Борис Лесняк

— Лесняк Борис Николаевич, 1917 года рождения, постановлением Особого совещания при НКВД СССР от такого-то числа, месяца, года за контрреволюционную деятельность (КРД) приговаривается к восьми годам исправительно-трудовых лагерей с отбытием срока наказания в Северо-восточных трудовых лагерях. Борис Лесняк делится мыслями и впечатлениями о современной живописи. Борис ЛЕСНЯК работает в стиле иллюзионная ЖИВОПИСЬ.

Все занято Лесняком Борисом и Борисом Лесняком. На Колыму Борис Лесняк прибыл этапом в июле 1938 года в трюме парохода «Джурма». Художник Борис ЛЕСНЯК участник международных выставок 2015 года. В видео ролике представлены картины ростовского художника Бориса Лесняка, а так же фото городов в которых.

иллюзионная живопись борис лесняк

Центральные «страсти» доходили сюда с большим опозданием и заметно ослабленными. «Траншейные стопы» — очень давний диагноз, пришедший из военной хирургии. Этот рассказ писался на много лет раньше, уже тогда Шаламов отчества Уманского не помнил. Я был моложе и продержался дольше.

Никаких тайн искусства Север мне не открыл. В 1973 году на теплоходе «Ахтуба» мы ездили по Волге и Дону до Ростова и обратно. Я был потрясен этой встречей, но старался своего волнения не показывать. Почему вы плачете.

1. Художник Лесняк Борис Михайлович
2. Картины по стилям и направлениям
3. Художники / Лесняк Борис Михайлович
4. Борис Лесняк, афоризмы, цитаты, высказывания
5. Борис Лесняк Информация о человеке

Он быстро очистил зрительный зал вместе с киномехаником и закрыл за собой дверь на ключ. Тайное рано или поздно становится явным, а значит всеобщим. Раковина переполнилась и вода затопила этаж. Ученица Бурденко, она была еще и хирургом.

Доставание нембутала тоже отнимало у него время и силы. Живут в вечном страхе: как бы щука не заглотила или рак клешней не перешиб. О письмах я его больше не спрашивал. На ночь проход поверху застилался деревянными щитами. Тем более если учесть, что обе были предрасположены к нервно-психическим заболеваниям.

Я невольно остановился. Книга «Я к вам пришел. » — о прожитой человеком жизни. В моем обвинении значилось чтение стихов Анны Ахматовой и Николая Гумилева.

Завязалась их переписка. Захаров сказал, что вопрос, по которому я обращаюсь, решается общим собранием пайщиков ЖСК и лежит за пределами его компетенции. Я не заметил в нем каких-либо выдающихся качеств. Репродукция получилась недостаточно качественная. Мне показалось, мой вопрос вызвал у него замешательство. Первое соприкосновение с уголовным миром.

1. Магазин мастера Борис Лесняк ()
2. Студия ОРИГАМИ Борис Лесняк 2015 год
3. БОРИС ЛЕСНЯК – Живопись в интерьере
4. Арт ГАЛЕРЕЯ БОРИС ЛЕСНЯК (графика)
5. 3МИН 55СЕК БОРИС ЛЕСНЯК ВИДЕО ОБЗОР

На какую бы хозяйственную работу его ни ставили, напарники на него жаловались. Мы, ребята сравнительно молодые и озорные, часто над ним подтрунивали. 1937 г. по 1 апр. Мне повезло. Пастернак ответил быстро теплым письмом.

ЯНУШ КОРЧАК (Генрик Гольдшмидт) — врач-педиатр. Деньги тогда не имели цены.

Мой — не был склонен к бурным филиппикам. Все та же крупозная пневмония с классическим течением. Поражала несоразмерная телу большая голова. Хотя дома у меня уже не было.

• Последние просмотренные видеоролики
• Один человек может отдать только один голос в конкурсе
• презентация ВЫСТАВКИ СОВРЕМЕННЫХ РОССИЙСКИХ художников (БОРИС ЛЕСНЯК)
• Протесты 17 октября: масштабная драка с силовиками
• Словари и энциклопедии на Академике

Не понимаю, что случилось. Автор умалчивает о том, что еще до приезда начальства в лес «Криста» отправляет главврач, обычно узнающий об «облавах» заблаговременно. На второй день я вышел за лагерь на косогор был холодный, но тихий безветренный день.

Таков кедрач летом. Лагерную судьбу Евгении Семеновны Гинзбург можно было бы назвать счастливой. Но кто-то задержал мою руку на взмахе. Н. В. Савоева (крестьянская дочь) приняла эту больницу в 1942 году очень запущенной, расхлябанной, неустроенной и немедленно приступила к строительству подсобного хозяйства. И не только всячески ущемлялся, но и уничтожался физически.

1. Фотографии по запросу Борис Лесняк
2. Знаменитости, спортсмены и политики

О письмах я его больше не спрашивал. Ни на одно из этих писем мы не получили ответа. Сгустился мороз и потемнело небо. Она быстро поняла, что без специально выделенного медработника аптека оставаться не может. Я бывал в этой компании, где читались свои и чужие стихи. Слева направо пробежала разноцветная судорога. Стояла больница не на взгорье, а на болотистом месте.

Еврейское население объединялось для обороны.

Это была его позиция того времени.

Больной вынужден был снова идти или ехать в свою поликлинику. Я знал его по Вишере. На месте барака, где ютилась магаданская типография, стоял многоэтажный дом. Этот рассказ написан достаточно близко к жизненной правде, но краски сильно сгущены. Так думал я, лежа на нарах после работы. Отец вырвал ее из цепких когтей ГПУ, обратившись за помощью к Молотову. Небезызвестная Женя Гинзбург выдает здесь себя не за то, кем она была и мне хотелось бы получить от тебя разъяснение по этому поводу, справку хотя бы в виде впечатления Я ее и сам немножко помню и знаю, но очень мало.

А также визжал, как побитая собака, медленно затихая. Через полчаса я был уже на ближайшем, первом участке.

Чего вы хотели добиться ложью. «Страшное дело плыть в грязной реке против течения» (С. Это был двадцать второй или двадцать первый год. Но В. Т. вступать в СП тогда не хотел.

Тусклые лампы по углам полигона сеяли слабый неровный свет. Возили по очереди. Называлось такое бурение – поинтным. Я наклонился ниже. И сокровенными мыслями тоже.

Все заключенные врачи и фельдшера ели из больничного котла по «общему столу». Он, этот кто-то, заговорил во мне спокойным рассудительным тоном: «Что за истерика. Был в Магадане еще один «свадебный генерал» Левитин, в прошлом начальник политотдела на железной дороге, высокий, худой, с пышной шевелюрой седеющих волос, всегда в галифе, в сапогах. По крайней мере, в том садистском изуверском исполнении, которое господствовало далее в следственных изоляторах страны до XX съезда, а позже, в эпоху «застоя» несколько «модифицировалось». В рецензии В. М. Инбер есть одна ошибка.

Моя жена врач. А Варлама после длительного и упорного лечения, уже окрепшего, готовили к выписке. Исправлять его, переписывать — нет сил». Ты не смейся.

Я знал его много лет, относился к нему с симпатией и он платил мне тем же. Свои функции я выполнял ежедневно, круглосуточно и без выходных дней. Спасибо тебе за письмо и сведения об Уманском. Значительная часть ее посвящена лагерю и людям, с которыми судьба сводила автора на жизненном пути.

Моя семья жила в этой комнате. Продукты для отдыхающих отпускались по приисковым нормам первой категории. Готовились и хирурги. С Женей Гинзбург после Беличьей я тоже встречался. То были уголовники, без ошибки всегда узнаваемые. Глянул по сторонам, не позвать ли кого на помощь и, никого не увидев, принялся за дело.

Врач часто забывал сказать об этом больному. Работа на Севере давала больше возможностей материально поддержать их. Истинно художественное произведение — всегда отбор, обобщение, вывод. Литературу мы проходили по хрестоматии, деля героев на положительных и отрицательных. Характер его стал несносен. Порой до такой степени, что кровоснабжение стоп нарушается и прекращается вовсе.

Слов его я не расслышал. В этом и только в этом значение Дальнего Севера в моем творчестве. В свое время он лично сам получал и привез оборудование для завода из Германии. Этот стиль существует поныне. Нежданные гости теперь нас очень стесняют.

Никакой вины за собой не чувствую. Я решил подождать его у подъезда. – вздыхал Гуменюк по дороге, – пропил собака бригадный хлеб и не пожалуешься. Весной его этапировали на Черное озеро в угольную разведку.

Зимой 1938—1939 гг. Лейтмотив ее — тюрьма и лагерь. В эту снежную харбинскую зиму я не учился, в Модягоу не было где. История «побега» Серегина оказалась простой и прозаической предельно. Это мое ЧП. Постойте, Иван Петрович. Торфа – это пустая порода, прикрывающая собой золотоносный слой.

Но Верхний Ат-Урях значился. Его длина была не менее километра и шириной он был метров двадцать, а может быть, больше. Думаю, что у него был абсолютный музыкальный слух. Отгремела победа, большое число фронтовиков, в том числе и врачей, хлынуло на Колыму.

После обследования пришли к заключению, что операция необходима. Вы теперь человек богатый, валютой получаете. » Мне не верили, что кроме бессонницы я не получил ничего. Наши судьбы с Шаламовым во многом схожи.

Колымполк, тоже очень давно, перевели на Левый берег за поселок Дебин. Был бы другой разговор.

Трудно сказать, сколько прошло времени, но вот стали по одному вызывать. Кто такие пеллагрозники. О ней на Колыме ходила добрая слава, в которую очень хотелось верить.

Тепло относился ко мне и рыжебородый батюшка, отец Михаил — с мягкой, лукавой иронией. Чувство юмора было отпущено ему щедрой рукой. После этого дом отдали Сануправлению под общежитие медработников.

– спросил я обиженно. Уже тогда ему очень нравилась Женя. В повести первого мужа, доктора Федорова, Гинзбург называет ленинградским родственником. Зато запомнились присущие им выражения. Пеллагрозники это больные пеллагрой.

Глаза, в которые я так часто и подолгу смотрел, не сохранили в памяти цвета. Одно из его писем по этому вопросу было грубым и раздраженным. Они дотащили его до бригады и пытались затолкать в строй.

Три года на общих работах, три года в открытом забое без перерыва, без передышки. Кажется, раньше были более выразительные: море, бухта, город, уходящая вверх дорога. Иллюзии быстро рассеялись. Повышенный интерес к нам тайной полиции не давал о себе забывать. В. Т. не хотелось надолго расставаться с письмами и он уговорил меня попытаться переснять их в Москве теми средствами, что есть. Он больше писал, я оформлял, рисовал карикатуры, собирал материал.

И время от времени нам давали это крепко почувствовать. Связь нарушается. В 1964 году дышла вторая книжка стихов «Шелест листьев» тиражом в десять раз большим. С этой головы смотрели на меня василькового цвета смеющиеся глаза.

Мастырщики нередко теряли не только руку, но и жизнь. Когда он говорил что-нибудь для него бесспорное, рыжие брови его приходили в движение. Когда больницу на Беличьей закрыли, Петр Семенович был переведи на прииск «Туманный». Варлам Тихонович протестовал и сопротивлялся. Там при нем прошли все смены властей.

Аптека не отпускала лекарства. Почти вся. Все тяжелые больные большой больницы находились под ее личным наблюдением. Я тоже не держал в руках его «дела». Он уже не мог спать без снотворного. Я воспринял это, как фатальное начало разрушения и потерь.

Украли его кровную пайку. Мне не верили, что, кроме бессонницы, я не получил ничего. Не иначе как «приравновав» где-нибудь «яблоки до табаки». В продаже приличная колбаса или сосиски. Но я еще не знал об этом. Ретушер не производил впечатления человека такого склада. И эхо, долетающее оттуда в сегодняшний день.

В центральной усадьбе прииска нам дали лошадку, запряженную в сани и мы, кинув на дровни свой нехитрый скарб, поехали к месту нового жительства. Но не будем отвлекаться. Армейское слово «дневальный» вошло в лагерный обиход и вышло за его пределы, обретя несколько иной смысл. А в церкви взрослые и даже старые люди иногда становились на колени. Речь идет о стихотворении «Виктору Гюго».

В рассказе «Спецзаказ» Шаламов извращает положительный смысл имевшего место явления. Глядя на меня, волновалась жена. А. Богданов — первый председатель ВСНХ РСФСР, Ю. М. Стеклов — соратник Ленина, первый редактор «Известий»), коминтерновцев чернорабочего немца из Поволжья Э. Смоллера, смоленского крестьянина В. В. Гутникова военного атташе И. П. Поршакова, писателей Александра Ковинъка, Евгении Гинзбург.

Привет Нине Владимировне. Он открывал Север заново. Удивительное природное здоровье, не менее удивительная сила духа сохранили ему жизнь. И вот таким образом оберегал его от излишних возлияний.

Рассказал, что его первая жена (если я не ошибаюсь, урожденная Гудзь, дочь старого большевика) от него отказалась и их общую дочь Лену воспитала в неприязни к отцу. И опять холодок под ложечкой и комок в горле. Я не представлял, что такие словосочетания возможны в великом русском языке.

Мы оба из Бутырской тюрьмы были брошены на колымское золото, где «балом правил сатана». Не знаю из каких соображений Вы взяли меня к себе. Несмотря на протест правления, я оставил письменное заявление на имя председателя ЖСК.

В соседней комнате был установлен выключатель. Положение Женя Гинзбург было привилегированным: она жила при ОП одна в изолированной комнате с отдельным входом, питалась из «котла» отдыхающих, а не из общего больничного, как весь медперсонал. За все три года я ни разу не получил премвознаграждения, так называлась лагерная зарплата, поскольку никогда мне не записывали фактически выработанного. Сделано было все возможное, чтобы оставить Шаламова в больнице. Самый захолустный милиционер или кадровик распознают вас как бывшего «врага народа», судимого по политической 58-й статье, с правом проживания лишь в местах весьма отдаленных. Глаза были светлыми — светло-серыми или светло-карими.

И после войны еще он продолжал работать в военных госпиталях. Слева от входа — палата сердечников, справа — пневмоников. Машин было много. Всю жизнь он проявлял интерес к патологической анатомии.

Им оказался Рязанцев. Вспоминается Беличья. Варлам Тихонович протестовал и сопротивлялся.

Первую посадку самолет делал в Якутске. Виадук держали высокие толстые столбы-опоры. О каждом из них она знала все. Большая часть «Колымских рассказов» документальна их персонажи не вымышлены — сохранены имена.

В его время еще не существовало узкой специализации. Все пороки «загнивающего капитализма», о которых мы вопили захлебываясь, оказались присущи и нам не в меньшей степени. Горел ярко, празднично, весело. Скажите мне не таясь.

Или кто-нибудь вас обидел. Кататься на нем было большим удовольствием. Или также мгновенно кинет оставшийся кусок в рот и захлопнет его. Пошли домой.

Мы оба из Бутырской тюрьмы были брошены на колымское золото, где балом правил сатана. Я написал отзыв, называя обе книжки и предложил Магаданской правде. Когда я освободился в ноябре 1945 года, она еще оставалась на Беличьей.

Уже не раз сменился конвой у костра. И не ошибся. А пеллагра – это авитаминоз, отсутствие никотиновой кислоты в организме. Стоит бедолага до тех пор, пока не начнет писать все, что ни прикажут. Напомню, что жили мы в одной комнате. К полу была прибита гвоздем деревянная подставка. Существовали штатные осведомители и стукачи-доброхоты (в них никогда недостатка не было).

Никогда (. ) на Беличьей не било продуктового ларька. На восемь лет он старше меня, но к 1937 году многое уже успел в жизни. Конторской работы в больнице не было. Ассистировал ему Траут, я давал эфирный наркоз.

А с первыми весенними лучами он пробивает снежный покров. Я бывал в этой компании, где читались свои и чужие стихи. Я сердился. Утром внезапно слышу голос, кто-то произносит мою фамилию. Я мог бы привести ее формулу, но не делаю это сознательно. Он терроризирует продавщиц магазинов ближайшей округи: перевешивает продукты, тщательно пересчитывает сдачу, пишет жалобы во все инстанции.

В пушкинские и даже в некрасовские времена слово «автор» обозначало «сочинитель», писатель. – спросил меня Абрикосов, теряя терпение. Рассказывали, что Гагкаев может зайти в поселковый кинотеатр во время сеанса в период промывочного сезона, его адъютант перепишет всех сидящих в зрительном зале, а на следующее утро почти всех по этому списку вывезут на ближайшие прииски промывать золото. Зав.

Шаламову для этого потребовалось восемь месяцев напряженного труда на фельдшерских курсах. В это время он уже не подходил к телефону. Вот так». И вообще лезть на глаза начальству – не дело.

Корчак Находился вместе со своими воспитанниками в закрытом гетто для евреев. Тема лагеря закрылась. Верхний Ат-Урях – мои Детство, Отрочество, Юность, Мои университеты. Мы вошли в барак. Сюжет с дровишками, за которые она с санитаром якобы отдавала ведра «баланды» и «мешки хлеба» — фантасмагория. Наши «диспуты» были безобидны, весьма примитивны и у стороннего наблюдателя не могли бы вызвать ничего, кроме улыбки. И там, где привычна глазу округлость, образуется впадина, ниша, ограниченная с боков выступающими седалищиными буграми тазовых костей. Для нас не всякая хвоя была символом жестокости, недружелюбия, угнетения и не всякая хвоя была знаком надежды.

Небольшой и подвижный рот мог вытягиваться в длинную тонкую полосу. В первую мировую войну Уманский ушел врачом на фронт. Был вечер. Сказала, что рассказы Шаламова дал я и разрешил перепечатать. Одновременно он был хорошо образован, начитан и до самозабвения любил и знал поэзию.

Рецензию В. М. Инбер ты оценил очень невнимательно. Варлам прислал ее. Но и здесь было бесспорное расслоение и элита, конечно, оставалась элитой. Мало кому удавалось выдержать три года. Если бы напечатали книгой.

Рослый, но слабый физически, вряд ли бы Шаламов выдержал вторично забой. Краски в этом рассказе значительно сгущены. Столковались на семьсот граммов. Только концлагеря тоталитарных режимов — великие мастера по принудительному безбрачию. Но разговаривать с ним было легко, а слушать его интересно.

Я застыл в изумлении и замешательстве при виде этого зрелища. Следом за мной в тамбур втолкнули еще человека. Его паром бурили горизонтальные бурки в мощных слоях торфов. Начались работа, учеба и воскресные рейсы на попутных машинах к жене. Но путь к Фудядзяну преграждал огромный открытый сборник нечистот, бытовых и технических сливов.

И все же, можно сказать, что на «Ударнике» мы были счастливы. Там врачевал. Эта догадка моя подтвердилась во многом, когда впервые читал его Колымские рассказы. Но рассказ уже написан. Практически, он играл на всех народных инструментах и даже на скрипке.

Но когда первый спустился, вторым ринулся я. И тоже благополучно спустился. Показательными примерами такой прозы являются рассказы «Инженер», «Калигула», «Экзамен», «Город на горе», да и «Воскрешение лиственницы», где пышный вымысел перемешан с клочками собственной биографии. В Магадане живы люди, которые это помнят.

Он повел нас к книжному киоску на пристани и попросил киоскера продать нам два экземпляра книги, накануне выпущенной Верхне-Волжским книжным издательством — «Каменные сказы» М. Ракова.

Уникальное издание со множеством рисунков и фотографий храмов. Мне было лет семь или восемь. Меня — раньше, Варлама — несколько позже. Ведра супа и мешки хлеба в лагерной больнице, остающиеся после раздачи в палате на 15 койко-мест, — это смешно.

В больнице было много людей случайных, ненужных, не вызывающих доверия. Идя в магазин, брали с собой тележку. Как продают творог в магазине «Молоко» на соседней улице. Сделал это Лунин с ущербом собственным интересам (см. Кто-то свернет и закурит, экономно затягиваясь.

А тебе какая разница. Борис. Он был членом партии, преданным идее и беззаветно служившим ей. Варлам называл этот снимок самым любимым из всех снимков послелагерной жизни. Я почти не обратил внимания на его слова, так как сахар был для меня недоступен.

Мне стало полегче, поменьше ответственности. Второй арест Шаламова по времени совпал с моим. Сохранилась, например, дочь Наппельбаума. Отпечатки я сделал уже в Магадане. Врачам предписывалось иметь личные печати.

Сейчас я впервые подумал серьезно об обете безбрачия. Эта каинова печать повседневно давала себя чувствовать. Есть я уже не мог. Глянув на удостоверение, он поднял на меня глаза. Темнота и мороз поглотили бригаду.

Мастырщики мастырили себе флегмоны. Фраер, еще не будучи битым, огрызнулся. Микротом Уманского обрел вторую молодость и, возможно, служит и по сей день. Я почувствовал себя защищенным. И сразу охватило меня безысходное тоскливое чувство, чувство безвозвратной утраты.

От батюшки не укрылись моя торопливость и мое замешательство. Я отказался от наркоза и мне скоблили кость и мясо без обезболивания. Солнце палило нещадно и трудно было поверить, что этот знойный день, как всегда, обернется холодной ночью.

Слышал в это время В. Т. совсем плохо, так что говорил преимущественно он. Вскоре их бригаду перевели на другой участок и другой лагпункт. Тот зарычал и вылил ушат угроз и ругательств. Проверив умение и способность, Наппелльбаум нередко доверял мне проявление негативов.

Думаю, уже приближался к пятидесяти. Оно показалось мне знакомым. Варлам Тихонович Шаламов за весь свой колымский срок пробыл на приисках в золотом забое два года на «Партизане» и полтора-два месяца на «Джелгале». Эта больница и впрямь являлась атипичным объектом лагерной Колымы. Он был здоров физически и душевно.

Он ходил пешком с Таскана на Эльген, чтобы только увидеть ее. И затаскают. Пришел новый главный врач — новый хозяин с новой метлой. Он мастер на все руки и без дела никогда не бывает.

Это при всем расположении к людям. Несколько дней она находилась в женской палате. Синие блузы носили и девочки. «Дядя Саша» оказался великим магом и волшебником в своей области. Это был прекрасный десерт, он не утолял голода, но все же доставлял удовольствие.

Стрелки принесли с собой волнующий запах махорки, щей и овчины. Там он работал кипятильщиком, в титане кипятил для шурфовщиков воду. Ни один врач этой больницы не имел таких условий. Более того: пока пейзаж не заговорит по-человечески — его нельзя и называть пейзажем. После напечатания рассказов в «Посеве» двери всех московских редакций для меня оказались закрытыми. Там она исписала добрый том показаний.

«Вновь открылись язвы на ногах». Он счистил ботинком глину, налипшую на лопату и стал грузить тачку. За аппаратом в полумраке (свет бил мне в глаза) я разглядел лицо, которое ни с чьим спутать не мог лицо наппельбаумовского ретушера. Его все любили за доброту и веселый нрав. Человеку с «пестрой» анкетой Север казался более спокойным местом, отдаленным от бурных политических страстей. Его очень интересовало, знал ли Уманский об изобретении электронного микроскопа и хромосомной теории Моргана и Вейсмана, подтвержденной экспериментально.

Когда Варлам Тихонович хотел сосредоточиться, он сгребал губы пальцами и держал их так. Несколько экземпляров я послал Варламу в Москву. У В. Т. был нарушен сон.

Он выглядел много свежее москвичей, украинцев или узбеков. Между прочим, у этого снимка с Мухой были дубли. Теперь мне показалось, что я стал понимать слова «. По слуху, не зная нот. – сказал он враждебно и переложил лопату из руки в руку – В Сибири Лопатиных много. В камере, где было более ста тридцати человек, я кое-что понял и кое-чему научился.

Трест «Дальстрой» или ГУСДС — Главное управление строительства Дальнего Севера — был одним из самых отдаленных районов от центра страны, самым глухим и необжитым. Правильно вас изолировали, Иван Петрович. И я считаю, что нельзя. Делать-то что. Он работал в забое, как экскаватор, на сто пятьдесят процентов выполняя нормы. А в ответ — мстительная злоба и провокации со стороны лагерной администрации за потревоженное Савоевой далеко не благовидными путями обретенное ими благополучие.

Нет ни совести, ни чести — все с говном смешалось вместе». С директором этого заведения у Шаламова и раньше были острые столкновения. Она посвящена Антону Яковлевичу Вальтеру. Эта догадка моя подтвердилась во многом, когда впервые читал его «Колымские рассказы». Слуцкий).

Вскоре меня перевели бойлеристом маленького парового котла. Третьеклассники маньчжурской гимназии возвращались домой компанией на Китайскую сторону. Если свалишься, уйдешь на дно и не вынырнешь, плыть по этому месиву вряд ли было возможно.

Возможно, он отлучился по нужде или за накладной на меня. Два основных обстоятельства, две причины привели Уманского на Колыму. Никогда и нигде не повторяй этого, ради Бога. Не был говорливым. Но надо было спешить и я терпел.

Н. В. Савоева (крестьянская дочь) приняла эту больницу в 1942 г. очень запущенной, расхлябанной, неустроенной и немедленно приступила к строительству подсобного хозяйства. Налево была раздаточная. Во второй части она говорит и о Беличьей, творит небылицы зло исступленно. На лице Гейма я не заметил особого энтузиазма, но он неторопливо пошел в раздаточную. Об этом новом он сам подробно рассказывает в своем эссе «Проза», да и в письмах ко мне.

А то по одному-два рассказа. Здесь, на Беличьей, потратить деньги было негде. И я вспоминаю Сашку Грызлова. Все мои кубометры шли какому-нибудь блатному пахану, не выходившему даже за зону.

Я шел под пристальными взглядами. На толщину подошвы, во всяком случае. Большое количество читателей принимают повесть как изображение картины «ужасов» — а до подлинного ужаса там очень, очень далеко и надо было десятилетие но крайней мере смертей, произвола (который только сейчас называется произволом), чтобы получить этот «каторжный лагерь». Теперь о вопросах принципиальных.

Я рассказал ему, что жил в Москве, учился в Третьем московском медицинском институте, что в квартире заслуженного и известного тогда фотохудожника М. С. Наппельбаума собиралась поэтическая молодежь (младшая дочь Наппельбаума училась на первых курсах отделения поэзии Литинститута). Тут нас с Рязанцевым развели оплошавшие конвоиры. Варлам молчал.

От гостиницы «Магадан» навстречу мне шел очень пьяный мужчина, которого хмель кидал из стороны в сторону. Теперь жена часто упрекает меня, что я ем слишком быстро и увлеченно. У В. Т. был нарушен сон.

А как ты считаешь: я могу прожить на семьдесят рублей пенсии., если и вызывала улыбку, то далеко не у всех. С 1924 года она управлялась Китаем и СССР совместно. Теперь о доме. Во второй половине этой халупки жила престарелая эмигрантка с белой болонкой. Он попросил прислать еще сколько возможно номеров этой газеты. В 1964 г. вышла вторая книжка стихов, Шелест листьев, тиражом в десять раз большим.

В автобиографической повести «Крутой маршрут» материнской тоски и тревоги больше отдано Алеше, нежели Васе. У Шаламова в больнице не оставалось друзей, не оставалось поддержки. Никогда ни один из главврачей на Беличьей (Залагаева, Савоева, Волкова) де были одновременно начальниками лагпункта, да и лагпунктом больница не числилась. Так с головой Гитлера в чемодане со ступени на ступень Л. В. дошел до культбригады Маглага. Мне этого не хотелось, я Скоркину почти что не знал.

Крупозное воспаление легких было бичом Колымы и лагеря. Письма его он бережно сохранял и как-то уже в Москве попросил меня переснять их. Я обрадовался ему. Порвалась последняя нить, соединявшая меня с родным очагом. В рассказах они нередко приобретают иную плоть и иную окраску.

И были в его действии с тортом широта, свобода, даже некая удаль. Пожатие ее было вялым. Вот кого я никогда не забуду. Был конец мая или начало июня.

Мама работала в кабинете частного зубопротезиста, а отец переучивался на зубного техника. Схватишь новый срок, а то и пулю схлопотать — пара пустяков. Потрясло же меня то, что исходило все это из уст ж е н щ и н ы. Это было на Второй речке. Я крайне удивился ее словам. Здесь заканчивалась тупиком Забайкальская железная дорога и начиналась КВЖД. И книги нет и здесь все дороги закрыты.

Этот вопрос сразу мной завладел. Я очень дорожил обществом Табакова и Тишауэра и дорожил их расположением. Кто спорит, что отдельная квартира со всеми удобствами и горячей водой — это лучше. Борис Николаевич серьезно собирался посвятить свою жизнь человеческим болям и страданиям. Небольшой и очень мягкий нос он постоянно мял и сворачивал набок. Он глядел на меня подозрительно и молчал.

Нам, встречавшим на Колыме не первую зиму, все это было известно, даваясь горькой наукой. Он уже не мог спать без снотворного. В моем обвинении значилось чтение стихов Анны Ахматовой и Николая Гумилева. Он попросил прислать еще сколько возможно номеров этой газеты. А силы тают.

Этим отпуском с выездом на «материк» я обязан двум людям из отдела кадров Западного управления — Лидии Николаевне Долговой и начальнику ОК Василию Васильевичу Тарасову, взявшему на себя ответственность. Сон стал тревожным. Можно было рапортовать.

Часть его населяли китайцы, часть — русские, бежавшие из России после Октябрьского переворота и в период «красного террора». В сильные морозы на лету замерзает плевок. Штыки-то в руках не буржуев, а крестьян и рабочих, а им делить нечего.

Она не возражала, что я бываю в церкви. Верил в хиромантию, например и сам гадал по руке. Те, кто стоял лицом в мою сторону, смотрели на меня, не прекращая своего занятия. Вот почему в Колымских рассказах больница Севлага нигде ни разу не упоминается, разве что мельком в рассказе Облава. Три раза в день он ходил на лагерную кухню снимать пробу. Хирург, работая, поглядывал на меня с любопытством.

Пойти и бросить в выгребную яму. в связи с заговором юристов из магаданской тюрьмы (Дом Васькова) попал на магаданскую транзитку и оставался там до весны по случаю тифозного карантина. Справка такого рода была необходима Шаламову для получения пенсии.

Во второй тетради: А. С. Пушкин — «Я вас любил. » Ф. Тютчев — «Я встретил вас и все былое. » Б. Пастернак — «Заместительница» И. Северянин — «Отчего. » М. Лермонтов — «Горные вершины. » Е. Баратынский — «Не искушай меня. » Беранже — «Старый капрал» (перевод Курочкина) А. К. Толстой — «Василий Шибанов» С. Есенин — «Не криви улыбку. » В. Маяковский — (предсмертное), «Сергею Есенину», «Александр Сергеевич, разрешите представиться — Маяковский», «Лилечке вместо письма», «Скрипка и немножко нервно» В. Инбер — «Сороконожки» С. Есенин — «Письмо матери», «О красном вечере задумалась дорога. », «Нивы сжаты, рощи голы. », «Я по первому снегу бреду. », «Не бродить, не мять. », «Никогда я не был на Босфоре. », «Шаганэ ты моя, Шаганэ. », «Ты сказала, что Саади. » В. Маяковский — «Кемп «Нит Гедайге» М. Горький — «Песня о Соколе» С. Есенин — «В том краю, где желтая крапива. », «Ты меня не любишь, не жалеешь. ». Ну, ну. На память. Три пальца на правой руке не сгибаются— память войны. Ты пишешь, что не понял моего замечания о стихотворении «Шоссе». А морковь — клад витаминов.

На третий день я пошел потолкаться к лагерной столовке, где собирались такие же, как и я, в надежде, что вдруг что-нибудь обломится. Я в этот образ не вписывался. Но вот и конвой. В бригаде были только «враги народа», преимущественно жены репрессированных инженеры, педагоги, научные работники. Гравюра отвечает моему настроению.

Премвознаграждение (так в лагере называлась зарплата) я полностью отсылал матери, тоже находившейся в лагере на европейском севере. Я хотел написать ей об этом в письме (у меня есть ее письма), но потом передумал и оставляю ее отклик, как некий общественный и литературный факт, как своеобразную абберацию. Не я спускался первым. Между прочим, у этого снимка с Мухой были дубли. Круглый лоб с большимизалысинами, окладистая борода с легкой проседью. Чувство юмора, когда оно есть, скрыть невозможно.

Это знали все. – Так зачем же вы вводили в заблуждение администрацию. Помнится, он не до конца осилил «Светит месяц. » за два года, что работал на Беличьей. Даже Бехтерев подтвердил тогда ее одаренность.

Свободно вздохнул я, лишь когда самолет поднялся в небо. Так она сберегала людей, на которых держалась больница, основной ее костяк. Говорил о московских таксистах, о редакционных коридорах и тяжелых дверях. Был разгар промывочного сезона. Жил он в шалаше, мог ничего не делать круглые сутки, был сытым и всегда имел табачок (рядом с огородом проходила центральная Колымская трасса). Ни о каких «позициях» и «реализмах» думать во время работы не надо, да и не писателя это дело, а дело критиков, литературоведов и т. д. Помнить нужно вот что: успех художественного произведения решает его новизна.

Напрасно. Прозрачный воздух с легкой прохладцей. Зачем здесь.

Да и не всегда возможно объяснить. Что у нас делают с исключенными из партии, нетрудно представить. Домом правит Нисон — дневальный, здесь он полный хозяин. Мы, по меньшей мере, были полиавитаминозниками на ярком фоне алиментарной дистрофии.

Не очень уверенно, но все же надеялся я, что разберутся и скоро отсюда выпустят. Казалось, что нос лишен костей и хрящей. Такими были врачи, в частности. Его напечатали. И впрямь, фер-то ке. Читатели перестают понимать его.

Я родился в 1917 году 17 августа в городе Чите, в Забайкалье. Я положил его на стол перед офицером. Берзин Э. П. Можно понять чувства приглашенного, его волнение.

Все это уживалось в нем без заметных конфликтов. До ареста был он посольским врачом в одной из западных стран. Отслужил в армии и работал председателем Сталинского райсовета Осоавиахима города Москвы. Кроме всего прочего, больница хорошо отапливалась. 2.

Сначала его положили в больницу, подлечили и сделали фельдшером. Я объяснял ему, что, снимая в слабоосвещенном помещении, вынужден был увеличить экспозицию, выдержку.

Польские евреи считали евреев, приехавших из России, евреями второго сорта. Все тяжелые больные большой больницы находились под ее личным наблюдением. Мы кайлили золотоносную породу, пески и на тачках возили к бутаре, промывочному прибору. Свои функции я выполнял ежедневно, круглосуточно и без выходных дней.

Иногда обращались с каким-нибудь предложением, приценивались, прицеливались. В рецензии начат очень важный разговор о том что делать с бесчисленными «самородками», вроде Шелестовского и творениями Алдан-Семенова, заполнившими поэтический рынок Можно ли простить выступления целой тучи бездарностей — только потому, что они «сидели» в свое время. Я подчеркиваю, — лагерную, не имею в виду трагедии всей ее жизни: потерю мужа, сгинувшего в застенках, поруганное имя, разрушенную семью, собственный арест, следствие, судилище, тюрьмы, пересылки, этапы и Колыма, наконец. Пустые проемы дверей и окон. «Что им от меня надо. Не было ошущения такого, когда объявляли мне приговор. От холода сужаются кровеносные сосуды.

Фер-то ке. Смешно даже. Одно мне было ясно: моя находка вызовет на прииске ЧП. Ведь я домашней работы не знал и, как дистрофик, не годился ни к какой работе. Что. Это вызывало у москвичей радостную уверенность, что хлеба в Москве хватит всем.

Нина Владимировна была членом хирургического кружка. Только несколько слов зазвучали в ушах и высветился маленький эпизод из гражданской воины. А силы тают. Я попросил Алойза Петровича, старшего санитара, покормить странника.

Зимой 1938—1939 годов в связи с «заговором юристов» из магаданской тюрьмы (Дом Васькова) попал на магаданскую транзитку и оставался там до весны по случаю тифозного карантина. Это были первые, еще безобидные соприкосновения. Статья у него была конечно, пятьдесят восьмая и срок «катушка» — десять лет.

Потянули меня. Яркое солнце беззастенчиво слепило глаза. Никогда на Беличьей не было туберкулезного отделения. И прозвище это было синонимом Беличьей.

Сергей Лунин учился с Н. В. в одном институте — 1-м МГМИ, на курс старше ее. Ке фер. При высоком росте кисть руки была небольшой и не носила даже малых следов физического труда и напряжения.

По-русски он говорил с сильным акцентом, подолгу подбирая слова. Варлам — немногим более двух., пока на лету замерзший плевок не стукнется о подошву карьера. Вместе с ним мы выпускали стенную газету больницы. На одной из полок за склянками с сыпучими я увидел баночку косметического крема. Человек делал черную, но очень нужную, по его убеждениям, работу.

Он считал это большой для себя удачей и был очень доволен. Правильно или неправильно осудили тебя по политическому обвинению, но теперь-то, казалось бы, ты можешь говорить о власти все, что думаешь, — терять уже нечего. Материальные блага распределяются не по труду (принцип социализма), а по чину. Ложка не лезла в рот, пища не глоталась.

Следствие мое проходило, в основном, на Лубянке, куда меня на время перевели из Бутырской тюрьмы. Я — читатель. Как в сказке. Клетка с волком. После суда в Ягодном в 1943 году попал на витаминную фабрику, обдирал хвою со стланика. Не загонят снова в забой. Возможно, я сам ел точно так же, но себя я не видел.

Сердечно благодарю. Мы как-то с женой посчитали: каждый седьмой непортретный снимок — церковь. Удивлялся вольному толкованию их судеб и поступков. Не носил зимой валенок, не носил бушлата – ходил в телогреечке и сапогах. Молва, как волна, вынесла легенду за пределы Верхнего Ат-Уряха и поползла она по таежным распадкам и падям от вышки к вышке, от зоны к зоне.

Если бы напечатали книгой. – добавлял он вполголоса. Таких примеров ты можешь сам представить бесчисленное количество. Под полом к гвоздю был подведен электрический провод под током. Потом я заметил, что и сам способен шутить там, где, казалось бы, надо плакать.

Диагностика того времени строилась на специфике поведения больного, его жалобах и на таких методах исследования как пресловутое врачебное «ГПУ» — глаз, палец, ухо. На КВЖД работало около восьмидесяти тысяч советских граждан с семьями. Представим себе, универсам, отдел колбасных изделий. То были двери следственных кабинетов. Сахар жженый и нежженый оставался несбыточной мечтой, пустой фантазией. Они отличались одеждой и, как правило, были лишены религиозного фанатизма.

И не раз про себя я говаривал: Где шеф его выкопал. Был уже мужем, отцом. В рассказе его герой — Крист (читай — Шаламов) самовольно уходит от облавы в лес и там пережидает отъезд начальства. Он был хорошим мастером своего дела, человеком мирным, незлобивым. Настаивал на регулярной присылке рецептов.

Увидев на улице шагающего Гагкаева, люди стремились укрыться в первую попавшуюся подворотню или открытую дверь, дабы не попадаться ему на глаза. Месяца два он прожил у нас, отдыхая от лагерного «коллективизма» и постепенно адаптируясь в нелагерных условиях, о которых уже стал забывать. У ягненка выработался стойкий рефлекс. У нас обоих уже сложилось представление о Шаламове.

А если жертва на него наступает, что бывает чрезвычайно редко, — хищник теряется. Особенно это чувствовалось в неторопливых, рассчитанных его движениях., Все на субботник в последнее воскресенье месяца. Наверно, это так, наверно, это «оттуда». Борис Николаевич провел меня до самолета».

О моем тяготении к этой церкви, о дружбе с церковным сторожем я рассказывал ранее. Но хорошее не может продолжаться долго, это заметили многие. Ветки его покрыты длинными темно-зелеными иглами. Надо было спешить. Я проработал на прииске четыре года, Варлам — немногим более двух. Возможно, рассказ Потомок декабриста — это попытка оправдать и обосновать собственный неблаговидный поступок идущий вразрез с объявленным этическим кредо.

Фельдшер-практик с 58-й статьей в анкете на врачебных должностях оставаться не мог. И только повернув за угол, я ускорил шаг. На один из вопросов я замедлил с ответом. Мороз жал к пятидесяти.

Все это его потрясло и привело к смерти. Навстречу мне шел легкой пружинистой походкой рослый, по-летнему одетый мужчина. Я понял, когда познакомился со второй частью «Крутого маршрута», в которой описывались ее лагерные «страдания» и «мытарства». Я сфотографировал окно и через него свою комнату. А дело было так.

В ожидании парохода ни на какие работы нас не гоняли. За этим занятием однажды застал нас отец. Нельзя сбрасывать со счетов и заботу его о дочерях. Траут готов был прийти Станкову на помощь в любую минуту или заменить его. Много есть еще заповедей всеобщей и христианской морали. Фельдшерами работали люди случайные, практики, кое-как натасканные.

У меня был уже опыт. Следы долгого тюремного пребывания и длинных изнурительных этапов на нем не были заметны. У человека украли пайку.

Так появилась на Беличьей Женя Гинзбург. Здесь началось и фактически закончилось мое следствие. То, что я не сразу увидел в слабо освещенном бараке, потрясло меня. Но, похоже, в то время ориентиры уже менялись. А ведь еще мыслитель сказал, что цель, требующая неправые средства, есть неправая цель. На западе загорелась заря.

А известно, что на морозе мочеотделение учащено. Врач-терапевт на УЗРК был один — все тот же доктор Ленивцев. В тихой однокомнатной квартире на Красноармейской в Москве, где писалась 2-я часть «Крутого маршрута», фантазия Е. С. рисовала все новые и новые страшные небылицы., выворачивая французскую фразу на русский лад: Что делать. Время от времени до нас доходили его новые публикации.

Инстинктивно, подсознательно. Чувство вины, каиновой печати пронесла она на себе через всю жизнь.

Стоять в строю по команде смирно было пыткой. Но до июля 1937 года не было пыток. Жили мы с ним в амбулатории за загородкой. Ни на одно из этих писем мы не получили ответа. Кому бы я ни рассказал эту историю, слушали ее с явным недоверием.

Галантерейный отдел находился в крохотном помещении с отдельным входом в торцовой части здания. Никаких тайн искусства Север мне не открыл. – Ну, что будем делать. Он петлял между работающими.

Этот симптом получил название «симптома двух кулаков» или «симптома Васильева». Что мне делать с найденным золотом. Он обладал незаурядным музыкальным даром. Борис, некоторое время назад звонила твоя мама — почему я тебе ничего не пишу. У нас росла дочь.

Вскоре ее перевели в мужской ОЛП и определили в столовую. Я схватил фанерный чемоданчик с красным крестом на крышке и выскочил за зону. — бывший офицер русской армии — помог ВЧК раскрыть «заговор послов» Рейли—Локкарта и в подавлении оппозиции левых эсеров. Все же свою историю она рассказала. Кое-что из тех материалов у меня сохранилось по сей день. Я рассказал ему, что жил в Москве, учился в 3-м Московском медицинском институте, что в квартире заслуженного и известного тогда фотохудожника М. С. Наппельбаума собиралась поэтическая молодежь (младшая дочь Наппельбаума училась на первых курсах отделения поэзии Литинститута).

Первого ноября я заканчивал свой восьмилетний срок и ждал освобождения. Да еще на Беличьей при «грозной главврачихе Савоевой». С наступлением зимы он опускает свои ветви к земле и прижимается к ней. Молча, поворачивая как куклу, он сфотографировал меня в анфас и в профиль. При распределении она добровольно выбрала Колыму. Если я не возражал, мы шли на общую кухню. Сам я тогда не мог, поехала к нему на Васильевскую Нина Владимировна.

Я закинул аппарат на спину, чтобы не мешал и подошел к нему. Чему научить. Словом, надо пережить, перечувствовать больное, как бы разбередить раны. До освобождения из лагеря в 1951 году больше на «общие» работы не попадал.

Тогда уже она была очень нездоровым, травмированным человеком. Вот почему в «Колымских рассказах» больница Севлага нигде ни разу не упоминается, разве что мельком в рассказе «Облава». Человеку, чтобы быть человеком, не надо вовсе знать и даже просто видеть лагерную Колыму. На снимке его лицо излучает покой и умиротворенность. Из всей компании, собиравшейся у Лили, уцелела она одна.

Пожатие ее было вялым. На Левом берегу в больнице СВИТЛ на хирурга Сергея Михайловича Лунина написал донос. Был он и в числе лекторов организованной Лениным партийной школы в Ланжюмо и среди первых авторов родившейся в 1912 г. большевистской «Правды».

Первое слева окно — это окно комнаты номер тринадцать. Я сразу подумал, не читинец ли. За все это я получал на табак и другие мелкие расходы. И уж кому, как не тебе, заставить поработать подробности, мелочи для этой цели. Это было его органическим свойством.

Так из подушки со временем она превратилась в думочку. Рослый, но слабый физически Шаламов вряд ли выдержал бы вторично забой. Вот такое наследство приняла Савоева. В Магадан она прибыла в 1939 году и почти что на целый год задержалась в Магадане. И кресло, конечно. Оттуда он послал Пастернаку письмо со своими стихами.

Все они очень ревностно, болезненно относились к тем, кто еще оставался на Севере. Удивительно. В бригаде механизаторов Михаила Харьковского я был на хорошем счету. Меня это занимало. Когда мы отворяем дверь на неожиданный стук и видим на пороге весьма дальних родственников, поднявшихся на седьмой этаж пешком, несмотря на исправный лифт или давних знакомых, приехавших в Москву к концу месяца или квартала, у нас невольно напрашиваются слова: «Что же вы, милые, не написали о намерении приехать, не позвонили.

Позже Ковинька выбрался из забоя в бухгалтеры, а я — в фельдшера. Оттуда он послал Пастернаку свое письмо и стихи. Познакомились мы с ним при следующих обстоятельствах. Грамотный, опытный врач, умный проницательный человек хорошо разбирался в людях. Это случилось в лагере в 1938 году.

Вот таким образом жизнь наполнилась постоянной настороженностью и опасливостью. Знавшая Лунина по институту Нина Владимировна против этого категорически возражает. А с первыми весенними лучами он пробивает свой снежный покров. Я, дочь, зять и крошечная внучка в голубой коляске вышли побродить по воскресному городу.

я сделал попытку реализовать те новые идеи в прозе. Банка была полна россыпного золота. Это позволяло ей не работать. Потом угольная Аркагала (тоже не прииск).

В 1940 году ее привезли по этапу на Эльген, в совхоз, самый большой на Колыме женский лагерь. Он сам был на лагерной пайке, правда, не вкалывал в забое на морозе. И сейчас он еще полон душевных сил и энергии. Только два деревца, окрепшие и подросшие, как стражи, стояли у входа в мертвое царство. За окном мороз пятьдесят.

В лагере его так и называли – открыватель. Два человека ловили в реке Дебине рыбу. Он не соглашался и снова садился. Над моим письменным столом с 1971 года висит под стеклом линогравюра на голубом листе.

Тридцать два и тридцать пять лет на Колыме не прошли для нас даром. За это попал под военно-полевой суд, был судим и сослан в Томскую губернию. Зато он хорошо знал философию от античных авторов до современных.

В этом вопросе у нас с Шаламовым разный опыт или разные оценки этого опыта. Вкусная, сытная, питательная и готовить не надо». Но и мы платили властям предержащим взаимной несимпатией. Или так же мгновенно кинет оставшийся кусок в рот и захлопнет его. Случившееся директор расценил как умысел и силой перевел Шаламова в дом для невменяемых.

Вася-Пася подумал и согласился. Я время от временив поглядывал на него и думал: неужели они слушают областную радиочепуху. У Жени Гинзбург было два сына. Он принадлежал к породе светловолосых и светлоглазых евреев.

Одни и те же персонажи в разных рассказах изображаются по-разному (Флеминг — в рассказах Курсы и Букинист Сергей Лунин — в рассказах Потомок декабриста, Инженер Киселев, Шоковая терапия). Много есть еще заповедей всеобщей и христианской морали. Дорогой Борис. А также давало возможность понять характер воздействия на организм того или иного средства лечения. До забоя оставалось еще далеко.

Не хватало в лагерях медицинских работников. Раковина переполнилась и вода затопила этаж.

Благополучное, почти барственное ее положение на Беличьей портило образ страдалицы, страстотерпицы, выведенный в «Крутом маршруте». Руками он придерживал то ли штаны, то ли живот под рубахой. В Галиции Дмитрий Булгаков и погиб. Расстояние между ярусами было столь малым, что не позволяло даже сидеть. Нельзя ли мне прислать (заказным письмом. ) несколько фотографий писем.

Одевался он в «вольные тряпки» ходил в хромовых сапогах из которых вырастали диагоналевые бриджи. Вашу в бога, душу и дыхало мать. Врача А. М. Пантюхова к этому времени в больнице уже не было. В стихотворении речь идет о душе и только о душе. Вы теперь человек богатый, валютой получаете. Очевидно, очень спешил. Вот, скажем, торговля фасованными товарами — хорошая, прогрессивная форма торговли.

Формы рецептурных бланков часто менялись. Петр Петрович нередко прикладывался к рюмочке. Я относился с большим уважением к нему, его жизненному опыту, его знаниям, недюжинности его. Наша семья переехала в Харбин. Она обживала дома и бараки бывшего поселка геологов, .

И был искренне рад, что хоть о ком-то она отзывается хорошо, без «ложки дегтя». У меня нет оснований опровергать их, считая литературой, а не документом. Мир и ритм были явно нарушены. Даже обед не снял напряжения. Я так думаю. Кстати, «Бегущую по волнам» Грина в 1953 году, гостивший две недели у нас в Магадане Шаламов, возвращаясь в Барагон, взял с собой, не оставив записки.

Бедную молодую женщину потянули к Галине Борисовне. Отец получил за месяц работы штук шесть, как мне тогда казалось огромных рыбин. попытку выйти за пределы литературы». Школа для детей граждан СССР была обособленной, хотя русских школ в Харбине было много. В Ленинграде его и отца застигла война. Я сам был доходягой, доходяг повидал, но то, что я увидел тогда, меня поразило. Так, держа масло на вытянутой руке, я дошел до самого дома.

Он не был лишен предрассудков и суеверий. Он смотрел на меня добрыми, озорными глазами. К Новому году собираюсь жениться. » И поселилась во мне постоянная тревога, непокой. Уже по первым вопросам следователя я понял, о ком и о чем пойдет речь.

Колымские рассказы в определенном смысле и обо мне, о моей лагерной жизни. Через пути был перекинут деревянный пешеходный виадук. Для ареста этого было более чем достаточно в темные, кровавые тридцатые годы. Наш барак был целиком заполнен контриками. Струя, замерзала на лету, внизу со звоном разбивалась о камни.

Я знал, что ни одна газета не напечатает того, что я хотел бы и мог рассказать о Шаламове, но дать о нем знать мне очень хотелось. В них учились дети русских эмигрантов. В этой ошибке есть нечто общее с впечатлением читателей повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Вторую часть этой повести, посвященной преимущественно лагерному периоду, я прочел много лет спустя, когда автор уже покинула земной приют. Он строился методом народной стройки. Этот рассказ написан достаточно близко к жизненной правде. Сам я тогда не мог, поехала к нему на Васильевскую Нина Владимировна. Там он актировался и по инвалидности освобождался из лагеря с выездом на материк.

Литературно одаренный Шаламов после реабилитации посвятил себя стихам и прозе. Погиб в газовой камере. Мне он объяснял это тем, что ставить свою подпись под декларацией этого союза ему не с руки, брать на себя сомнительные, как ему казалось, обязательства он считает невозможным.

Попытаюсь ответить, как могу и понимаю. Это слезы стыда. Варлам называл этот снимок самым любимым из всех снимков послелагерной жизни. Сколько проклятий ему адресовано. Тем не менее его судьба беспокоила нас.

На спине и правом боку наметились пролежни. То, что мы увидели, привело нас в шоковое состояние. Никогда не было «дома дирекции».

Положение свое Тишауэр считал безнадежным, равно как и судьбу самого Коминтерна. «Что им от нас надо. Из ее рассказа я понял, что они с Варламом давно уже не муж и жена, хотя и продолжают жить под одной крышей. Я в это время на крылечке что-то мастерил. Очень не хотелось обходить этот длинный зловонный отстойник.

У меня сохранилось это заявление с аргументацией отказа и подписью председателя. В. Т. это страшно заинтриговало. Мать делала все, чтобы с ней не возникало никаких столкновений и недоразумений. Районная больница Заплага в Су-сумане пришла в упадок, в вопиющее неблагополучие. Иными словами — осмотр, прощупывание, простукивание и прослушивание. Очень хорош учебник географии Петрова.

Я — читатель. Откуда это. Но это другая, стоящая особняком тема. Это Миша Миндлин.

Я отдал подушку. Я возился с очередной кучей одежды, только что вынутой из дезокамеры. Но то было чувство физической утраты, а это – духовной.

Он до тонкостей знал православие, его историю, обычаи, обряды и праздники. Выйдя на проспект Ленина, я прошел мимо гостиницы «Центральная», мимо поликлиники номер один и остановился в раздумье на перекрестке Маркса и Ленина — не зайти ли в галантерейный отдел старого универмага. И я опять вспоминаю Сашку Грызлова. А то, что она вышла замуж за вас, человека с пятьдесят восьмой статьей.

Свое изменившееся мнение В. М. сочла нужным подтвердить публично, официально (в рецензии). Кстати, соседке тоже надо отдать стакан масла, взятый взаймы. Он промолчал. Рассказывает с большой симпатией и уважением, показывая его благородство. А когда солнце садилось, спохватился, что надо еще найти подходящий мох и набить им мешок. Школьной формы, как таковой, у нас не было.

Сделал это Лунин с ущербом собственным интересам (см. Всю зиму он стелется по земле. Пишу карандашом потому, что котята изгрызли авторучку, а новую пока не купил. Он сам был на лагерной пайке, правда, не вкалывал в забое на морозе.

С Сашкой Грызловым я познакомился при следующих обстоятельствах., Позор отстающим. Спасибо тебе за фотографии. Два с лишним года, проведенные на Беличьей в тепле и покое (культорг больницы, читающий лагерную газету в палатах и выпускающий временами стенную газету), разрывали цепь непрерывных страданий и унижений. А Траут (я жил с ним в одной кабинке при отделении) играл на мандолине, вернее, учился по цифровой системе.

Все произошло в течение двух-трех минут, пока я добежал до уборной и вернулся обратно. Он уезжал днем, когда нас не было дома. Я несколько раз встречал его в зоне и в забое, но не подходил больше. Его напечатали. Заявить начальнику санчасти или начальнику лагеря. В обществе царят зависть, ревность и озлобленность. Летом ходить можно было только по насыпанным и утрамбованным дорожкам.

Это тоже кое-что стоит, но для «святости» этого мало. Небольшой и подвижный рот мог вытягиваться в длинную тонкую полосу. Его возраст, близкий к пенсии, — раз.

Каждая «ступень» сгорает от зависти к вышестоящей и стремится в нее перейти любой ценой, любыми средствами. А в конце 1952 года Дажицкий, освободившись из лагеря, приехал в Магадан. Жизнь меня заставила сделать это. Каждый из нас счел бы себя оскорбленным, назови его чистым пеллагриком.

Он пытался отстаивать свои позиции. Действие рецепта ограничивалось десятью днями. Глаза, в которые я так часто и подолгу смотрел, не сохранились в памяти. Возможно, мы ехали с ним в одном воронке, в соседних шкафах. Он писал нам в Друскининкай, куда я возил жену на лечение. Комендантша уже успела убрать его вещи, постель и книги.

Литературно одаренный Шаламов после реабилитации посвятил себя стихам и прозе. Еще не ломался голос. Но страх все же держал нас в крепких клещах, не давая ни на минуту расслабиться. Кто-то, сутулясь, простоит у двери с грустными неподвижными глазами. Наконец — третий вопрос — о значении Крайнего Севера в моей работе (или творчестве, как теперь говорят). Какой она красивый человек, Нина Владимировна.

Я шел быстрым шагом. Якутск — это был уже «материк». Или он видит дальше и глубже меня или мир им воспринимается иначе, нежели мною. Нина Владимировна понимала, сколько усилий, труда, терпения и твердого характера потребуется от нее, чтобы этот «табор на опушке» превратить в полноценное лечебное учреждение.

С ним рядом трудились врачи высокой квалификации и он жадно перенимал их знания и опыт. Колымский лагерь (как и всякий лагерь) — школа отрицательная с первого до последнего часа. Я послал ответ за несколько дней до звонка твоей мамы. Я бы поставил под удар Скоркину.

Он никак не мог понять, каким образом такое могло получиться. И чувство это было зрелым и выношенным. О своем суеверии он не раз говорил и в стихах и в прозе. При РФИ — резком физическом истощении последними тают ягодичные мышцы. У меня вот такая к тебе просьба необычная. Рентген подтвердил активную форму туберкулеза.

Все они очень ревностно, болезненно относились к тем, кто еще оставался на Севере. Выяснилось, что живет и прописан в Москве, женат на писательнице Ольге Сергеевне Неклюдовой, с ней и ее сыном Сережей занимает комнату в коммунальной квартире на Гоголевском бульваре. Я не заметил ни душевной тонкости, ни блеска интеллекта, ни эрудиции. Я решил, что вылет задерживается из-за меня. Нас подняли с обжитого места.

При его большом росте его рука, кисть ее была небольшой и не содержала даже малых следов физического труда и напряжения. Меня толкнули в другую конуру, где было темно, сыро и душно. И затаившийся в твоей крови страх время от времени давал грозные всплески. Вспоминается китайский пригород Харбина, скорее даже — город-спутник. Я же, читая, все чаще и чаще обнаруживал произвольный отход от факта, несовпадение и несогласованность дат, местами буйная расцвеченная фантазия при описании событий, никогда не имевших места.

Только с приходом Абрикосова, нового начальника лагеря, в кухне был наведен порядок. Теперь крутить кино можно бесконечно. И были они все добрые и тихие. Дом на Портовой, девять — дом медицинских работников. Какой пример вы могли подать вашим детям. Я написал отзыв, называя обе книжки и предложил «Магаданской правде». Мама собрала мне что-то из теплых вещей в холщовый мешок, меня вывели под руки, посадили в стоявшую у крыльца эмку между двумя лицами в штатском и привезли на Лубянку через боковые железные ворота.

Даже внутривенные вливания. И книги нет и здесь все дороги закрыты. Тягостные вести продолжали нарастать, накапливаться.

Я понял, что это, возможно и защитный рефлекс человека в трудных, экстремальных условиях. А открытый грунт поставлял морковь, репу, капусту.

Вынос золота за пределы участка карался законом. Наконец вызвали «с вещами» и перевели на Лубянку, во Внутреннюю тюрьму особого назначения.

Так вот, Палата пеллагрозников это приближенное, очень неточное название. Герой двух рассказов, где описано одно и то же событие, в одном случае именуется майором Пугачевым (Последний бой майора Пугачева), в другом — полковником Яновским (Зеленый прокурор) один и тот же персонаж назван в рассказе Курсы Яковом Давидовичем Уманским и Яковом Михайловичем Уманским — в рассказе Вейсманист. Варлам вывел Лунина в рассказе еще и махровым антисемитом. А исключение из партии из-за этого. Отряхнув себя, я зашагал в сторону дома. Мы поздоровались. Опираясь на руку, он все время пальцами мял мою руку. Очень немного.

О всех своих знакомствах и впечатлениях я рассказывал маме. Растление в райбольнице Заплара было феноменальным. Нигде больше я не слышал таких слов, даже на постановках в железнодорожном собрании. Купленное за чай, спирт, сахар, табак золото прятали про запас.

Во время конфликта эмигранты «подняли головы», а мы, советские, «поджали хвосты». Он устроил Е. С. в эльгенский деткомбинат. Когда-то, очень давно, в этом доме был госпиталь Колымполка. Скоро выяснилась причина задержки.

Наш враг — надежда — не покидала нас. Уже к концу второй лагерной зимы на Верхнем Ат-Уряхе от харбинцев осталась половина. Это значит, кто-то из отказчиков ссылается на болезнь. Это первое, что он о себе рассказал. Нина Владимировна сидела спиной к двери, я — лицом.

Два с лишним года, проведенные на Беличьей в тепле и покое (культорг больницы, читающий лагерную газету в палатах, выпускающий временами стенную газету), разрывали цепь непрерывных страданий и унижений. Мы сели друг против друга.

Пришедшие на прием из ночной смены стали быстро раздеваться. Именно на этом и строилось его обвинение. базой по фамилии Тасс оказался симпатичным, приветливым человеком. Но это был уже не тот Варпаховский, которого я помнил и знал по Беличьей и Верхнему Ат-Уряху. Самострелы зажимали детонатор в руке и поджигали шнур. Вот почему кедрач называют стлаником. Наша с Ниной Владимировной жизнь на «Ударнике» до краев была наполнена нелегким трудом. Лунин сделал Варламу много доброго, разве что не снабжал его табаком и хлебом ежедневно.

С наступлением зимы он опускает свои ветви к земле и прижимается к ней. А тут внутривенные грудникам. Медицинский работник получает возможность сразу увидеть и оценить общий вид больного — степень истощения, характер кожных покровов, наличие физических изъянов, если таковые имеются. Его частная гомеопатическая практика вызывала к себе скептическое отношение.

Не только подневольный, принудительный, лагерный — всякий. Стали думать, куда Гинзбург пристроить. По-разному складывалась жизнь перешагнувших тюрьму. Стихотворение «Шоссе» (которое выбрано тобой, как пример изображения «труженицы-дороги») написано только для того и только потому, чтобы показать, что все бурлацкое, все каторжное, что я знаю об этом море, — заслуживает ангельской, небесной жизни. Нарядчики и надзиратели вылавливают и обламывают последних отказчиков от работы.

Лагерь строили, на зиму глядя из сырой лиственницы. Высоко, выше звезд, над самой головой блеснула лиловая молния и растеклась зеленым пятном. Вся больница состояла из торговых очагов.

В феврале 1943 года с «Верхнего Ат-Уряха» врача и двух фельдшеров перевели в больницу Севлага на Беличью. Слышал в это время В. Т. совсем плохо, так что говорил преимущественно он. По настроенности следователя можно было об этом догадываться. Тебя, законника и чистоплюя, ждут дома с маслом. Как чувство страха, столь же отчетливо помню чувство восторга — преодоления страха, победы над ним, хотя от напряжения и волнения еще дрожали и ноги и руки. В эти же годы не менее половины медицинского персонала составляли бывшие заключенные и абсолютно открыто говорилось о том, что Уманский попал в лагерь по доносу Озеровой. Покрутив мою голову, сказал что-то такое, от чего мама плакала и смеялась.

Теперь же пишут: «автор гола в ворота «Спартака» и так далее. Эпидемиологическую экспедицию по борьбе с холерой возглавлял молодой энергичный врач-эпидемиолог Даниил Кириллович Заболотный. Матовый недружелюбный блеск его испугал меня. У него был небольшой, но чистый баритональный тенор.

Даже к совести можно взывать. Не уходит на расстрел с именем вождя на устах, как это делаем мы. Эта новизна многосторонняя: новизна материала или сюжета идеи, характеров, психологических наблюдений, которые должны быть новы, тонки и точны, новизна описаний в пейзаже, в портрете свежесть и своеобразие языка. Я сказал, что она в гостинице. Мы поддерживали приятельские отношения, пока не потеряли друг друга из вида. Несколько слов о главе «Веселый святой».

Закрывая аппарат, я поглядел в сторону проспекта Ленина, на который был намерен выйти. Кому известно, как поведет себя начальник санчасти. Какая глушь, казалось бы. Мы почти одновременно прибыли на Верхний Ат-Урях и сразу попали в забой. Вторую половину жизни этот талантливый врач прожил с одним легким.

Ивану Шварцу (он сам ограничивал себя именем) было лет пятьдесят тогда. Далее можно прочесть: «К этому времени Владимир Ильич знал Стеклова уже почти два десятилетия, знал как активного участника революционной борьбы с царизмом, крупного историка-марксиста и видного партийного публициста. Возникла мысль предложить ему эту операцию. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Вся шумная орава, набивавшаяся в комнату с креслом и софитами, ребята и девчонки потенциальная гордость поэтической России (таковыми, по крайней мере, они себя чувствовали) была сметена ежовой рукавицей. Тогда воинственный хвост (а, как сказал поэт, у очереди, как у скорпиона, весь яд в хвосте) бросается к столу, все коробки молниеносно вскрываются, десятки рук, работая одновременно локтями, взрываются в чрево коробок, выхватывают брикеты творога, тут же ломая, давя, рассыпая по столу и по полу.

Мама родилась в Бийске в многодетной семье мастера-сыровара. Рассказы его были лишены эффектации и романтики. Так называла лагерная Колыма Нину Владимировну. А стихотворение о штыке воткнутом в землю было хорошим и казалось очень даже партийным, отвечающем идее мировой революции. Я отвечал ему спокойно и уверенно.

Дневальный барака смотрел на меня, как на союзника, глазами победителя. Головное учреждение лагерей Колымы, куда я вынужден был обращаться многократно, не торопилось с ответом и моя тяжба затягивалась по времени. «Философов высылали Вагонами, эшелонами. Держа меня под руку, он все время пальцами мял мою руку. Очень похожее, близкое было, – когда первый раз в жизни удалили мне зуб.

Первым терапевтическим отделением. Я окреп, оживился. Наверно, от детства осталось трогательное отношение к церкви. Дорогой Борис. На левом берегу в больнице СВИТЛа на хирурга Сергея Михайловича Лунина написал донос. Шаламов и я считали Гинзбург партийным фанатиком из элитарного слоя и сторонились ее.

Манжурия, которую я не сбрасывал со счетов, проходила вторым планом. Половину осторожно затушит и спрячет за козырек шапки. Огромная зона, поделенная на несколько внутренних зон. В. М. Инбер не понравилось в «Огниве» стихотворение «Камея» (неполный текст), пока я не познакомил ее с полным текстом этого маленького стихотворения. У Варлама не всегда слова соответствовали делу: он искал и находил полезные знакомства.

Они занимались коллективной мастурбацией. У Шаламова в больнице не оставалось друзей, не оставалось поддержки. Мы не виделись около пяти лет. А когда пришла с работы мама, я все изложил ей в подробностях. Попытки заглянуть в его архивные документы пока успехом не увенчались. Я попал на прииск Верхний Ат-Урях, где уже работало около семи тысяч заключенных.

Но вскоре на территории больницы был открыт оздоровительный пункт, нечто вроде дома отдыха для лучших заключенных забойщиков прииска «Бурхала», передового тогда прииска, близко расположенного от Беличьей. Лицо его было почти лишено растительности. Этот рефлекс срабатывал тогда, когда в клетке был волк.

Я был молод и самонадеян, собственным наблюдениям доверял полностью. Весть о случившемся облетела город. Окончив курсы, В. Т. остался работать в больнице СВИТЛ по полученной специальности. Я ему возражал. Теперь я надеялся, что буду жить.

Решение пришло само и толкнуло меня в спину. Он пребывал в тоске и тревоге, предвидя приисковые «будни». Мне это было ясно.

За колючей проволокой он прошел десятигодичную школу сдержанности. В. М. Инбер считает, что нельзя. Трещат рукава, воротники, сыпятся на пол пуговицы. До 1955 года в паспорте моем была записана «Статья 39 положения о паспортах» — волчий билет, грозное средство подавления личности. Прихожу в себя и узнаю голос Бориса Николаевича.

Покупки совершались по «заборной книжке», а сумма месячного расхода вычиталась из жалованья. Тут Вы начали спасение моей жизни. Пайковый табак, махорку мы получали через завхоза больницы, как и питание. На заработок матери мы и жили. Мы это так не оставим. Территория больницы была завалена мусором и отбросами.

Теперь мы были за него спокойны полностью. А то по одному-два рассказа. И поищи старых газет и журналов 1935, 1936, 37, 38 года, журнал «Колыма» и другие.

У Вас я был по 22 февраля 53-го года. И лаял мелкопсовым звонким, заливистым лаем, дежурно-спокойным и агрессивным. Репродукция получилась недостаточно качественная. Передо мной отсекли очередь, запущенная партия бегом кинулась к контейнеру. На одном из них у Мухи получились как бы сдвоенные глаза. - Вот это пассаж. Народ разобщен.

Почти семьдесят лет «не выносили сор» и он «поднял крышу». Было похоже, что создавая его, природа не торопилась и не проявляла небрежности. И не только.

Дом, который сносят, послужил людям на совесть. Было воскресенье, день выборов. Так называемые, каловые флегмоны были страшными. Они размораживались и вздувались. рассказы «Инженер Киселев» и «Потомок декабриста»), Лунин сделал Варламу много доброго, разве что не снабжал его табаком и хлебом ежедневно.

Полковник Гагкаев — начальник СГПУ, Северного горнопромышленного управления Дальстроя (сороковые годы) — слыл человеком жестким, требовательным и бесцеремонным. В. Т. заметно менялся за последние годы (шестидесятые, семидесятые). Моя опека его раздражала, он сердился. Была полночь – разводящий менял караульных на вышках.

Для меня его смерть до сих пор остается загадкой. За одной из дверей вершилось злодейство. И это знакомство было в высшей степени неприятным. Я стоял пораженный этим открытием. Я ломал себе голову, пытаясь проникнуть в причину ареста и характер возможного обвинения.

Тяжелым был для нас 1948 год, каждый день давался с боями, с потерями и победами. Начальником Маглага в то время была Александра Романовна Гридасова, первая женщина Магадана, жена начальника Дальстроя генерала Никишова, хозяина Колымы. Один из них сразу привлек к себе мое внимание. В терапии преобладали пневмоники. Из-под синей капитанки с лакированным козырьком (где он ее раздобыл. ) серебрились седеющие виски.

До освобождения из лагеря в 1951 г. больше на общие работы не попадал. Замкнут, озлоблен, груб. Встретились в 1957 году в Москве случайно, недалеко от памятника Пушкину.

Заражение происходит через воду, пищу и грязные руки. Мимо нее навстречу мне шел какой-то блатарь. Помню один разговор с Варламом на Беличьей. Пищу сюда он не приносил никогда. Но рассказ уже написан. Делать-то что.

Это, бесспорно, обогатило меня духовно. Но когда играл, старательно помогал губами и ничего в это время не слышал. В. Т. Шаламов родился в Вологде в 1907 году. Никаких сомнений, то были вши. Макс Львович избавил ее от этого недуга. Из этого дома из этой комнаты она пошла в школу. «Кадровый вопрос» стоял остро.

То и дело появляется высокая фигура доктора Пихтовникова в телогрейке поверх халата. Первой больной была женщина, которая после какой-то психической травмы не могла без слез смотреть кинофильм, любой, независимо от его содержания. Спасибо тебе за письмо и сведения об Уманском. Мать называла ее генеральшей. Она нигде не служила, анкет не заполняла, всю жизнь оставалась домашней хозяйкой.

Я отвинтил крышку и оторопел, увидев содержимое. Там его вылечили, поставили на ноги и оставили в больнице культоргом. Ленин привлек его к работе в газете «Искра» и к ее распространению.

В начале сороковых годов, еще будучи заключенным, он работал врачом лагеря на Таскане. Хищник, как правило, бросается на жертву, когда она от него убегает. Следующее строение — Пролетарская 8 — чернело своим остовом и пустыми глазницами. Я на свою судьбу не могу жаловаться. Они были посажены глубоко и смотрели из глубины внимательно и зорко. 1939 г. ) дает свидетельство доктор Лоскутов (я уже написал ему). Попадали туда больные с плевритами различной природы, эмфизиматики, астматики.

Мы понимали, что возле него кто-то есть и сейчас он в нас не нуждается. И все же восстает он, а не я. Я же покорно иду умирать, скованный стужей и безысходностью. Это начиналось обычно после применения наиболее современных, научно обоснованных методов следствия (многосуточный конвейер истязания, голый, холодный, продуваемый карцер, угроза расправы над членами семьи и т. д. и т. п. ) Кстати, конвейер представлял собой следующее: ведется допрос, подследственный по нескольку суток стоит на ногах без права садиться, без сна, а следователи меняются. Мы жили на Китайской стороне в казенном доме. Деревянная часовенка в центре и покосившаяся, с пустой колокольней на холме церковь. Это было эффектно.

Но было это уже после ухода с лагпункта Буги. Таким «спецзаказом», а затем двойным больничным рационом были поставлены на ноги и В. Шаламов и М. Миндлин, ныне проживающий в Москве, тоже человек почти двухметрового роста, в плачевном состоянии попавший на Беличью, вспоминающий теперь со слезами благодарности и больницу и Маму Черную. Начальника учетно-распределительного отдела «Почтового ящика. » Ноэля Владимировича Журавлева помню до сих пор, словно расстались вчера.

Сколько пота и слез пролито на добыче этого золота. Буквы двигались, набегая одна на другую исчезая и снова рождаясь. Я с испугом глядел на небритые серые лица и на каждом из них явственно видел «печать преступления». Даже им, поднаторевшим за полвека в этом искусстве, не всегда удавалось обеспечить сие. Она говорила, я слушал.

Думая над «Колымскими рассказами», восхищаясь их силой их мощью, я удивлялся своеобразию толкования отдельных событий иди явлений, а также характеристикам тех или иных персонажей, названных настоящими именами, живших или еще живых. И, надо сказать, она не всегда была безобидной. В таких точно по виду машинах в те годы развозили по Москве хлеб. Шла война, золото было необходимо для обороны, его называли «металлом номер один». Он, как и я, уже был «вольняшкой», ставил пьесы в городском музыкально-драматическом театре.

И, может быть, женщину в ней разглядел позже, чем человека. Окончив курсы, В. Т. остался работать в больнице СВИТЛа по полученной специальности. Как-то в перекур я подошел к нему и спросил: Ваша фамилия Лопатин.

Домовитый, неугомонный старик редко на часок приляжет днем передохнуть. Фарид Сабиров освободился по зачетам на полтора года раньше срока. Он считал это большой для себя удачей и был очень доволен. А открытый грунт поставлял морковь, репу, капусту. В церкви стоял особый волнующий запах.

Это вещи (нрзб) разные — печататься и писать. Больной вынужден был снова идти или ехать в свою поликлинику. У польских евреев образование детей сводилось к изучению библии, талмуда и молитв. Я отвечал, что не читал и не слышал.

Пришел новый главный врач — новый хозяин с новой метлой. Эта часть небольшого пыльного городка называлась Китайской стороной. «Крист» не относился к этой категории, тем не менее главврач и его спасала от облав более двух лет, пока сама оставалась в этой больнице. Шаламов сразу попал в поле ее зрения и не выходил из него, пока не был поставлен на ноги. Тем более, что седина его густых красивых была чистого серебристого цвета.

Когда сор из избы не выносят, он поднимает крышу. На стенах висели плакаты типа: Помни, четвертая четверть – ударная. Неужто с такой рожей и классный мастер в столь тонком деле. Оно поднималось и опускалось гидравлическим приводом.

Китайско-Восточная железная дорога была построена Россией в 1903 году. Поползли догадки и тревожные слухи. После ареста меня долго не вызывали к следователю. Меня привезли в Бутырскую тюрьму, где от параши под нарами я начал свое восхождение.

Укладка арестантов ко сну была наивысшей плотности – спать можно было только на боку. Из-за плеча регулировщицы мне видно, что происходит в зале. Помещение под лабораторию было отведено во втором терапевтическом отделении, где с диагнозом алиментарная дистрофия и полиавитаминоз находился Шаламов уже несколько месяцев. Там он работал кипятилыциком, в титане кипятил для цгурфовщиков воду. Наверно, это так, наверно, это оттуда. Я знал этого человека: умного, трезвого ироничного и жизнелюбивого. Он говорил мне о событии, свидетелями которого мы были оба. Писать нужно все время, не стремясь обязательно к печатанию.

Голос батюшки был напевным и грустным. Мы поднялись в номер. Это была его позиция того времени. Ты слышишь меня. » Я обещал не повторять.

Отец служил на железной дороге и жалованье получал натурой. Если я не возражал, мы шли на общую кухню. Они не умели туфтить, косить, филонить, кантоваться и придуриваться. И в этой позе замер. Золоту было подчинено все, с жертвами не считались. Какая-то малость в виде приварка перепадала время от времени от машинистов. Шаламов умер в доме инвалидов 32 для невменяемых, куда был переведен накануне. Что делать.

Одно из его писем было грубым и раздраженным. Он был человеком, люто ненавидевшим всякий физический труд. Ни сесть, не повернуться, ни вздохнуть глубоко. Камера повернулась ко мне лицом в ожидании свежих впечатлений и новостей с воли. У нас была работа, которая доставляла нам радость.

Том и вовсе у нее была отдельная, светлая с изолированным входом комната. рассказы Инженер Киселев и Потомок декабриста). Это первое, что он о себе рассказал.

Сангородок находился на берегу реки Хивканди в четырех километрах от приискового поселка. Лунин был старостой хирургического кружка института, которым руководил академик Бурденко. Получилось кольцо. Когда Варлам Тихонович хотел сосредоточиться, он сгребал губы пальцами и держал их в руке. Теперь мне кажется, что я понимаю слова: Сделал попытку выйти за пределы литературы. Даже лагерную одежду харбинцы носили по-особенному, с лихостью и изяществом.

Оба в 1937 году. То, о чем сказано скороговоркой, походя и автору понятно и близко (иное решение нарушает художественность словесной ткани, как примечания-сноски разрушают стихи) — для читателей требует подробного, постепенного, а главное — талантливого предварительного объяснения. Удивительно. Добрых полчаса он не выходил из комнаты, а я, стоя под окном, слушал стрекотание аппарата.

Я отработал на его строительстве 270 часов. Я пощупал левой рукой куртку, полез в карман и вытащил оттуда «корочки» — это было удостоверение члена народной дружины завода. Характер его стал несносен. И ясно, что я не мог даже сдержать слез. Иногда уводили и после ужина на два-три часа. Да. В семье Пинхасика отсутствовал религиозный догматизм и Максим вырос вольнодумцем.

За этим поселком каменной кладки группировался еще один поселок именовавшийся Нахаловкой. У меня сохранилось это заявление с аргументацией отказа и подписью председателя. Вспомнил неблагодарные удары кайла в мерзлую землю.

Я невольно вспоминал Беличью, там он ел по-другому. Очень тепло описывает она дружбу с Уманским и его самого. Ох, как мне не хотелось входить в это сообщество. Около месяца меня не вызывали. Нина Владимировна была членом хирургического кружка. — спрашивал он меня.

Но и смерть в 51-м году тоже годится. Эти движения пальцами остались, как привычка общения с кошкой Мухой, с которой он проводил большую часть своего одиночества.

Чье. Я обнаружил в его мокроте палочки Коха. Как лицо приближенное, Мартиныш наглел, уже не стеснялся и постоянно ходил под градусом. Время от времени до нас доходили свежие его публикации. Это случилось под новый 1939-й год.

Просторный торговый зал. Действие рецепта ограничивалось десятью днями. Богданова уводили из камеры после завтрака, приводили на обед и возвращали к ужину. Какой она человек. Встретились в 1957 г. в Москве случайно, недалеко от памятника Пушкину.

Она говорила, я слушал. Меня удивил испуг мамы, ее замешательство. Наш управдом жил на втором этаже и ко мне хорошо относился. Я написал рассказ «Вейсманист» — где — суть — в крепости духа, в надеждах, разбивающихся о жизнь и т. д. Если бы я получил твое письмо раньше — кое-что, вроде грузинского языка и немытого стакана я бы мог вставить. Настаивал на регулярной присылке рецептов.

Поле большое, кругом ни одной постройки, ни одного куста или сугроба. Эта ночь показалась мне самой длинной и самой тяжелой из длинной цепи таких же ночей. Не видно было щелей. Сейчас план того рассказа несколько изменился (рассказ сейчас на научной консультации) и если потребуют переделки — я внесу все изменения, которые можно и должно внести по тем материалам, которые есть в твоем письме.

Процессию замыкали врачи в белых халатах, бледные и взволнованные. Драка из-за куска селедки важнее мировых событий — это простой пример «сдвига», «смещения масштабов». Отпечатки я сделал уже в Магадане.

На теле Маркова палачи из тайной полиции гасили сигареты во время допросов. — Ты не думай, что кто-то заставил меня подписать это письмо. Мы сели друг против друга. Стихи — не путеводитель по городу.

Желающих много, фасовщики за ними не поспевают. Стригся коротко, ежиком. Этот стиль существует поныне. Вот если бы вы назвали Нину Владимировну, все бы стало ясным. Когда они вышли, я закончил свое объяснение возгласом: «Вот так. » — и хлопнул себя ладонями по груди. Это давало ему возможность увидеть деструктивные изменения в организме, вызванные тем или иным заболеванием.

С утра следующего дня обычный распорядок больницы был явно нарушен. Для ударников дневная норма сдачи металла равнялась пятнадцати граммам. Его выбор остановился на нембутале — средстве самом дешевом, но отпускавшемся строго по рецепту врача, с двумя печатями, треугольной и круглой. Движения его стали свободными и уверенными, суждения — жесткими. Варлам слушал с недоверием и мне казалось, что ответом он не удовлетворен.

Палата пеллагрозников целиком занимала барак, не считая двух небольших кабин у входа. На улице и в квартире у нас было светло. Это не б. з/к, а договорник.

Мы часто вместе проявляли и печатали. Конечно, рассказ психологического плана есть самый постоянный род прозы. С началом революции вернулся в Киев. На снимке его лицо излучает покой и умиротворенность.

— Да, конечно, — сказала она. То, что казалось раньше важным (ему и его читателю), — сейчас кажется чушью, пустяками — и это не новое открытие, мир, в который о» может ввести читателя (это бывает всегдашней писательской задачей), а страна, где говорят на другом языке и думают по-другому. Несколько экземпляров я послал Варламу в Москву. Северные снега покрывают его толстой шубой и сохраняют до весны от лютых колымских морозов. Особенно это чувствовалось в его неторопливых, рассчитанных движениях. В письме твоем очень много вопросов.

Небольшой и очень мягкий нос он постоянно мял и сворачивал набок. Исключение составили дряхлые старики и малые дети, раскиданные по приютам и родственникам. Я тогда почувствовал, что я не вещь, а человек. На одном из них у Мухи получились как бы сдвоенные глаза. Однако я начал примериваться. Я — в качестве фельдшера и операционного брата хирургических отделений, Шаламов — после выздоровления был оставлен в больнице культоргом, Гинзбург — в качестве сестры-хозяйки дома отдыха (оздоровительного пункта) для заключенных забойщиков прииска «Бурхала», в те годы передового прииска. На мандолине и балалайке играл виртуозно.

Изможденное и серое от пыли лицо было отрешенным. Во время ареста, собирая меня в неизведанный путь, мама положила думочку в мой мешок. Ни при возникновении замысла, ни при записи, ни при окончательном контроле и шлифовке — нигде и никогда в творчестве не ставится изучения природы, описания природы. В бараке более ста человек. Возможно, я не задержал бы на нем взгляда и прошел мимо, если бы этот человек не раскинул широко руки и высоким, знакомым мне голосом не воскликнул: «Ба, вот это встреча. » Он был свеж, весел, радостен и тут же мне рассказал» что вот только что ему удалось опубликовать в «Вечерней Москве» статью о московских таксистах.

Наденьте валенок. Процедура эта называется дактилоскопией. Мальчики носили черные гимнастерки с ясными пуговицами и синие блузы. Я этого не замечаю.

Приезжать к нему без приглашения я не мог. В 1939 году ее перевели в лагерь, отправили на Колыму. В этом и только в этом значение Дальнего Севера в моем творчестве. Если писатель знает материал «слишком» — он переходит на сторону материала и теряет способность выступать от имени читателей, для которых он пишет (в смысле настоящего писательства, а не заказа).

Может та банка стояла еще до Скоркиной и она понятия не имеет о золоте. В начале января 1950 года мы с женой возвращались на Колыму с «материка» морем из первого моего после лагеря отпуска. Италия, Рим, Ватикан — сердце католицизма, колыбель христианства. Здравый смысл и горький опыт удерживали от этого шага. Теперь уже счастливые и веселые, молодые и здоровые, мы энергично принялись за еду. - Падло.

Вернулась в деткомбинат «законченной медперсоной», ободряемая похвалами Петухова». Можно понять мое волнение, когда я садился в самолет, уносящий меня с Колымы. Недалеко от меня кидал на тачку мужчина лет сорока-сорока пяти кряжистый, крепкий, еще не остриженный наголо и не обритый (верный признак свежего поступления да еще в разгар промывочного сезона, когда даже парикмахеры – лагерные аристократы и те выгонялись в забой). Ну успокойтесь, встаньте с пола, пойдите на двор, утрите снегом ваше лицо и вернитесь.

Больше Варлам не писал. Вы не только терпели меня в сангородке на «Ударнике», но еще забрали меня с собой в Сусуман в райбольницу». Несколько дней аптека простояла закрытой на ключ. поминается и Уманский, но как Яков Давидович. Гость мой снял шапку, бушлат и протянул черные от грязи руки к остывающей печке. Не единожды попадал Марков в руки охранки. Сейчас мне больше лет, чем было Варламу в шестидесятые годы.

Замкнут, озлоблен, груб. ЧП. Стояло сухое знойное лето. Трое не решились, остались наверху. Мы оба с женой не очень здоровы. Были гимназии, были реальное училище и коммерческое.

В это время он уже не подходил к телефону. По бывшему коридору, заваленному штукатуркой, промельнули мальчишки. Всегда он работал врачом широкого профиля по типу российского земского врача.

Он извлекал откуда-то коробку с остатками вафельного торта «Сюрприз», разрезал на куски, приговаривая: «Отличная жратва. Пролетарская. Дневальный стоял на улице и, похоже, ждал меня. Ростан, Д. Кардовский и А. Грин). Сам Шаламов в рассказе Шоковая терапия (а шоковая терапия проводилась только в больнице СВИТЛа) рассказывает о молодом хирурге, заведующем отделением, которого старый невропатолог называет Сережей. Я взял ее, чтобы вытереть пыль и был удивлен несоразмерному ее весу.

Узнал несомненно и он меня. А по повести она пребывает на Беличьей с августа 1944 года до зимы 1946-го. Весной его этапировали на Черное озеро в угольную разведку. Дверь барака была настежь открыта. Одни и те же персонажи в разных рассказах трактуются по-разному («Флеминг» в рассказах «Курсы» и «Букинист» Сергей Лунин — в рассказах «Потомок декабриста», «Инженер Киселев», «Шоковая терапия»). — Вы можете идти, — обратился офицер к свидетелям.

Ибо искусству (к сожалению или к счастью, как на чей вкус) нет дела до того, страдал бездарный автор или нет. Его поднимали, он снова садился. На бледном северном небе не было ни единого облачка. ОП административно подчинялся главному врачу больницы. За долгие годы Случай сталкивал нас и разводил на большие временные дистанции.

Такая проза позволяет воспринимать ее как мемуары, обретая одновременно право на домысел и вымысел, на произвольное толкование судеб героев, сохраняя их настоящие имена. Мне показали целую кипу изъятых у нее материалов и десятки листов ее признаний. Когда он хотел поговорить со мной «без свидетелей», мы одевались, выходили на улицу, он брал меня под руку и мы бродили по не очень шумным боткинским проездам и переулкам. Потом еще и еще. Но она не убеждала меня.

Я стал готовить операционную и соответствующий инструмент. Нина Владимировна была назначена главным врачом этой больницы, я — начальником санчасти Комендантского лагеря в Сусумане. Вот почему кедрач называют стлаником. И только на оголенных выработках земля прогревается на поверхности, высыхает и трескается. «Крепостных» актеров приходили смотреть не только рядовые горожане, но и самое высокое начальство из руководства Дальстроя НКВД СССР. Оба в два первые года работы в забое, приставленные к тачке, кайлу и лопате с 12—14-часовым рабочим днем в зной короткого лета и в долгую зимнюю стужу от голода, холода, непосильного труда и отчаяния успели дойти до предельного физического истощения (отсюда, кстати и слово «доходяга»).

Колымский лагерь (как и всякий лагерь) — школа отрицательная с первого до последнего часа. Надо сказать, что у меня с детства проявлялись способности к звукоподражанию. Поровнявшись, мы оба остановились. Начинается необъявленная война всех против всех. Холера — карантинное заболевание человека, вызываемое холерным вибрионом. Предстояло разбрасывать по полю фекалии в качестве удобрения. Мы вырастили дочь, дали ей образование и обрели в ее лице друга.

Бурная канцелярская деятельность той поры проникала во все поры жизни, не делая исключения и медицине. Резко менялось его отношение к людям, недавним его кумирам.

Но я тебе ответил на твое письмо и посылку. Перечисляя эти грустные даты, мысленно я все время возвращался к обету безбрачия. Как-то в ожидании семьи Ленивцев рассказал мне о своем горе, которое было граничит с сыном. Последним местом его назначения была Япония.

На Эльгене ее определили в деткомбинат, где содержались дети, рожденные в лагере. Был бы другой разговор. Имя Гагкаева в те годы наводило страх. И резко сократил количество привозимого спирта.

Когда меня оперировали, я все время видела ваше лицо. Доходили слухи, что сделал он это на почве неразделенной любви, полюбив на «Туманном» вольную женщину, которая не ответила ему взаимностью. С доктором Максом Львовичем Пинхасиком я познакомился летом 1943-го года на Беличьей, в Центральной больнице Севлага.

Я шел и думал о Сашке Грызлове. Получил твою посылку и за все благодарю. На лицах людей появляется новое особое выражение, такое знакомое и почти что забытое. Благодарю за подарок. Но я и себе верил и это сбивало меня с толку. Как-то увидели мы его без рубахи.

Таков кедрач летом. Кто-то вдруг вспомнил, что видели на Беличьей Станкова. Я был счастлив в семье, с уважением ко мне относились на работе. Варлам прислал ее. Нрав его я не назвал бы веселым.

Вместе с печатью лечебного учреждения врач обязан был ставить и свою личную печать. А кормили они нас страшно. У меня на душе стало тревожно. Липкий пот застилал глаза. Я понял это как совмещение художественной прозы с документальностью мемуаров. Больше Варлам не писал.

Варлам Шаламов был арестован 12 января 1937 года, я — 1 ноября. За это и получил свои пять лет. Аптека не отпускала лекарства. В письме от 15-го декабря 1964 года Шаламов писал: «Дорогой Борис.

Сменившая Уманского молодая врач Р. И. Барсова решила заняться гистологией. Взялся сам меня проинструктировать. В лагере — хотя бы— Сергей Лунин, потомок декабриста, Андрей Пантюхов, Нина Владимировна, я. Делал подношения: он исписал стихами поэтов XIX и XX веков в две общие тетради и преподнес их главному врачу. Научилась ставить банки и делать инъекции.

Это воспоминание ненадолго отвлекло меня от тяжких, мучительных мыслей. Я знал, что он не любит табачного дыма. Человеку, чтобы быть человеком, не надо вовсе знать и даже просто видеть лагерную Колыму. Для сути рассказа герой должен умереть 4 марта 1953 года.

«Дорогой Александр Иванович. Всегда он был мне симпатичен и вызывал живой интерес. Дуров объяснял, как ему удалось выработать столь неестественное поведение животных. Туда я однажды наведался. Все, кроме сметаны, продается в фасованном виде.

Они неторопливо поднялись. Сели за столик и мы с Ниной Владимировной. Мальчишки бегали по коридору, я видел их. Цветы, которые она устанавливала на столе, сделали ее грустнее, тоскливее. Магазин этот называли потребиловкой. Мне было их жалко.

Я много лет занимаюсь фотографией. Наши входные двери были рядом. В тоне улавливался холодок исчезли былые тепло и доверительность. Силами труппы Маглага Варпаховский поставил в театре «Травиату» с Дусей Зискинд в заглавной роли. Не берусь передать все, что они выражали.

Застенок и шутка. Эту подушечку мама приготовила, собираясь меня рожать. Рука не поднималась выбросить золото або куда. Что такое писать роман, я уже знал из камерных семинаров в Бутырской тюрьме. Был высок, плечист, голенаст, румянен.

Время войны (1942—1945) удостоверит, надо надеяться, А. М. Пантюхов, который сейчас в Москве. И свое «краткое» пребывание там живописует, как один из кругов ее лагерного ада. Диагноз хирурга «траншейные стопы» говорил о том, что ампутация неизбежна, если останется жив. Врач часто забывал сказать об этом больному. Мы поселились в домике моего предшественника при «сангородке», так на «Ударнике» называли больницу лагеря.

Где крыша, чешуя финской стружки. Какой-то лагерный старожил, знавший, что я маюсь животом, поделился своим опытом. Пять дней вне забоя, пять дней сам себе хозяин, пять дней сна и отдыха. Каждое слово библии произносилось на языке иврит, не понятное еврею, но понятном Богу и дублировалось на «идиш» — понятном еврею, но непонятном Богу. Когда-то я почти полностью умещался на этой подушечке. Тревожное предвоенное время тоже не давало забыть о себе.

На этом поприще он оставался до конца 1945 года. Пустили, сволочи, рассказы в розлив и на вынос. Маглаговская труппа выступала в единственном в городе театре.

Открывают дверцу клетки и запускают в нее ягненка. Я объяснял ему, что снимая в слабоосвещенном помещении, я вынужден был увеличить экспозицию, выдержку. «Колымские рассказы» в определенном смысле и обо мне, о моей лагерной жизни. Все лучше, чем с дворовыми ребятами, считала она.

Главный врач строго следила за хранением и распределением своего основного терапевтического арсенала. Чего они от нас хотят. » — вопрос этот мучил неизвестностью. Наоборот, было сочувствие. Мы помогали друг другу. Варлама Шаламова, режиссера Л. В. Варпаховского, ксендза Войцеха Дажицкого и «многих простых людей», к которым относит и себя. И были в его манипуляциях с тортом широта, свобода, даже некая удаль.

— Ты не думай, что кто-то заставил меня подписать это письмо. Волк в страхе пятится назад. Врача это обстоятельство смущало и беспокоило. Белые ночи были уже на исходе.

Мне не понравилась сама постановка вопроса. Дело не только в доброжелательности. Выезд на «материк» ему разрешили и 22 февраля 1953 года я посадил его в самолет, улетавший на запад. Кабинет главврача (и хирурга) находился в хирургическом отделении рядом с ординаторской, занимал площадь в четыре квадратных метра, где умещались стол, стул и маленькая этажерка. Прежде я слышал что-то об этом, но не задумывался, отделывался ироническими репликами. Он знает, за что он сидит.

Был конец мая или начало июня. Лец). Как-то я сфотографировал Варлама Тихоновича с Мухой на коленях. То, что Каламбет умер, наложив на себя руки, у меня нет оснований сомневаться. Я понял это как совмещение художественной прозы с документальностью мемуаров.

Казалось, что нос лишен костей и хрящей. Я расстелил на снегу телогрейку после прожарки и рассматривал швы, наклонившись над ней. С Мухой на коленях я сфотографировал как-то Варлама Тихоновича.

Его врачебный уровень был рядовым, врачебный опыт приобретен в лагере. Развод, однако, задерживался и мы нервничали. спокойно. Мне очень жаль их, вряд ли при строительстве нового дома они уцелеют. Буга был немолод. Помню липкое чувство страха — слишком дикой и опасной показалась мне эта затея. Дороже станет. Теснота, морально и физически устаревшие станки, «дышащие» еще благодаря энтузиазму ветеранов завода, вместе с которыми уходило из жизни и само понятие энтузиазма, утратившего свой первоначальный магический смысл.

Сейчас в этом доме у нас однокомнатная квартира. И было видно, что людям с развитым чувством гражданского долга очень не хочется уходить. Естественно, когда дети военного времени играют в войну.

Тупо стучали кайла и скрежетали о щебенку лопаты. Иногда возьмет и плюнет вниз с обрыва и быстро считает: раз, два, три. После главы «ЗЭКА, ЭСКА И БЭКА» я читал повесть уж без прежнего доверия и душевной открытости, читал настороженно. Я невольно вспоминал Беличью, там он ел по-другому. Я помню его уже седым. Начнется повальный обыск в аптеке и по всему лагерю, вызовы к оперуполномоченному.

Будущие хирурги души не чаяли в Лунине и ходили о нем хлопотать, когда он внезапно «исчез». Имел успех. Помню бабушку Татьяну Михайловну, маму моей мамы. Чего вы молчите. О каждом из них она знала все.

Сокращенно он назывался АЛЖИР, что значило Акмолинский лагерь жен изменников Родины. ) Так вот, в этой бригаде было еще пять-шесть блатнячек, которые сами не работали, но заставляли работать на себя «политических» избивали их нещадно, отнимали хлеб, «вольные тряпки» и делали без того адскую жизнь абсолютно невыносимой. Да, судьбой счастливой по меркам и понятиям того времени и места. Такие же щиты клались на пол прохода.

Я проработал на прииске четыре года. После ареста его родители взяли Васю к себе. Всю его выработку бригадир приписывал своим дружкам.

Вот суть этого стихотворения, его мотив и смысл. Потом мы долго ели с кетой вареную картошку. Сейчас настал момент, когда придется эти письма отсылать в журналы. Правление дороги находилось в Харбине на территории Нового города.

В двух отделениях Савоева оборудовала паровое отопление. Шкала распределения благ и услуг многоступенчата. Вася от второго брака. Ветки его покрыты длинными темно-зелеными иглами хвои.

Мне нравилось ходить в церковь. Повесть Гарающенко называлась «Прописан на Колыме», Магаданское книжное издательство, 1964 год, тираж 15000. Первый день я спал. Вместе с печатью лечебного учреждения врач обязан был ставить и свою личную печать.

Основания для этого были. Я их помню совсем еще юными. Сообщи и я вышлю тебе подлинник (он выдается в одном экземпляре). Творог бывает один раз в день с открытия магазина, если бывает.

Я почувствовал Ваше гуманное отношение: Вы не делали разницы между «зэком» и «вольняшкой», а в одном и другом видели человека. А так — тема «освещена», «Магадан откликнулся». Это во многом зависело от меня. Преобладали «жены», жены «врагов народа». Его характер отличался уравновешенностью, скептичностью и иронией.

Давно уже понимаю. Места, события и люди, о которых рассказывается в повести, мне близки и знакомы. «Жрать будешь. » — спрашивал он меня.

Это недалеко от Эльгена. А также – мое посвящение в люди. В рассказе нужна выдумка, вымысел, «заострение сюжета». Сергей Лунин учился с ней в Первом медицинском на курс старше. Снятый в Ягодном с этапа, резко ослабленный доходяга находился в Малой зоне.

Доктор Каламбет заведовал. А когда вы позвонили, я вас не узнала. Из Бутырской тюрьмы мы оба, Варлам и я, попали на Колыму, на соседние прииски — «Партизан» и «Верхний Ат-Урях», в забои с открытой добычей золота. Доставание нембутала тоже отнимало у него время и силы.

Первого ноября я заканчивал свой восьмилетний срок и ждал освобождения. В легочном отделении, а точнее — палате, преобладали пневмоники. Можно сказать, что больница практически была на мне и Георгии Петровиче. Кстати, о Лопатиных. Ум его ясен, а память – светла.

Лагерь был и остается Книгой за семью печатями — В. М. Инбер считает худшим наказанием смотреть «Эрнани» в снежной Вологде — дальше этого представить человеческие страдания автор «Пулковского меридиана» не решается. Как только его выпускали из рук, он садился на снег. Много позже, когда Яков Михайлович уже ушел из жизни, вдруг выяснилось, что в его рабочем шкафу стоит микротом — прибор для гистологических срезов — могучее средство в диагностике. Он же в ответ развивал стройную, связную концепцию.

Патрон был нестреляным, капсюль взорвался. Свой «Зенит» я зарядил цветной обратимой пленкой. Вот таким образом к восьми часам утра на крыльце магазина уже стоит особняком «творожная» очередь, человек двадцать и более. Слушая мое эмоциональное воспроизведение, она вскрикнула: «Тише, тише. В таком состоянии меня ввели в кабинет следователя. Главным врачом больницы была в то время молодой энергичный врач Нина Владимировна Савоева, выпускница 1-го Московского медицинского института 1940 года, человек с развитым чувством врачебного долга, сострадания и ответственности.

Постараюсь объяснить подробнее. Между его поверхностью с черным матовым отблеском и трубой было не меньше метра. Мы били под экскаватор вертикальные бурки. Взгляд какого-нибудь человека на улице, в поезде, в трамвае казался мне подозрительным.

Много лет руководил приютом для сирот. — Конечно. И потухла. Очень похоже, что рассказ «Потомок декабриста» — это попытка оправдать и обосновать собственный неблаговидный поступок идущий вразрез с объявленным этическим кредо.

Все одновременно спали на одном и том же боку. Ан нет. В 1910 году она окончила зубоврачебную школу при Томском университете. Нас с дороги, не заводя в бараки, сразу погнали в забой.

Формы рецептурных бланков часто менялись. Надо иметь только волю отвлечься от текущего дня, вернуться к «утраченному времени», перечувствовать тот, прежний мир, — обязательно с болью душевной, а без боли ничего не получится. Писателю же в это время такая подготовка кажется не нужной. Они зажигались как звезды на небе.

Вкусная, сытная, питательная и готовить не надо. Близость пищи, хотя она была отгорожена от нас неприступной стеной, влекла к себе. Я этого не замечаю. В местах, где проходили бои, дети находили оружие, патроны и даже снаряды. Помогла дружба с «силачом Рудольфом Круминыпем, реабилитированным латышом».

Зато запомнились присущие им выражения. Потом угольная Аркагала (тоже не прииск). Добрый нрав, приветливость.

А каким нужно было обладать мужеством и энтузиазмом, чтобы тащить на себе два тяжелых прибора в край вечной мерзлоты и непуганых куропаток. Он сказал, что хорошо в таком случае сосать пережженый сахар. Себя помню с двух лет.

Живая серая вошь, замерзая меняла окраску – делалась белой. С директором этого заведения у Шаламова и раньше были острые столкновения. У меня закралось некоторое подозрение.

Оставил после себя крупное литературное наследие по педагогике. Но это им не удавалось. Он всегда был готов подшутить над товарищем и над самим собой.

Писатель не должен слишком хорошо, чересчур хорошо знать свой материал. Дремавший во мне мой страх проснулся и заработал. Приезжать к нему без его приглашения я не мог. Он не курил, не проявлял интереса к спиртному.

Претензий к поварам никогда не высказывал и не взыскивал с них. Письма его он бережно сохранял и как-то уже в Москве попросил меня переснять их. Театр загорелся вечером после спектакля. Меня это занимало. Я рад, что давно обветшавший и хорошо послуживший дом сносят. Я рос, она же почти не менялась. Засуетились в верхах.

Несмотря на свои семьдесят с лишним лет, Яков Михайлович пил очень крепкий чай. Наш интерес к церковной архитектуре заметил один из культурных работников города. В рассказах они нередко приобретают иную плоть и иную окраску. Но какое-то неясное сомнение во мне затаилось.

Яркое солнце беззастенчиво слепило глаза. Вторую половину жизни этот талантливый врач прожил с одним легким. Он лучше одет. Блатарь взревел и потянулся к голенищу сапога из-за которого выглядывала рукоятка ножа. И заливали ореховым маслом. Инстинктивно, подсознательно.

Наши судьбы с Шаламовым во многом схожи. Низкий уровень общей и санитарной культуры были тому причиной. Мы понимали, что возле него кто-то есть и сейчас он в нас не нуждается. Но бывает, что отпускать творог никто не приходит.

Бригадир несколько раз окликал его, называя по фамилии Лопатиным. Шаламов отказался от приглашения. Лагерь, как и воля, кишит стукачами. А как ты считаешь, я могу прожить на семьдесят рублей пенсии. Содержимое этого сборника, по всей вероятности, ночью спускалось в реку.

Гинзбург поселили в комнате, где жил до этого Каламбет, а он перешел в другой корпус своего отделения. Съемка делалась с близкого расстояния, точно учесть смещение кадра (параллакс) я не мог и правый край листа на некоторых письмах оказался чуть-чуть срезанным на одну-две буквы. Меня содержат в палатке из парусины, его – в рубленном деревянном бараке, где в печке сгорают дрова, принесенные мною после работы.

Появился взрывник – предвестник рассвета. В Санитарном управлении вспомнили о Беличьей, о Савоевой. Всю зиму он стелется по земле. После суда в Ягодном в 1943 г. попал на витаминную фабрику, обдирал хвою со стланика.

На того самого Лунина, который ранее на Аркагале спас Шаламова от испепеляющего гнева и ненависти начальника участка. В его васильковых глазах поселился голодный огонь и определил их постоянное выражение. И вот уже перевалило за сорок лет.

Я прикинул на весах, золота было более двухсот граммов. Начальство в поисках медработников лихорадочно перебирало рабочие дела заключенных. Тесное переплетение трагического и смешного первое время очень меня удивляло. Я не чувствовал никакой дистанции между Вами и собой.

ОП находился на территории больницы и в административном ей подчинении. Возможно, я сам ел точно так же, но себя я не видел. У Варлама не всегда слова соответствовали делу: он искал и находил «полезные» знакомства. Уже тогда я подумал — что это. Теперь жена часто упрекает меня, что я ем слишком быстро, увлеченно.

В этом возрасте я переболел ложным крупом, заболеванием похожим на дифтерит. Писалась эта повесть впопыхах. Варлам молчал. Уже много лет спустя я понял причину удивительного «провала» в памяти Евгении Семеновны.

Будущие хирурги души не чаяли в Лунине и ходили о нем хлопотать, когда он внезапно исчез. То были военные будни. Я без труда понял его заботы, еще недавно бывшие и моими. Несмотря на протест правления, я оставил письменное заявление на имя председателя ЖСК. В рассказе «Курсы». Но, хотя и разреженный, магаданский воздух свободы вдохнул в него надежду.

И верно, минут через десять, проскрипев тормозами, остановился потрепанный голубой «Москвичек» из которого, на ходу поправляя очки, выскочил толстый мужчина в холщовом расстегнутом пиджаке и знакомой походкой быстро направился к входу. Я написал рассказ «Вейсманист» — где суть — в крепости духа, в надеждах, разбивающихся о жизнь. Она ведь сама рисковала, так поступая. Портянка сбилась в ботинке и терла ногу. Пустили, сволочи, рассказы в разлив и на вынос.

Все это я узнал, вернувшись в Москву с Колымы. Поселок Городковка находится в шестнадцати километрах от железной дороги. О Войцехе Якубовиче до нас доходили слухи, что он все еще в Сусуманской райбольнице на прежнем месте, даже с повышением.

По всей вероятности, то был 1947 год. В бригаде женщин, работавших на лесоповале, преобладали «политические», то есть осужденные по статье 58 УК РСФСР или по литерным статьям Особого совещания и «троек» НКВД. Покончив с пальцами, меня толкнули на стул, стоявший перед фотоаппаратом. Когда до меня дошло, свидетелем чего я являюсь, мне захотелось попятиться. В 1929 году Берзин возглавил строительство Березниковского химкомбината на Северном Урале. Их смысл был понятен.

Получалось два яруса сплошного настила. Собственно, седой была голова, а борода и усы оставались темными. За хранение такого количества золота схлопотать пулю было легко. Проходя как-то по главной улице, я встретил Леонида Викторовича. мало пригодные для больницы. И рубашки на нем были «вольные»: в полоску и клеточку.

Истязали женщину. Что сохранила память о Второй речке. Проснулся ночью, долго бродил, пока не упал, обессилев, в каком-то болотце. Больница Севлага в то время была лишь в стадии становления. Конец августа. Именно это сохранило нам жизнь. Поравнявшись с ней, он что-то сказал.

У него между костями и кожей есть еще мясо. Каким высоким религиозным чувством должен обладать юноша, решаясь на этот шаг. Отец очень рано поседел. Возможно, редакции «Литературной газеты» кое-что в этом отношении следовало прояснить.

Два человека ловили в реке Дебин рыбу. Возможно, эту мысль надо было, можно было выразить яснее. Георгию Петровичу дел было по горло. У Васи-Паси был сочный баритональный бас. У него был годовалый ребенок и он фотографировал его непрестанно.

Я не был Луначарским и он не был Введенским. Достаточен ли текст нотариального свидетельства Цепкова. Он писал нам в Друскининкай, куда я возил жену на лечение.

Я уходил мыслью далеко к своему детству и возвращался к будням текущего дня. В забой, на общие больше я не вернулся. Но самые яркие воспоминания остались от соленой кеты.

Надзиратель грубо толкнул меня в спину. В рассказе его герой — Крист (читай — Шаламов) самовольно уходит от облавы в лес и там пережидает отъезд начальства. Ко мне она была расположена, делилась своими заботами, доверяла моим оценкам людей. Там его вылечили, поставили на ноги и оставили в больнице культоргом.

Его поднимали, били под дых в доказательство того, что труд очень здорово облагораживает. Так главврач сберегала людей, на которых держалась больница, основной ее костяк. Еще в Москве и ранее круг врачебных интересов Уманского был обширным. То, что он говорил, не было похоже на то, что я видел и слышал. Мы ежедневно встречались с ней в операционных, на перевязках, на обходах. Я не мог вспомнить ни автора, ни самой вещи. Но В. Т. вступать в СП тогда не хотел. Крал, естественно.

Я посмотрел на свою руку, крепко сжимавшую мятый флакон. Я знал истинную цену, кровавую металлу номер один, добытому из скалы, отмытому, высушенному и отвеянному.

Я обнаружил в его мокроте палочки Коха. Как работник он звезд с неба не хватал, скажем так, хотя был честен и очень старателен.

Это выдыхаемый пар превращается в льдинки, а льдинки звенят, ударяя друг друга. И дирекции не было. Неровен час, вынырнет из лагерной клоаки какой-нибудь недобитый реабилитант со своими «Колымскими рассказами». Писала об Уманском и Е. Гинзбург в документальной повести «Крутой маршрут».

Он спросил о Нине Владимировне. Сформулировали его лагерные медики и произносили с горькой иронией. Уже в конце шестидесятых дал я преподавательнице моей дочери почитать «Колымские рассказы» Шаламова в рукописи» А она сняла копии и послала в Саратов товарищу. На кухне возле большой кирпичной печи его железная кровать.

И вдруг — приглашение в Ватикан. Принцип Варлама «не поддерживать старых знакомств ибо они не несут свежей информации», — был нам известен. Таская за собой отяжелевший мешок, он почувствовал себя дурно, прилег и заснул.

Мое нервное напряжение достигало предела. Все это его потрясло и привело к смерти. Больные голодали. Вставая со стула, я спросил громко: С ретушью будет или без.

Исправлять его, переписывать — нет сил. «Пятьдесят восьмая статья» к таким работам режимом не допускалась. Я попытался представить себя на месте Дажицкого. Север изуродовал, обеднил, сузил, обезобразил мое искусство и оставил в душе только великий гнев (курсив здесь и далее мой. — Б. Л. ), которому я и служу остатками своих слабеющих сил. А Миша оставался на пайке семисотке и медленно доходил.

В нем, конечно, нет очень многого — ив частности исторического содержания и в подробностях колымской природы (стланик, поднимающий свои ветви среди зимы от костра и опускающий их, когда костер погаснет грибы-великаны, будто выращенные модным гидропонным способом, цветы без запаха, птицы без весеннего пения, весна без дождей и многое, многое другое) и все же работа Петрова — лучшее в своем роде издание, наиболее ответственное (поскольку это — учебник). Молодой узбек с удлиненным, почти красивым, голым девичьим лицом на воле заведовал магазином в Ташкенте, городе хлебном. Ах, Нина Владимировна. Особенно обеспокоен был отец судьбой Сусанны, девушки с очень лабильной психикой и физически слабой. Ты не смейся. На обложке я прочитал: ЮМОР и А. КОВИНЬКА.

Не во всем был согласен с Марксом, но не афишировал этого. Теперь, когда я об этом пишу, я очень его понимаю. Отношение к инструменту всегда говорит об уровне мастера.

Восставало мужское самолюбие. За несколько дней.

Мало кому удавалось намыть половину той нормы собственноручно. Через год после освобождения я женился на женщине, которой восхищался еще в лагере. Эффект оказался потрясающим.

-вскипал Хорунжий. Книга о сокровищах древней русской архитектуры Ярославской области. Временами это тягостное чувство меня отпускало, но ненадолго. Так был выявлен студент-медик Борис Лесняк.

Пастернак ответил быстро теплым письмом. Никогда еще я не вонзал лом в промерзлую землю с такой безнадежностью, с таким отчаянием. Подумав, мы решили осесть в Магадане. Рассказывает с большей симпатией и уважением, показывая его благородство. Июнь, жара.

Все это Ивана Ивановича потрясало, лихорадило его воображение. Пытливый ум толкал его на все новые и новые опыты. Я понимал вопиющую несхожесть Магадана и таежного поселка под Оймяконом.

В Магадане в пятидесятые годы. Я был потрясен этими воплями. От бухты Нагаева через Магадан проходила грунтовая дорога — центральная колымская трасса, которая еще очень нескоро станет проспектом имени Ленина.

Энергичный его подбородок редко был или казался свежевыбритым. Может ли простить их выступления поэзия — пресволочнейшая штуковина». Макс Львович пребывал в сомнении, несмотря на высокий авторитет Бехтерева. Хорошо, проникновенно пел украинские и русские народные песни, особенно – украинские. При многих добрых качествах был у него один недостаток — тяга к спиртному.

Поравнявшись со мною, он положил мне на плечо руку и нагнулся. На Эльгене она оставалась до 1944 года. Уже давно закончилась посадка, а самолет почему-то не поднимался. Судьбы арестованных, по сути, были предрешены еще до ареста. Я против него возражаю. Я услышал столь изощренные ругательства, в существование которых не мог бы поверить.

Был старостой хирургического кружка института, которым руководил академик Бурденко. Ему было тогда лет двадцать пять или чуток больше. Врачам предписывалось иметь личные печати. Возможно, она и была вдовой белого генерала.

Но то, что выплеснула женщина ему в ответ, потрясло меня. «Врач Петухов посоветовал перевести меня как «культурную сестру» к больным грудникам. Вечная мерзлота твердо отстаивает свои позиции. Я никогда этого не делаю.

Дневную смену на обед уводили в лагерь, ночной – разрешался один перекур в инструменталке участка. И еще одно подоспевшее событие, перевернувшее всю жизнь Нины Владимировны и изменившее ее течение, — исключение из партии, связанное с моей «судимостью». Он также освободился от своего комплекса. Вот таким образом хорошо знал все его окружение. Один-два раза в неделю я выкраивал вечер для этих дел.

Он приходил в камеру серый, обмякший, раздевался и ложился на койку. Жизнь меня заставила сделать это. Н е с к о л ь к о дней (разрядка моя — Б. Л. ) я ходила в больницу Заключенных, где работал Петухов и он в спешном порядке обучал меня всему. Кровать стояла у стены в проходе, образованном спинками других кроватей.

Ой-ля-ля. Он был сактирован и отправлен в Магадан для освобождения из лагеря по инвалидности, с последующей отправкой на «материк». В Магадане остановились в гостинице «Центральная».

После больницы, за 10 дней работы на «мелиорации», по словам Е. С., она превратилась в полную доходягу. Не хватало врачей. Оттуда и был он отозван в Москву.

Работники таможни занимали несколько домов в поселке служащих КВЖД. На кафедре института, где М. Л. был тогда аспирантом, работал некто Петр Петрович Меглицкий. Были у него малые перерывы – больница, оздоровительный пункт.

Кто посильней, продерется поближе к печке, оттает сосульки, погреет портянки. А контакты такие были абсолютно естественными — один народ, один язык. Солженицын ввел это определение для того, чтобы не путать с истинными интеллигентами.

Сам Шаламов в рассказе «Шоковая терапия», а «шоковая терапия» проводилась только в больнице СВИТЛ, — рассказывает о молодом хирурге, заведующем отделением, которого старый невропатолог называет Сережей. И, надо сказать, мы были счастливы. Царская Россия не знала такого расслоения общества, какое существует сегодня.

Тем не менее его судьба беспокоила нас. К весне 1949 года победительница, вымотанная, в «синяках и ссадинах», едва державшаяся на ногах, оставив больницу очищенной, обновленной во всех отношениях, получила право на отпуск за три календарных года «с использованием в центральных районах страны». С Шаламовым оказалось все много сложнее. Что это было ритуал, развлечение, тотализатор. – Если я не ошибаюсь, у вас статья пятьдесят восемь, пункт десять. Стригся он коротко, только на лоб спадал седеющий вихорок непослушных волос. Рассказывал о московских таксистах, о редакционных коридорах и тяжелых дверях.

Рассказ «Вейсманист» очень типичен для того нового, что внес в литературу Шаламов. (Под Акмолинском, между прочим, был спецлагерь, целиком состоявший из «жен». Мои альма-матер и альма-патер, а точнее всего – крестный отец. Я был моложе и продержался дольше. Весь этот ритуал не случаен.

Она пишет о мальчике-санитаре Грицько с оккупированной территории, «побывавшем на работах по всей Европе» — лирическая «баланда» на несколько страниц. Начинал он операцию не очень уверенно. Знавшая Лунина по институту Нина Владимировна против этого категорически возражает. Осужден к десяти годам тройкой НКВД по статье АСА, что в переводе на человеческий язык означает — «Антисоветская агитация». Днем арестантам спать запрещалось. У меня появилась нужная приисковая специальность, даже несколько.

Завязалась переписка. Он не ждет, как мы, торжества справедливости. Более демонстративно и более неожиданно для меня проявилось это новое в нем в отношении Бориса Леонидовича Пастернака. Нисон Азарович шестидесяти двух лет от роду, участник первой мировой войны, родом из Белоруссии, говорящий с резким акцентом: «Ну, тоже — приравновав яблоки до табаки. » (прировнял яблоки к табаку). Стихи пишутся не для того, чтобы по ним изучали природу, топографию местности, улицы и площади. Яркое бодрое утро. Зачем злоупотребили моим личным доверием. Вы не из Читы, случайно.

У костра рядом с конвоиром стоял бригадир и травил что-то за вольную жизнь и за баб. Потом я еще много раз слышал, какое чудо-этот доктор. От работника аптеки требовались честность и аккуратность. Совсем не так. В. Т. это страшно заинтриговало. И все же это только допущения. К ней у меня не было никаких претензий, я не испытывал отчуждения.

Многие репрессированные врачи успели погибнуть в забоях, на лесоповалах от голода, холода и непосильного труда. Где гарантия, что не пришьют мне новое дело. За первые годы (с 11 авг. Где-то на середине через сборник была переброшена труба вершка три в поперечнике.

Удивлялся вольному толкованию их судеб и поступков. В центральной больнице Севлага, в семи километрах от поселка Ягодное, центра Северного горнопромышленного района, я работал фельдшером двух хирургических отделений, чистого и гнойного, был операционным братом двух операционных, ведал станцией переливания крови и урывками организовывал клиническую лабораторию, которой в больнице не было. «Не поддавшись» заведующему столовой Ахмету, она была 4-го апреля 1940 года отправлена в совхоз «Эльген», самый большой на Колыме женский лагерь. Серегина привезли прямо в больницу Севлага. Я судорожно стал искать на себе пуговицу, чтобы успеть до встречи с ним за нее ухватиться. Он искал какой-нибудь зацепки, чтобы отодвинуть эту встречу с полигонами уничтожения.

Он никак не мог понять, каким образом такое могло получиться. Чувство такое: свершилось непоправимое – я потерял, утратил часть своего тела. И. что это. Как могли ослепить Е. С. «два двухэтажных корпуса», когда на Беличьей никогда двухэтажных строений не было. Мало кто из семейных договорников имел тогда подобные условия. Он был предельно скуп на слова избегал щекотливых тем. Он из рабочих.

Лицо его было почти лишено растительности. Жрать будешь. У бункера на трапах бригады смешивались. Вот таким образом он предельно ограничивает круг своих знакомств и контактов. Но главным «преступлением» Уманского было то, что особую поддержку он оказывал православному священнику, а это простить нельзя было уже никак. Вот таким образом предельно ограничивает круг своих знакомств и контактов.

Питаемый тощей стипендией, я подрабатывал ночами на разгрузке щебня на станции Москва – товарная до тех пор, пока не подвернулась работа не очень денежная, но и не пыльная работа архивариуса негативного архива Наппельбаума. Рентген подтвердил активную форму туберкулеза. Я дождался позднего вечера. (Человек, сказавший, что Виктор Гюго жил и умер мальчиком с церковного клироса, — Анатоль Франс — фигура ничтожная по сравнению с Виктором Гюго. ) Вот о чем шла речь в стихотворении «Виктору Гюго». Я продолжал встречаться с друзьями и невестой.

Герой двух рассказов, где описано одно и то же событие, в одном случае именуется майором Пугачевым («Последний бой майора Пугачева»), в другом — полковником Яновским («Зеленый прокурор») один и тот же персонаж Яков Давидович Уманский — в рассказе «Курсы» и Яков Михайлович Уманский — в рассказе «Вейсманист». Я не заметил, откуда появился прораб Абраменко. Дорога делилась на две ветки – северную и южную. Несколько позже в СП он все же вступил.

Съемка делалась с близкого расстояния, точно учесть смещение кадра (параллакс) я не смог и правый край листа на некоторых письмах оказался чуть-чуть срезанным на одну-две буквы. И тут пришла ко мне мысль здоровая и простая, как все гениальное. Вообще-то говоря, о самой дистрофии можно рассказывать до утра. В Магадане тогда число улиц можно было пересчитать по пальцам. Нары эти больше были похожи на стеллажи, чем на нары, но стеллажи с шириной полок равной человеческому росту.

Оценки его абсолютно не совпадали с моими. Мой личный, персональный страх вылез наружу и меня оседлал. Но Уманский «Крутого маршрута» и мой мало похожи друг на друга. В. М. показалось, что это стихотворение относится к лагерю, тогда как «непотопляемый театр» — это Вологда моего детства, двадцатые годы, самый первый увиденный мной театральный спектакль — «Эрнани» с Н. П. Россовым (был такой в России знаменитый бродячий актер-трагик) игравший глубоким стариком молодого короля Карла в этой пьесе. Наше знакомство, вначале формальное, перешло во взаимную симпатию, созрело в дружбу.

---