВИТЛ на хирурга Сергея Михайловича Лунина написал донос. Принцип Варлама «не поддерживать старых знакомств ибо они не несут свежей информации», — был нам известен. Только несколько слов зазвучали в ушах и высветился маленький эпизод из гражданской воины.

Жрать будешь. Больше Варлам не писал. Я обнаружил в его мокроте палочки Коха.

Берзин Э. П. Кто-то свернет и закурит, экономно затягиваясь.

Он открывал Север заново. У меня нет оснований опровергать их, считая литературой, а не документом. Слева от входа — палата сердечников, справа — пневмоников. Вместе с ним мы выпускали стенную газету больницы. Только два деревца, окрепшие и подросшие, как стражи, стояли у входа в мертвое царство.

А в церкви взрослые и даже старые люди иногда становились на колени. Теперь уже счастливые и веселые, молодые и здоровые, мы энергично принялись за еду. Районная больница Заплага в Су-сумане пришла в упадок, в вопиющее неблагополучие. Каждое слово библии произносилось на языке иврит, не понятное еврею, но понятном Богу и дублировалось на «идиш» — понятном еврею, но непонятном Богу. Потом угольная Аркагала (тоже не прииск). Встретились в 1957 г. в Москве случайно, недалеко от памятника Пушкину. Огромная зона, поделенная на несколько внутренних зон.

Домовитый, неугомонный старик редко на часок приляжет днем передохнуть. Особенно это чувствовалось в его неторопливых, рассчитанных движениях. В. Т. это страшно заинтриговало. В сентябре 1972 г. он вместе с женой, бывшим лагерным врачом Н. В. Савоевой, уехал в Москву, где основал Московский клуб афористов. Судьбы арестованных, по сути, были предрешены еще до ареста.

Тайное рано или поздно становится явным, а значит всеобщим. Шла война, золото было необходимо для обороны, его называли «металлом номер один». В. Т. Шаламов родился в Вологде в 1907 году. Она говорила, я слушал. Я не заметил ни душевной тонкости, ни блеска интеллекта, ни эрудиции.

А ведь еще мыслитель сказал, что цель, требующая неправые средства, есть неправая цель. Кто-то, сутулясь, простоит у двери с грустными неподвижными глазами. Только с приходом Абрикосова, нового начальника лагеря, в кухне был наведен порядок. Бригадир несколько раз окликал его, называя по фамилии Лопатиным. Но Уманский «Крутого маршрута» и мой мало похожи друг на друга. Изможденное и серое от пыли лицо было отрешенным. На заработок матери мы и жили. Как-то в перекур я подошел к нему и спросил: Ваша фамилия Лопатин.

Откуда это. Мать делала все, чтобы с ней не возникало никаких столкновений и недоразумений. На кафедре института, где М. Л. был тогда аспирантом, работал некто Петр Петрович Меглицкий.

Называлось такое бурение – поинтным. Я посмотрел на свою руку, крепко сжимавшую мятый флакон. Через пути был перекинут деревянный пешеходный виадук. Большая часть Колымских рассказов документальна их персонажи не вымышлены — сохранены имена. В семье Пинхасика отсутствовал религиозный догматизм и Максим вырос вольнодумцем.

Литературу мы проходили по хрестоматии, деля героев на положительных и отрицательных. О всех своих знакомствах и впечатлениях я рассказывал маме. Я не чувствовал никакой дистанции между Вами и собой.

Второй арест Шаламова по времени совпал с моим. Ленин привлек его к работе в газете «Искра» и к ее распространению. Благодарю за подарок. Чувство юмора, когда оно есть, скрыть невозможно.

Никаких тайн искусства Север мне не открыл. Нрав его я не назвал бы веселым. Наша семья переехала в Харбин. Литературно одаренный Шаламов после реабилитации посвятил себя стихам и прозе. Конечно, рассказ психологического плана есть самый постоянный род прозы. Вставая со стула, я спросил громко: С ретушью будет или без. Он никак не мог понять, каким образом такое могло получиться.

В моем обвинении значилось чтение стихов Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Отношение к инструменту всегда говорит об уровне мастера. Он до тонкостей знал православие, его историю, обычаи, обряды и праздники. Одни и те же персонажи в разных рассказах изображаются по-разному (Флеминг — в рассказах Курсы и Букинист Сергей Лунин — в рассказах Потомок декабриста, Инженер Киселев, Шоковая терапия).

Никогда не было «дома дирекции». Даже внутривенные вливания. Зав. Можно сказать, что больница практически была на мне и Георгии Петровиче. Отец получил за месяц работы штук шесть, как мне тогда казалось огромных рыбин.

А то, что она вышла замуж за вас, человека с пятьдесят восьмой статьей. Не только подневольный, принудительный, лагерный — всякий. Очень не хотелось обходить этот длинный зловонный отстойник. Главы из его лагерных воспоминаний были опубликованы в альманахах и журналах «На Севере Дальнем», «День поэзии», «Советская библиография», «Ленинградская панорама», «Дальний Восток» и др. Якутск — это был уже «материк». Покупки совершались по «заборной книжке», а сумма месячного расхода вычиталась из жалованья. Оставил после себя крупное литературное наследие по педагогике. У Шаламова в больнице не оставалось друзей, не оставалось поддержки. В 1937 г., будучи студентом медицинского института, был арестован органами НКВД и осужден на восемь лет лагерей.

Его все любили за доброту и веселый нрав. Они отличались одеждой и, как правило, были лишены религиозного фанатизма. Матовый недружелюбный блеск его испугал меня. Возле окна на нарах в кольце любопытных и любознательных стоял человек небольшого роста, стройный, пропорционально сложенный, в синем костюме – тройке со срезанными пуговицами.

Возили по очереди. На кухне возле большой кирпичной печи его железная кровать. В рассказе «Спецзаказ» Шаламов извращает положительный смысл имевшего место явления. Магаданский значок изящен, символичен, но был бы еще лучше, если вместо елки в левой половине щита стоял стланиковый куст или лиственница — никакие другие деревья не могут быть символом Магадана, знаком Дальнего Севера, в том числе и ель. Потрясло же меня то, что исходило все это из уст ж е н щ и н ы. Это было на Второй речке. А если жертва на него наступает, что бывает чрезвычайно редко, — хищник теряется. Вкусная, сытная, питательная и готовить не надо.

Фельдшерами работали люди случайные, практики, кое-как натасканные. Деревянная часовенка в центре и покосившаяся, с пустой колокольней на холме церковь. И был искренне рад, что хоть о ком-то она отзывается хорошо, без «ложки дегтя». В таком состоянии меня ввели в кабинет следователя.

При распределении она добровольно выбрала Колыму. Тревожное предвоенное время тоже не давало забыть о себе. Сейчас мне больше лет, чем было Варламу в шестидесятые годы. Я написал рассказ «Вейсманист» — где суть — в крепости духа, в надеждах, разбивающихся о жизнь. Три года на общих работах, три года в открытом забое без перерыва, без передышки.

В 1964 году дышла вторая книжка стихов «Шелест листьев» тиражом в десять раз большим. В двух отделениях Савоева оборудовала паровое отопление. Я знал этого человека: умного, трезвого ироничного и жизнелюбивого. Как-то я сфотографировал Варлама Тихоновича с Мухой на коленях.

Был высок, плечист, голенаст, румянен. в связи с заговором юристов из магаданской тюрьмы (Дом Васькова) попал на магаданскую транзитку и оставался там до весны по случаю тифозного карантина. До освобождения из лагеря в 1951 г. больше на общие работы не попадал. Мастырщики мастырили себе флегмоны. Были гимназии, были реальное училище и коммерческое. Первого ноября я заканчивал свой восьмилетний срок и ждал освобождения. Иными словами — осмотр, прощупывание, простукивание и прослушивание. Все заключенные, работающие в больнице, находились на списочном составе комендантского ОЛПа в Ягодном, сухой паек на которых переводился в больницу.

Перечисляя эти грустные даты, мысленно я все время возвращался к обету безбрачия. Голодного ягненка запускали в пустую клетку и каждый раз на противоположной стороне от входа он находил пищу. Не очень уверенно, но все же надеялся я, что разберутся и скоро отсюда выпустят. Вы теперь человек богатый, валютой получаете. Но когда играл, старательно помогал губами и ничего в это время не слышал. Мне повезло. Не видно было щелей. Он не ждет, как мы, торжества справедливости.

Таков кедрач летом. В автобиографической повести «Крутой маршрут» материнской тоски и тревоги больше отдано Алеше, нежели Васе. – Так зачем же вы вводили в заблуждение администрацию. Помню один разговор с Варламом на Беличьей. Лунин был старостой хирургического кружка института, которым руководил академик Бурденко.

Главным врачом больницы была в то время молодой энергичный врач Нина Владимировна Савоева, выпускница 1-го Московского медицинского института 1940 года, человек с развитым чувством врачебного долга, сострадания и ответственности. На память. Во время ареста, собирая меня в неизведанный путь, мама положила думочку в мой мешок. В лагере его так и называли – открыватель. Сгустился мороз и потемнело небо. При многих добрых качествах был у него один недостаток — тяга к спиртному.

И ясно, что я не мог даже сдержать слез. К Новому году собираюсь жениться. » И поселилась во мне постоянная тревога, непокой. Начальником Маглага в то время была Александра Романовна Гридасова, первая женщина Магадана, жена начальника Дальстроя генерала Никишова, хозяина Колымы. Мне стало полегче, поменьше ответственности.

Стригся он коротко, только на лоб спадал седеющий вихорок непослушных волос. Это давало ему возможность увидеть деструктивные изменения в организме, вызванные тем или иным заболеванием. Том и вовсе у нее была отдельная, светлая с изолированным входом комната. Теперь мне показалось, что я стал понимать слова «.

Какая глушь, казалось бы. Мимо нее навстречу мне шел какой-то блатарь. Слов его я не расслышал.

Я судорожно стал искать на себе пуговицу, чтобы успеть до встречи с ним за нее ухватиться. Пищу сюда он не приносил никогда. А по повести она пребывает на Беличьей с августа 1944 года до зимы 1946-го.

Где крыша, чешуя финской стружки. Даже лагерную одежду харбинцы носили по-особенному, с лихостью и изяществом. Я почувствовал себя защищенным. Почти вся. Он был хорошим мастером своего дела, человеком мирным, незлобивым. За колючей проволокой он прошел десятигодичную школу сдержанности.

Темнота и мороз поглотили бригаду. Репродукция получилась недостаточно качественная. Больше Варлам не писал. Я никогда этого не делаю. «Траншейные стопы» — очень давний диагноз, пришедший из военной хирургии.

Очень похожее, близкое было, – когда первый раз в жизни удалили мне зуб. Надзиратель грубо толкнул меня в спину. Я был моложе и продержался дольше.

Себя помню с двух лет. А морковь — клад витаминов. Кое-что из тех материалов у меня сохранилось по сей день. Его паром бурили горизонтальные бурки в мощных слоях торфов. С наступлением зимы он опускает свои ветви к земле и прижимается к ней. Мы, по меньшей мере, были полиавитаминозниками на ярком фоне алиментарной дистрофии.

Сделал это Лунин с ущербом собственным интересам (см. А каким нужно было обладать мужеством и энтузиазмом, чтобы тащить на себе два тяжелых прибора в край вечной мерзлоты и непуганых куропаток. Мы это так не оставим. Пойти и бросить в выгребную яму.

На этом поприще он оставался до конца 1945 года. Рука еще ныла, перехватывало от боли дыхание, но удивительное чувство свободы, блаженства охватило меня. Два — социальный опыт, аналитический ум уже в 1935 году подсказывали ему неизбежность той драмы, к которой стремительно катилась страна. У меня был уже опыт. Он спросил о Нине Владимировне. В призрачном освещении июньской белесой ночи к бункеру промприбора медленно двигались сгорбленные над тачкой фигуры, разгружались и торопливо сбегали вниз. Наконец вызвали «с вещами» и перевели на Лубянку, во Внутреннюю тюрьму особого назначения. Хорошо знал Станкова заключенный хирург Траут Валентин Николаевич, знал по Эльгену, где вместе они работали.

Добрый нрав, приветливость. Но я тебе ответил на твое письмо и посылку. Все это я узнал, вернувшись в Москву с Колымы. Ты пишешь, что не понял моего замечания о стихотворении «Шоссе». Школа для детей граждан СССР была обособленной, хотя русских школ в Харбине было много.

Не иначе как «приравновав» где-нибудь «яблоки до табаки». Рослый, но слабый физически Шаламов вряд ли выдержал бы вторично забой. Думая над «Колымскими рассказами», восхищаясь их силой их мощью, я удивлялся своеобразию толкования отдельных событий иди явлений, а также характеристикам тех или иных персонажей, названных настоящими именами, живших или еще живых.

Врача А. М. Пантюхова к этому времени в больнице уже не было. С наступлением зимы он опускает свои ветви к земле и прижимается к ней. Это тоже кое-что стоит, но для «святости» этого мало. Нас с дороги, не заводя в бараки, сразу погнали в забой. Рассказ «Вейсманист» очень типичен для того нового, что внес в литературу Шаламов. Наоборот, было сочувствие. Кстати, о Лопатиных.

Развод, однако, задерживался и мы нервничали. Что. И дирекции не было.

Он уже не мог спать без снотворного. К ней у меня не было никаких претензий, я не испытывал отчуждения. Мало кто из семейных договорников имел тогда подобные условия. С директором этого заведения у Шаламова и раньше были острые столкновения. Если бы напечатали книгой. Так главврач сберегала людей, на которых держалась больница, основной ее костяк.

Мы почти одновременно прибыли на Верхний Ат-Урях и сразу попали в забой. Было воскресенье, день выборов. Майор Тарасов Леонид Ильич с крупными желтыми зубами, гордившийся своим именем и отчеством, вел со мной не допрос, а как бы собеседование, часто уходя в сторону от основного вопроса. Я написал отзыв, называя обе книжки и предложил «Магаданской правде». То, что казалось раньше важным (ему и его читателю), — сейчас кажется чушью, пустяками — и это не новое открытие, мир, в который о» может ввести читателя (это бывает всегдашней писательской задачей), а страна, где говорят на другом языке и думают по-другому. Время от времени до нас доходили свежие его публикации. Часть его населяли китайцы, часть — русские, бежавшие из России после Октябрьского переворота и в период «красного террора».

На улице и в квартире у нас было светло. Дороже станет. Три пальца на правой руке не сгибаются— память войны.

Там при нем прошли все смены властей. Писалась эта повесть впопыхах. Для ударников дневная норма сдачи металла равнялась пятнадцати граммам. Оттуда он послал Пастернаку свое письмо и стихи. Диагностика того времени строилась на специфике поведения больного, его жалобах и на таких методах исследования как пресловутое врачебное «ГПУ» — глаз, палец, ухо. Слуцкий). Возникла мысль предложить ему эту операцию.

Я стал готовить операционную и соответствующий инструмент. 1937 г. по 1 апр. Патрон был нестреляным, капсюль взорвался. Был разгар промывочного сезона. Было похоже, что создавая его, природа не торопилась и не проявляла небрежности. Попадали туда больные с плевритами различной природы, эмфизиматики, астматики. Несколько экземпляров я послал Варламу в Москву.

Он пребывал в тоске и тревоге, предвидя приисковые «будни». Эти движения пальцами остались как привычка общения с кошкой Мухой, с которой он проводил большую часть своего одиночества. Ну, ну.

Покончив с пальцами, меня толкнули на стул, стоявший перед фотоаппаратом. У В. Т. был нарушен сон. Ты не смейся.

В моем обвинении значилось чтение стихов Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Шаламов сразу попал в поле ее зрения и не выходил из него, пока не был поставлен на ноги. «Дядя Саша» оказался великим магом и волшебником в своей области. Вот таким образом предельно ограничивает круг своих знакомств и контактов. Кроме всего прочего, больница хорошо отапливалась. Мой личный, персональный страх вылез наружу и меня оседлал.

Что сохранила память о Второй речке. Это во многом зависело от меня. Жизнь меня заставила сделать это. Связь нарушается.

От холода сужаются кровеносные сосуды. Неужто с такой рожей и классный мастер в столь тонком деле. Низкий уровень общей и санитарной культуры были тому причиной., выворачивая французскую фразу на русский лад: Что делать. И эхо, долетающее оттуда в сегодняшний день.

Он никак не мог понять, каким образом такое могло получиться. ОП находился на территории больницы и в административном ей подчинении. Я так думаю.

На лицах людей появляется новое особое выражение, такое знакомое и почти что забытое. Шкала распределения благ и услуг многоступенчата. Спасибо тебе за письмо и сведения об Уманском. Одно из его писем по этому вопросу было грубым и раздраженным. Теперь крутить кино можно бесконечно.

Вечером, когда мы встретились с ним за столом, он не глядел в мою сторону, но и не сказал ничего. С началом революции вернулся в Киев. Он мастер на все руки и без дела никогда не бывает., Позор отстающим. ОП административно подчинялся главному врачу больницы.

Он глядел на меня подозрительно и молчал. Я рад, что давно обветшавший и хорошо послуживший дом сносят. Вкусная, сытная, питательная и готовить не надо». Третьеклассники маньчжурской гимназии возвращались домой компанией на Китайскую сторону. А Вере Михайловне Инбер показалось, что тут речь идет о лагере, о нетопленом театре в снежной Вологде, которая кажется В. М. чуть ли не краем света.

Если что-то доказывал, выбрасывал обе руки вперед, разжав кулаки и как бы подносил к вашему лицу на раскрытых ладонях свои аргументы. Кто спорит, что отдельная квартира со всеми удобствами и горячей водой — это лучше. Он устроил Е. С. в эльгенский деткомбинат. рассказы «Инженер Киселев» и «Потомок декабриста»), Лунин сделал Варламу много доброго, разве что не снабжал его табаком и хлебом ежедневно. Не единожды попадал Марков в руки охранки.

Его напечатали.

---